С появлением Скопина в Новгороде, Пркопий с нетерпением ловил известия о его походе. Вот он и берег, да далеко было до него добираться. Когда полки Скопина двинулись из Александровской слободы, Прокопий Ляпунов, собрал рязанских старших людей, и они порешили по его настоянию, что настало время свести с престола проклятого цареубийцу и клятвопреступника, а царем избрать избавителя русской земли от польских насельников Михаила Скопина. Прокопий написал письмо к Скопину, в котором просил его "взять царство" и тем спасти его от разорения. Письмо повез дворянин Плещеев, коего Скопин знал по осаде Болотникова в Туле.
Плещеев застал Смкопина в Александровской слободе, хотя передовые его полки уже двигались к Троицкой обители. Его тут же провели в монастырскую трапезную, где собрались Скопин, Делагарди и воеводы поразмыслить над чертежами похода к Москве.
Скопин встретил Плещеева приветливо.
- Рязанцы? Людей привели?
- С вестями, князь! Или не признал меня? Это я тебе весточку принес, чтобы ты не опасался рязанцев, когда Болотникова из-под Москвы гнал.
- Может и признал бы, да сколь много людей пришлось повидать и все на скорях. Ты из Коломны? О чем вести?
Плещеев протянул свиток с посланием Ляпунова и указал глазами на присутствующих, давая знать, что пришел с делом тайным. Скопин понял, что грамота не для всех. Отошел от стола, развернул грамоту. Прочел и взглянул на Плещеева с немалым удивлением. Сложил грамоту и порвал ее на мелкие клочки. К столу вернулся хмурым. Обрывки грамоты заметно жгли ему руки. Искал глазами огня, да в келье не нашлось ни одной свечи.
Стольник угадал, что ищет Скопин и шепнул ему :
- Сжечь?
- Сжечь, а пепел развеять, - приказал Скопин. Подошел к Плещееву и негромко, но внятно произнес : - Скажи рязанцам, что не дело они затеяли. Поспешай к Ляпунову, как бы чего и хуже не вышло!
Когда разошлись воеводы, Делагарди спросил:
- Опять кого-то поляки разбили?
- Хуже! - ответил Скопин. - Нашим я не хотел говорить, тебе доверюсь. Рязанцы пишут, что готовы царя Василия свести с престола, а мне предлагают царство. Опять смута!
- Где обрывки письма?
- Велел сжечь.
- Почему не сам сжег? Где печь? Идем поглядим
В переходе между кельями топилась печь.У затопа сидел стольник и мешал в печи кочергой.
- Сжег? - спросил Скопин.
- И пепла не осталось, - ответил стольник.
Пепла действительно не осталось, но письмо стольник не сжег, а отдал его писарю. Стольник и писарь ни на шаг, на на минуту не расставались со Скопиным. Передавая их на службу племяннику, Шуйский говорил:
- Даю тебе верных слуг. В главной нужде при тайной пересылке им доверься. То мои очи, то мои уши.
Скопин уходил в Новгород, чтоб, соединившись со шведами, защищать царя Василия. Ему и в голову не приходило строить какую-либо крамолу против дяди, и в догад не вступало, что царь приставил к нему не охранителей, а соглядатаев. А если бы и вошло в догад, нисколько не обеспокоило бы, ибо никакой крамолы не собирался затевать против царя.
Скопин и Делагарди вернулись в келью. Скопин видел, что его друг обеспокоен.
- Что тебе далось это письмо? Сожгли?
- Такие письма своими руками сжигают, не полагаясь на чужие руки.
- Обрывки-то?
- Обрывки склеить можно.
- Кому это нужно?
- Если сие никому не нужно, то не было нужды сжигать это письмо. Знать бы тебе, что тем, кому цари доверяют войско, всегда опасны царям. У тебя в руках войско, а у царя что? Корона на голове? Так ее живо могут снять. Не мне бы тебе говорить. Нарушаю я заповедь для каждого чужестранца в чужие дела не вступать.
Нарушаю, потому как ты молод и люб мне. Хотя бы и я не старик, но повидал более твоего. Шел сюда мало о вас знал. Совсем не знал русских людей. Ныне мне многое удивительно. А удивительнее всего видеть, как не дружны между собой русские люди. Из Рязани подали голос, что не люб царь Василий. А цар разве не видит, что он не люб русским людям? Потому вечный у него страх, что от него откажутся, а другого на его место поставят. Страх плохой советчик государю, потому и опасаюсь за тебя, Михайло!
- Я не собираюсь садиться на престол.
- А вот в это царь Василий никогда не поверит.
Не ошибся Делагарди. Получив срочной пресылкой склеенное письмо Ляпунова, Шуйский призадумался. Ненависть Ляпуновых была ему известна и без этой грамоты. Не погрешил он и на племянника, что он подыскивается, но в душу запало, почему сжег, а не переслал в Москву? Почему скрыл обращение рязанцев? Сегодня не подыскивается, а ежели уговорят?
Шуйский сжег письмо, дабы не заговорило оно раньше времени, но оно уже заговорило. Не предусмотрел он, что Екатерина не менее его была озабочена тем, что происходит у Скопина, и через тех же стольников перехватывала известия из войска. Явилась без зова и, переступив порог, не спросясь, молвила:
- Вот оно! Вылезло!
Екатерина положила на стол список с письма Ляпунова и продолжала:
- Вот почему твой племянник не спешит в Москву, когда мы здесь изнемогаем от голода. Чего ждет? Ждет, когда тебя с царства сведут?
- Окстись! - прикрикнул Шуйский.
Екатерина не унималась.
- Говорила тебе, чтоб Дмитрия к шведам послал! Не послушал...
- Дмитрию нет ратной удачи.
- Придет, придет Михайла с удачей! Близко уже. В Троице и будет венчан на царство. Не один Прокопий Ляпунов о том хлопочет.
- Пустые хлопоты. Родилась у меня дочь, погоди, и сын родится.
- От тебя сын? Ой ли, Василий? Упустил ты свое время, чтоб от тебя дети родились!
- Я - жив и царь! А ты помалкивала бы! Нам ныне никак без Михайлы не обойтись с ворами и королем.
- Знай одно Василий! Никому не дам после тебя мимо моего Дмитрия сесть на царство! Не для кого-либо другого подносила я чашу с вином царю Борису!
- Как Бог укажет! Я сходить с царства не собираюсь, а из твоих рук чары не выпью!
4
Екатерина Григорьевна, царева невестка, задыхалась от злобы, выискивая кого укусить: царя Василия или Михайлу Скопина, а послы Сигизмунда, между тем, приближались к Москве. Королевским послам пришлось отведать жестокость русской зимы. На родной земле и дым греет, а на чужой-голову негде преклонить. Шли разоренным краем. Редко найдешь в какой-либо деревеньке не порушенную избу. Ночевали в шатрах, обогревались кострами.
Тушинцы проведали, что к ним идут королевские комиссары. Замутились тушинские поляки. Одни кричали, чтоб послов не принимать, а завернуть их обратно. Другие хотели услышать, что сулит им король. Рожинский и Зборовский собрали коло, призывали не принимать послов. Коло их не послушалось. Общим мнением решили послов принять и выслушать с чем пришли.
Зборовский выехал их встречать во главе конной хоругви. Рожинский встретил послов у ворот тушинского лагеря. Здесь же ожидали послов дворяне, присланные Богданкой. С ними послы и говорить не стали. Не выразили они желания видеть Марину и тушинского царика. Потребовали созвать коло.
Рожинский попытался было разъяснить послам, что завоевание Московии не касается короля, но его и слушать не стали. Станислав Стадницкий объявил, что комиссары приехали говорить с польским рыцарством и со всем воинством. В другое время Рожинский задрался бы со Стадницким, не посмотрев, что он королевский посланец, а тут сдержал себя, ибо не был уверен, что его поддержит коло. Власть выпадала у него из рук.
Рожинский вернулся со встречи с комиссарами к себе в избу. Наказал пахолокам, чтобы никого к нему не впускали. Сел за стол, поставил штоф с горилкой, настоенной на перце, на закуску потребовал моченых яблок. Пришла пора за чаркой подумать к чему шел и к чему пришел со своим Дмитрием, придуманном на погибель Московии?
Хмель не брал. Злость и досада удерживали его действие. Почему, почему не пошел приступом на Москву, когда лежала она распростертая перед ним, и он смотрел на нее с Воробьевых гор? Всего лишь вчера почти весь московский люд присягнул его Дмитрию, а что же ныне? Досада душила, горилка добавляла. Сморил сон. Уснул, уронив голову на стол. Провал в черную бездну. Между тем неслышными шагами приближалось к нему горькое пробуждение.
Рожинский спал, а в это время Моше провел в царскую избу к Богданке старика раввина, со встречи с которым в Пропойске началось бытие названного царя Дмитрия. Моше свой, близкий человек, с ним Богданка не чинился. Не разыгрывал перед ним царя. Приход старика не смутил. Пообвык за годы царствования к общению с разными людьми, и перед стариком не оробел.
Старик, прежде чем заговорить, приглядывался некоторое время к Богданке. Заговорил непререкаемо.
- Сын, мой! С помощью Господа, Бога нашего, ты совершил невозможное. Мы не смели надеяться, посылая тебя на подвиг во имя Господе, Бога нашего, что ты достигнешь такой власти и станешь на пороге, переступив который, получишь царство. Мы надеялись, что твоим именем московский Вавилон будет сокрушен, и ты откроешь ворота в сие царство польскому королю, а с ним и вход в эту землю, которая волей Всевышнего предназначена нам - иудеям. Сие свершилось. Король беспрепятственно вступил в пределы царства, которое принадлежало нашим предкам и завещано нам. Король вошел в Московию и тебе не следует быть ему помехой.
Не в догад было ни старику раввину, ни Моше сколь переменился Богданка с их первой встречи в Пропойске. Богданка ответил:
- Не я помеха королевскому делу, а король моему делу помеха!
Ответ Богданки поразил старика. А Богданка, уловив это, уверившись, что и за ним сила, продолжал: