– Тогда мы с Фрейдой останемся здесь и будем принимать продукты, – предложил Бер.
Первым поднялся с места Борух Зюзин, за ним Гдалья Рейчук, Михель Махлин и остальные гости.
– В добрый путь! – напутствовал их Бер, подняв руки, словно для благословения. – Да пошлет вам господь Удачу!
– Аминь! – послышалось в ответ.
На следующий день с раннего утра в хату Бера Донды потянулись мужчины и женщины, старики и молодые. Они несли кульки, узелки с мукой, с картофелем, с фасолью, с пшеном и яйцами. К полудню весь стол был уставлен пожертвованиями хлеборобов Садаева.
Давид предложил Беру и сестре не держать эти продукты на виду, а спрятать где-нибудь в укромном месте.
– Не ровен час, – говорил он, – заглянет в хату чужой глаз, пойдут разговоры и толки… Чего доброго, дойдет слух до шульца, а то еще и до урядника, тогда беды не оберешься.
– К нам чужие не ходят, все свои, – заверил его Бер. И все же по настоянию Давида он вместе с Фрейдой стал перетаскивать продукты на чердак.
К вечеру Давид вышел на улицу. По дороге ему встречались то Михель Махлин, то Гдалья, то рыжебородый Борух. Давиду отрадно было смотреть, как они, возбужденные, хлопотливо шмыгали из дома в дом. "На таких можно положиться, – подумал он. – Последний кусок хлеба от себя оторвут, а забастовщикам помогут!"
Появление на улице Давида, которого уже несколько лет никто не видел в Садаеве, вызвало среди тех, кто не знал действительной цели его приезда, всевозможные толки и пересуды.
– Чего ради он покинул город и вернулся в степь? Что он тут не видел? – сказала соседка семьи Кабо, которая помнила Давида еще мальчишкой.
– Чего тут удивляться, – ответила ей другая женщина. – Просто потянуло человека домой, стосковался по родным местам, по близким людям.
– Да кто у него тут есть, кроме сестры? – отозвалась бывшая соседка. – Говорят, что он в городе немного подзаработал и хочет обзавестись семьей.
Из хаты в хату поползли слухи. Они взбудоражили многих женщин, у которых были взрослые дочери. Нашлись любопытные, которые не поленились и пошли в дом Бера, чтобы выпытать у старика и у Фрейды, зачем приехал Давид.
– Как зачем? – с удивлением спросила Фрейда. – Приехал повидаться, погостить.
– А то говорят…
– Что говорят? Ну что?
Но вдруг в Садаеве приключилось необычное происшествие. Оно потрясло всех. На каждом шагу стар и млад говорили теперь только об этом.
А дело было так.
Спустя несколько дней после приезда Давида в Садаево шульц вывесил на стене приказа список колонистов, за которыми числятся недоимки. Рядом с этими списками появилась огромная белая бумага, на которой большими печатными еврейскими буквами было написано: "Не платите податей за хозяина! Хватит драть с вас по три шкуры!"
По всему Садаеву пополз злорадный шепот:
– Под носом у шульца в самом приказе подложили ему такую свинью! Пусть почешется! Ловко сделано, ха-ха-ха! Пусть он знает, лиходей, что все его проделки мы раскусили! Богатеи будут пользоваться нашей землей, а мы будем подати платить! Слыханное ли это дело?
– Хочешь быть хозяином на своей земле – плати! Не хочешь или не можешь платить – отдавай другому! – заступился кто-то за шульца.
На улице и в синагоге собирались люди, горячо обсуждали происшествие, бранили и всячески поносили шульца за подати, за штрафы и за всевозможные поборы, которые взыскиваются с народа. Люди изощрялись в догадках, кто бы мог наклеить на стене приказа такую бумажку с такой дерзкой надписью. После долгих споров пришли к заключению, что это мог сделать только свой человек.
Танхум Донда шнырял по улицам и дворам, прислушивался к разговорам и доносил шульцу, кто что говорил. Он из кожи лез вон, чтобы угодить начальству, питая надежду, что тот заступится за него, если раскроется дело с конокрадом.
Беспокойство вызывал в нем Рахмиэл. Танхуму казалось, что, когда он застукал вора в погребе и сорвал с него шапку, брат все видел. Теперь, зайдя к Рахмиэлу, он старался обиняком навести того на разговор об этом, но брат безучастно молчал. Что только ни делал Танхум: он льстил брату, уверял, что, как только станет на ноги, поможет ему, но так и не вызвал на откровение Рахмиэла.
Заметив, что в хату отца стали заглядывать люди, Танхум понял, что они не зря сюда наведываются. Их, видимо, интересовал Давид.
Еще будучи мальчишкой, Танхум ловко обманывал детей, с которыми играл, выманивая у них разные вещи. С Давидом он не позволял себе хитрить. Его он боялся.
Как-то вечером, зайдя в хату отца, Танхум заговорил с Давидом о местных новостях. Уж очень ему хотелось прощупать его мнение обо всем. Но Давид сразу же оборвал его:
– Слыхал уже!
– Как ты думаешь, кто бы мог подсунуть в приказ эту бумажку с надписью? – с невинным видом спросил Танхум. – Шульц говорит, что с тех пор, как он шульц, такого еще не бывало.
– Почему у тебя голова болит за шульца? – с усмешкой ответил Давид. – К чему тебе думать да гадать, чьих рук это дело?
– Надо же додуматься до такой каверзы… Только отчаянный человек решится на такое! Видать, парень хват! – с жаром воскликнул Танхум.
По блеску его глаз видно было, что ему самому нравится хитроумная проделка ловкого смельчака. Давид перевел разговор на другую тему:
– Говорят, ты уже облюбовал дом и покупаешь его?
Танхум сделал вид, что не расслышал обращенного к нему вопроса. Уж очень его интересовала таинственная бумажка.
В хату вошли несколько человек, и завязался оживленный разговор.
Поздно вечером, когда все разошлись, Давид вытащил из потаенного места какую-то книжонку, забрался в уголок и при свете коптилки принялся ее читать.
– В этой книжечке рассказывается о том, как отобрать у помещиков землю и как ее передать крестьянам, – сказал Давид.
В глазах Бера блеснул огонек, после короткого раздумья он сказал:
– Это было бы очень хорошо! Кто он такой, который выдумал такую умную книгу? Дай бог ему здоровья и пошли ему удачу в том деле, которое он задумал. Неплохая жизнь была бы, если бы все вышло, как в книжке.
Когда рано утром Рахмиэл и Фрейда проснулись, они обнаружили, что Давида дома нет. Куда и зачем он ушел, никто не знал.
15
Прошло несколько дней, и Танхум поехал к свахе. Обо всем договорившись с ней, он отправился на ярмарку и вернулся домой на паре упитанных гнедых лошадей, запряженных в новую, выкрашенную в зеленый цвет с красивыми узорами бричку. В Садаево Танхум въехал с шумом. Задрав головы, лошади мчались по улице, оставляя позади густые тучи пыли.
Было уже темно. Услышав тарахтенье брички, люди выбежали из хат. Они пристально вглядывались во мглу.
– Кто это промчался так быстро? Видать, богатый хозяин проехал, – переговаривались между собой колонисты.
Танхум нарочно въехал в Садаево вечером. Пусть до поры до времени его кони, упряжь и бричка не бросаются людям в глаза. Но, видя, с каким проворством выбегали колонисты из хат поглядеть, как он во весь дух несется по улице, он испытывал неизъяснимое наслаждение.
Танхум твердо решил с рассветом отправиться в соседнюю колонию к невесте. По возвращении оттуда он смог бы смело сказать людям, что лошадей и бричку ему дали в приданое,
Свернув в свой двор, Танхум выпряг лошадей, завел их в конюшню и закрыл двери на засов. Но вдруг, запыхавшись, во двор вбежал Заве-Лейб.
Услышав тарахтенье и лязг промчавшейся брички, Заве-Лейб тоже выбежал на улицу. С детства он был страстным любителем красивых коней и никогда не упускал случая, чтобы хоть издали не поглядеть на них, не полюбоваться, как они, задрав головы, мчатся по дороге. Вот и теперь он выбежал из хаты и помчался за бричкой. Чтобы заметить, куда она повернет, он бежал задворками и огородами, но неожиданно потерял ее из виду. Было только слышно, что она где-то недалеко остановилась. Задумчиво побродив неподалеку от того места, где, по его предположению, бричка остановилась, он вдруг увидел Танхума. Тот вышел из своей хаты, которую недавно купил.
– Кто это только что с таким треском пронесся здесь? – спросил он у брата.
– Не знаю, – ответил Танхум, пожимая плечами.
– Только что проехала тут какая-то подвода или бричка, – сказал Заве-Лейб, оглядываясь по сторонам.
– Что-то не заметил.
– А это чья? – указал Заве-Лейб на стоящую возле конюшни бричку.
– Моя, – неохотно проворчал Танхум.
– Откуда она у тебя? А кони откуда?
– Чуть что появится у Танхума, все уже и глаза пялят. Почему мне нет никакого дела до того, что есть у других?
– Никто на твое добро не зарится, – обиженным тоном проговорил Заве-Лейб, хотя в глазах его зажегся завистливый огонек.
– Всем мое добро глаза колет! Не успели лошади отдышаться с дороги, как уже бегут смотреть на них. Почему я ни к кому не бегаю?
– Боишься, как бы не сглазили?
– Чего бояться? – ответил Танхум, смягчаясь. – Лошади сильно устали, надо им отдохнуть.
– Мне бы только одним глазом взглянуть на них. Не бойся, я сразу же уйду, – заверил брата Заве-Лейб, шагнув к конюшне.
Однако Танхум преградил ему дорогу, заслонив спиной дверь. Заве-Лейб вспылил, но сдержал себя. Он чувствовал, что брат что-то от него скрывает. Сладенькими, медоточивыми словечками Танхум начал уверять Заве-Лейба, что этих лошадей ему дают в приданое и что если ему повезет и дела пойдут у него хорошо, им, братьям, тоже будет неплохо.
Слова брата еще больше взбесили Заве-Лейба.
– Пропади все пропадом! – буркнул он. – Везет же людям! А мне всю жизнь бедствовать да мучиться!