- Чего вы пристали ко мне? - вскричал Омар, когда через несколько дней к нему нагрянул… сам визирь Изз аль-Мульк. - Законов не нарушаю, подати плачу, долги, хоть и не сразу, возвращаю, честно зарабатываю на хлеб, чего еще надо вам от меня; оставьте в покое!
- Законов не нарушаешь? - Изз аль-Мульк, усталый с дороги, откинул с глаз башлык, который надел, чтобы его не узнали. В Нпшапур он явился тайно, по неотложному делу, и не хотел никаких торжественных встреч. - Мне доложили: в мечеть не ходишь, пьешь вино.
- Ячменную водку, - поправил Омар. - Ты затем и приехал, чтобы мне это сказать? Милейший! Я уже без малого тридцать лет не хожу в мечеть и пью вино. И ничего со мной не стряслось. И еще тридцать лет не буду ходить - и буду пить. Но ты не бойся: пьяный поэт - совсем не то, wo пьяный погонщик ослов или накурившийся хашишу богослов.
"Нет, он неисправим, - думал с досадой Изз аль-Мульк, неуклюже располагаясь в пустой холодной гостиной. - Это сумасшедший. С такими речами…"
- Ты недалеко уйдешь в этом мире, - сказал он вслух.
- Этот мир не един! У тебя - свой мир, у меня - свой. В своем-то мире… я ушел уже так далеко, куда тебе никогда не дойти. И откуда я сам не знаю, как выбраться. Так-то мне там хорошо.
- Ну, как знаешь. - Визирю, принимавшему все за чистую монету, и невдомек, с его-то низким лбом, что такой человек, как Омар, в силу язвительности характера, не может обойтись без заострений и преувеличений. - Я не затем приехал, чтоб спорить с тобой.
- А зачем ты приехал, милейший? Может быть, ты привез вознаграждение за "Наврузнамэ"? Хорошо бы! А то видишь, - Омар указал визирю на его приближенных, уныло топтавшихся по холодному голому дому, - мне гостей даже некуда посадить и угостить их нечем.
- Ничего, мы сейчас назад, - глухо сказал смутившийся визирь. - А за "Наврузнамэ"… в те дни не было денег в казне.
- Не была денег! Куда же они девались? Горы золота.
Как она дальше звучит, та глупейшая клятва?
"Все знания и силы… здоровью человека, лечению и предупреждению заболеваний. - Примерно так. - Ничем не помрачать честь… трудиться, где это нужно…"
- Ты поедешь сейчас со мной в Исфахан, - объявил визирь. - Вот указ: решение суда отменено. Собирайся.
- И не подумаю! - (Лучше бы вам не связываться с нами. Жалко вы будете выглядеть, если мы начнем крыть вас вашим же оружием).-Я такой знаешь: если меня выставили из дома, где я чем-то не угодил хозяину, я в этот дом больше не полезу, пусть хоть горит.
"Быть всегда готовым оказать должную помощь, заботливо относиться к больному, хранить врачебную тайну…"
- Собирайся! - гневно крикнул визирь.
Именно в таких горячих случаях правители, не обладающие логикой и припертые к стене, бросают на плаху тех, кого не могут одолеть умом.
Но Изз аль-Мульк все-таки сын великого Низама аль-Мулька:
- Там дети кричат в огне!
Эх, если б не клятва…
- Если я не сумею их вылечить, меня не казнят за неумение? И если сумею, не обвинят в колдовстве?
- Боишься? - Визирь знает, чем уязвить Омара Хайяма.
Он думает, что знает. Ничего он не знает.
- Нет, просто любопытно. Ведь в этой стране что ни сделай - все худо. Лучше ничего не делать.
Воины из охраны визиря, не утерпев, разожгли во дворе, очищенном от снега, большой костер.
- Мои последние дрова, - проворчал недовольный Омар. - Грабители.
Двор наполнился дымом, и дым поплыл над соседними дворами. Кто-то из соседей сунулся было узнать, что тут происходит, но Ораз, слонявшийся у ворот, обрушил на него такой "грох в горох", что бедняга бежал, не оглядьпзаясь, до самого базара.
И объявил на базаре, что безбожный лекарь прячет у себя шайку Черного Якуба.
Запыхавшийся мухтасиб с подручными, намеренные схватить разбойников вместе с их укрывателем, испытав на себе жесткую силу туркменских плетей, скромно удалились. Приезд визиря скрыть не удалось. Весь город забурлил: к звездочету-то нашему… его светлость… Значит, он опять входит в силу.
Беспокойно завозились, заметались в своих теплых уютных жилищах окружной правитель и городской, имамы, ишаны, торговцы.
- Эх! - спохватился кто-то. - А я лишь на днях перестал здороваться с ним.
- Я денег не дал, когда он просил в долг сто динаров.
- Кто мог подумать…
- Сказано: не плюй в колодец…
- Поистине, ему покровительствует сам шайтан.
Пока на базарах, в домах и мечетях шли пересуды, светлейший визирь безуспешно боролся с непокорным лекарем:
- Не тяни! Иначе я увезу тебя силой.
- Вези, - усмехнулся Омар. - Не забудь сковать мне руки за спиной и подвесить к ним колоду. Вот уж в таком-то виде я непременно вылечу твоих болящих.
…Если б не клятва.
- Ну, чего ты хочешь? - взвизгнул Изз аль-Мульк. Схватил кувшин: бульк-бульк, подумав, что в нем - вода. II задохнулся, хлебнув ячменной водки.
- Не надрывайся, милейший. Цвет лица у тебя сейчас опасный, сине-багровый, как свекла. Как бы мне еще тебя не пришлось лечить от удара. Надо бы кровь пустить. Чего я хочу? Я хочу спросить: где же они?
Кто? - в слезах выдохнул визирь. У него под горбатым носом повисла прозрачная капля.
- Ну, те, которые меня судили. Где они все? Шейхи, имамы, улемы. И прочие достойные служители правой веры. Где их священные заклинания? Или голос у них сел от приторно-сладкого шербета? Почему эта орава не возносит к престолу аллаха чудодейственных молитв о незамедлительном исцелении их блистательных высочеств от оспы?
- Возносит, - отер визирь свой внушительный нос.
- И что?
- По воле божьей…
- …царевичи продолжают хворать? Но, раз уж так хочет сам бог, смею ли я, ничтожный, идти наперекор его воле?
- Не издевайся, - взмолился визирь.
- А! - Узрев, что его и впрямь сей миг может хватить удар, Омар произнес уже совсем по-другому, без яда, скучающе: - Пять тысяч динаров.
- Что? - очнулся визирь, услыхав наконец нечто знакомое, родное.
- Видишь ли, о достойный, - устало вздохнул Омар. - С царской властью теперь у меня дела как у сезонного работника-строителя с заказчиком: я делаю - вы даете деньги, даете деньги - я делаю. Что будет с ней, этой властью, через год, через десять лет, через сто, меня не волнует. Она у вас, и вам виднее.
Усами я мету кабацкий пол давно,
Душа моя глуха к добру и злу равно.
Обрушься мир, - во сне хмельном пробормочу:
"Скатилось, кажется, ячменное зерно".
Омар вылил в медный тазик кувшин ячменной водки.
- Отсчитай сюда пять тысяч динаров.
- Зачем же - в нее? - удивился визирь, доставая из ковровой сумы большой тяжелый кошель и морщась от горького водочного духа.
- Чтоб смыть заразу.
- Я не хворый, можешь поверить! И деньги эти - из моей казны. - Визирю полегчало. И пар спиртной его развеселил и, главное, раз уж разговор зашел о золоте, значит, можно поладить с упрямцем. Именно неподкупной его твердости стоять на своем визирь и боялся, когда скакал во всю прыть по заснеженным дорогам в Нишапур. Теперь дело иное. Омар, конечно, человек неуживчивый, но врач редких способностей. - Возьми, тут как раз пять тысяч.
- Посчитай.
- Ты мне не веришь? - оскорбился визирь.
- Милейший! Я больше никому не верю. Отсчитай по одной монете ровно пять тысяч.
- Время идет!
- Где ты был раньше?
Пришлось визирю с душевным скрежетом считать монеты. Груда золота. Визиревы приближенные глаз не могли от нее оторвать.
- И впрямь не стоит портить водку. - Омар вылил ее назад в кувшин. - Мы лучше выпьем ее. Хочешь?
- Отстань!
- Зря. Полезная вещь. Я выпью. Чтоб не мерзнуть в дороге. Отсчитал? Хорошо. Скажи, как быстро! Тебе бы менялой быть. - Омар ссыпал монеты в кошель, сунул увесистый кошель к себе под накинутый тулуп. - Это деньги за "Наврузнамэ".- сказал он визирю дружелюбно, - ведь ты оценил ее как раз в пять тысяч, не так ли? С тебя еще две тысячи динаров задатка за лечение царевичей. Три тысячи отдашь в Исфахане…
- У меня… нет с собой больше денег! - опешил визирь.
Он чуть не плакал от унижения, от стыда перед приближенными. Не беда! Перетерпит.
- Больше денег нет? Вели позвать… городского судью Хусайна ибн Али ибн Микаля. Он человек богатый. От трудов праведных. Пусть пожертвует две тысячи во здравие их высочеств сельджукских царевичей.
- Позовите, - растерянно велел сановник своим приближенным, впервые в жизни наблюдавшим подобное зрелище. Они не знали, что и думать.
Ораз, тот сдержанно похохатывал, мигая Омару: мол так и надо.
Понимал Омар, что затеял не совсем достойное лицедейство и что сам он в нем выступает в не очень-то приглядном виде. Но разве не гнусное лицедейство - суд над ним в Исфахане и здесь, в Нишапуре? Он комедиант не хуже других, раз уж на то пошло…
***
Судья Хусайн ибн Али ибн Микаль колени и локти разбил, так быстро бежал он, скользя и падая по обледенелым колдобинам. Сразу видно, что не тюрк, - тот за сто шагов поехал бы на коне. Узрев Омара, дружески беседующего с визирем, несчастный судья вообразил, что звезда его вот-вот сорвется с небосвода и канет в непроглядную пучину. С должности снимут, усадьбу отнимут. Светопреставление! Будь проклят день и час, когда заключил он с коварной старухой Айше хитрую сделку.
- Я в городе вашем… оказался…в стесненных обстоятельствах, - хмуро сказал визирь, не глядя на судью, на сей раз разбившему лоб - с таким неистовым рвением он пал ниц перед его светлостью. - Не дашь ли ты мне… взаймы… две тысячи динаров?
"И только?" - возликовал судья.