И тут же - тоска, внезапно ожегшая грудь изнутри. По дому родному, далеким родным - и, конечно, по навсегда утраченной Ферузэ. Или - по дикой женщине? Которую он прозвал, вместо неблагозвучной "нас-нас", - Занге-Сахро, Колокольчиком пустыни.
Надоело тебе повседневно-привычное, ты устал от отвратно-знакомых лиц - попробуй удрать на край света: узнаешь, каково без них. Похоже, есть в человеке что-то такое, чего не могут заглушить ни время, ни расстояние.
Омар не спешил расспросить прохожих, где живет АбуТахир Алак. Он не смел. Как он появится, грязный с дороги, в бедной одежде, перед главным судьею? Надо в баню, что ли, прежде зайти. И Омар потащился в баню, разглядев издалека дым над низкими куполами. Но дойти до нее ему не довелось. Застрял у книжных рядов. Сколько книг, боже мой! Эх, будь он богат…
- "Книга исцеления", - услышал приезжий голос торговца. - Есть "Книга исцеления", великий научный труд несравненного Абу-Али ибн Сины. - Продавец говорил негромко, с оглядкой, - не такой был человек ибн Сина, чтоб кричать о нем на весь базар.
У лавки тотчас скопилась кучка людей - спокойных, с умными глазами, в небогатой, но чистой одежде. Книгочеи.
- "Книга исцеления"…
- Исцеления чего? - спросил веселый толстячок, явно чужой среди них.
- Души от ложных представлений, - сухо ответил высокий худой человек. - Вовсе не брюха, раздутого от обжорства. Брюхо болит - читай "канон врачевания".
- А! Брюхо не болит, а душа - болит. Ей как раз не хватает духовного лекарства. - И продавцу:- Сколько?
- Я оценил ее в три дирхема. Кто даст больше? Только - тихо, братья. Мухтасиб, неумолимый блюститель нравов, бродит по базару.
"И здесь на Абу-Али запрет? - огорчился молодой Хайям. - Если человека за ум преследуют на родине, то что же оно такое - родина?"
Он знал, конечно, что ибн Сина - из Бухары, но ведь Самарканд с нею - в одной стране.
- Даю три с половиной, - предложил один из толпы.
- Четыре дирхема, - накинул другой.
Омар потускнел. У него оставалось четыре даника, то есть всего две трети дирхема. С такими деньгами и думать нечего книгу купить. Обидно, хоть плачь.
- Кто больше?
Заминка. Четыре дирхема - и то уже крупные деньги. На них можно безбедно прожить столько же дней. Пожалуй, никто больше не даст.
- Четыре дирхема - раз; четыре дирхема - два; четыре дирхема…
- Пять!
- Продано! - объявил торговец.
Зависть и возмущение. Низенький толстый человечек в рваном халате, босой, - тот самый, душе которого спешно потребовалось духовное лекарство, горделиво выпятив круглую губу, завернул тяжелую книгу в большой алый платок и пошел, задрав нос и переваливаясь, через толпу огорченных соперников. Неудачники, скрепя сердце, почтительно расступились. Человек, способный покупать дорогие книги, важный, видать, человек. Хоть он и в рваном халате. Наверно, скупой ростовщик, которому жалко тратиться на одежду и обувь.
Проходя мимо Омара, стоявшего позади всех, удачливый покупатель заметил слезы на его глазах - и снисходительно усмехнулся. Омар, расстроенный, поплелся прочь, совсем забыв о бане.
Ах, будь он богат… Но богач, как водится, явно без толку тратит огромные деньги: на еду обильную, одежду, ковры, дорогую посуду и равнодушно проходит мимо книг. Зачем они ему? Бедняку тоже не до книг: набить бы живот чем-нибудь. Кто же тогда покупает книги? Ученые да голодные школяры, которым тем паче негде взять пять дирхемов? Что же, выходит - люди зря пишут книги? Напрасный труд?
Несчастный писатель! Сутулясь над бумагою с утра до вечера, наживая горб, слепоту, работая до грома в ушах, до боли во всех суставах, - будто бревна весь день таскал, - он, чудак, наверное, думает перевернуть своей книгой весь мир. Она же, никому не нужная, а кому нужна - недоступная, валяется на базаре, пылясь на циновках книжных рядов.
Обычно книгу, надеясь на награду, посвящают видному лицу: хану, шаху, правителю округа. Но куда легче книгу написать, чем пристроить ее! Фердоуси, отдавший двадцать пять трудных лет великой "Шахнамэ", так долго ждал признания, что, когда караван с царскими дарами уже входил в Туе через одни ворота, то из других как раз выносили тело поэта, дабы предать его земле…
Лучше быть хлебопеком. По крайней мере, с голоду не умрешь. Кто и зачем придумал грамоту? От нее - только беда, и прежде всего - самому грамотею.
Тот, кто следует разуму, - доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.
- Эй, друг! - окликнул кто-то Омара. Оглянулся: тот самый толстяк, что перехватил заветную книгу. Улыбается, сукин сын. - Тебе, я вижу, очень хотелось купить эту книгу? - добродушно спросил человечек.
- Да. Сколько лет мечтаю. Не попадалась.
- Ну и возьми ее! - Толстяк протянул ему узел.
- Что ты?! У меня всего четыре даника.
- Давай их сюда! Хватит поесть. Я с утра голодный. А книгу положи себе в котомку.
Омар изумился:
- Как же так?
- Уступаю книгу себе в убыток? А на что она мне? - Я… читать не умею.
- Читать не умеешь? Зачем же…
- Купил? Ты должен понять. Вот стоял ты сейчас у лавки, и никому на свете ты не нужен с твоими ничтожными медяками. И я, ничтожный, иду по базару, никому на свете ненужный, и вижу у книжного ряда важных ученых людей, которым наплевать на меня, потому что я неуч, дурак, а они умные. Стою и вижу: жмутся из-за лишнего дирхема. Ученые, а жмутся. Дай, думаю, нос им утру, удивлю раз в жизни сучьих детей. И удивил: выложил все свои пять дирхемов, что получил нынче утром от хозяина за пятнадцать дней работы. Крепко, а? - Он расхохотался, весьма довольный своей выходкой. - Если подумать, то глупо, конечно. Не по нас, нищих, подобное лихачество. Ну, ладно. Давай, друг, четыре даника. Пойдем в харчевню. Ты, видать, издалека приехал. И, конечно, голодный. Пойдем, я угощаю. Как тебя зовут?
- Омар.
- Умар? - повторил самаркандец на местный лад. - А я - Али Джафар. Я человек простой. Не смотри, что толстый. Сам не знаю, отчего толстею, - на сухих лепешках живу. Сегодня пятница. Хозяин отпустил погулять. Я слуга, дворник судьи судей Абу-Тахира.
- О?! К нему-то мне и надо попасть.
- Ух ты! Родич?
- Нет. Служить ему буду.
- Кем?
- Не знаю пока. Может, тоже подметалой.
- Пойдем, провожу.
Судья Абу-Тахир Алак, благообразный, дородный, прочтя письмо шейха Назира, одарил Омара приветливой улыбкой и приказал слуге Али Джафару:
- В баню сводить, переодеть в мое старое, хорошо накормить, спать уложить, болтовней не донимать! С тобою, сын мой, поговорим поутру, - сказал он Омару, - я сейчас тороплюсь. Денег нету, конечно? Вот десять дирхемов пока на расходы. Отдыхай.
Он удалился.
- Получай свои четыре дирхема и два даника, - доплатил Омар за книгу Али Джафару.
- Не надо!
- Бери, бери.
- Спасибо. Ты добрый парень.
***
Омару не по себе в чужом городе, среди чужих людей. Освеженный купанием, сытый, он все равно не может уснуть. И, хотя Али Джафару было приказано не надоедать гостю болтовней, они все-таки сошлись в каморке дворника - и разговорились.
- Какой человек Абу-Тахир? - спросил Омар. Надо же знать, в чьем доме придется жить, кому служить. Если придется, конечно.
- Какой? У него недаром прозвище - Алак, что поарабски значит… э-э… драгоценность, верно? Тебе это лучше знать. Ты учен. Он добр и щедр - не ругает, не бьет. Кормит, платит неплохо. Гулять отпускает. Как будто хороший.
- Что значит: как будто?
- А кто знает, какой он в самом деле? Какой он внутри? Что у него на душе, на уме? Разве можно судить о человеке по виду? Расскажу я тебе одну быль. От деда слыхал, - он, хоть тоже читать не умел, знал такую уйму разных историй, что мог бы каждый вечер их рассказывать. И рассказывал. Устраивайся поудобнее. Слушай.
…Жил у нас в Самарканде простодушный, мечтательный, доверчивый юноша.
"Это вроде обо мне, - усмехнулся Омар. - Тоже, как ягненок, мечтателен, доверчив, простодушен".
- Вышел он на городскую площадь погулять перед закатом солнца, по холодку, - продолжал Али Джафар. - Мимо идет девица невиданной красоты. Оглянулась на него, задорно усмехнулась. Ну, и одурел наш друг. Поплелся следом за нею. Окликнул и говорит:
- "Откуда такая взялась в нашем уродливом городе? Нельзя ли провеси с тобою вечер, о красотка?" Она отвечает:
- "Почему же нельзя, если есть такое желание? Но я живу не здесь - я из селения за степью, у подножья холмов. Не боишься - приходи туда с наступлением темноты, буду ждать на дороге".
- Приду! - Она исчезла.
- Парень захватил с собою острый кинжал, взял денег - и побежал, распаленный, к восточным воротам, от которых идет дорога к тому селению. У ворот он столкнулся с давним приятелем, с кем учился когда-то в школе.
- Куда спешишь? - спрашивает приятель. Странный взгляд у него. Но юноша, ошалевший от любви, того не замечает:
- Удача, друг мой, удача! Спешу на свидание с прекрасной девушкой с холмов.
- Идем вместе. Я там живу.
- Вот хорошо! Идем.
Пришли к селению, видят - на дороге кто-то маячит.
Она!
"Рассказ длинноват, - подумал Омар снисходительно, - но точен и красочен. Ему бы, этому Али Джафару, к его ясному природному уму - да образованность! Настоящую, высокую образованность, какой, например, обладает шейх Назир. А не ту ущербную, ложную, которой кичится жалкий обыватель".
- И друга возьми с собой, - говорит девушка. - Найдется и для него утеха.