- Государь, государь! - прервал его злой голос. - А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, - государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!
Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.
В трудах встретили они на стенах кремлевских восходящее солнце.
Растопча, Дуняхин муж, стоя на стене у Боравинских ворот, в изумлении стал протирать глаза, вглядываясь в окрестные просторы, и вдруг закричал во весь дух:
- Где же татарье?! Где же нехристи?..
Зашумела, закричала стража на стенах, и все воины и даже воеводы, неведомо откуда, враз высыпали на стены. Смотрят все в разные стороны, ищут, а татар нет, словно сквозь землю провалились.
- Ушли! - кричат кругом. - Ушли!..
- А может, западня сие, хитрость ордынская?
Схватился с места истопник Растопча и помчал в княжие хоромы с вестью этой дивной.
- Татары ушли! - кричал он на бегу всем встречным. - Татары ушли!..
Мужчины и женщины истово крестились, нерешительно улыбались, боялись тому верить, но лица у всех сами освещались радостью, и многоголосый гул покатился по площадям, улицам и переулкам:
- Ушли! Татары ушли!..
Воеводы же на стенах решили отворить ворота, послать пеших лазутчиков в станы татарские, что вокруг Москвы в лесах за реками да оврагами стоят…
Когда же государыня Софья Витовтовна с Юрием на Боравинские ворота поднялись, некоторые из лазутчиков уже обратно к стенам прибежали.
- Ушли татарове! - кричат они еще снизу. - Ушли сыроядцы поганые!..
Вслед за этим бегут другие вестники, а вот конники по одному, по два скачут. Вот выскочили из-за обгорелых строений к самым воротам толпа босых мужиков с Ондреянычем во главе. У некоторых головы и руки обвязаны окровавленными тряпками - видать, что ранены были недавно. Орут они все истошно:
- Ушли поганые!.. Пометали в поле арбы и телеги с товаром. Пометали много всего от меди и железа!..
А на стенах уж воеводам докладывают конники из монастырей окрестных.
- Даже пищали и пушки пометали, и костры их без огня уж остыли…
- Ночесь, значит, убежали, - говорит радостно Юрий и крестится вслед за бабкой.
Софья Витовтовна стоит неподвижно, только глаза ее сияют и крупные слезы бегут по глубоким морщинам. А кругом гул голосов радостный. Ворота у Кремля отворены. Нет больше осады.
Вот еще вестник - инок от Симонова монастыря, въехал в Кремль у Боравинской стрельницы, спешился и на стену взбежал. Увидев Софью Витовтовну и Юрия, поклонился им земно, по-монастырски, и сказал:
- Будь здрава, государыня! Игумен наш повестует тобе: "Видел аз, отступили татарове от града в страхе и трепете, яко от грозного воинства.
Чудо велико сотворил господь чудотворцев московских молением…"
- Чудо, чудо! - заговорили кругом, но голоса Людские утонули в звоне церковном.
Звонили во все колокола радостным звоном храмы кремлевские.
Оба государя - Василий Васильевич и Иван Васильевич, выехав из Москвы, ночевали в селе Озерецком, а оттуда направились к Волге, вниз по течению реки Дубны.
В тот день, когда воины московских государей переправлялись от устья Дубны за Волгу, пригнали вестники от Софьи Витовтовны. Государи сидели в избе за трапезой. Оба они ели молча, в тоске и унынии. Хотя и много пристало к ним и конных и пеших воинов, тревога не оставляла их: за Москву боялись они.
- Батюшка, - тихо спросил Иван, - дородны ли стены-то кремлевские?
- Сам знаешь, - с тоской ответил Василий Васильевич, - прадед твой, Димитрий Иванович, еще строил. Хошь и каменные они, а за иные места страх у меня. Не успел яз с усобицей обновить все, где надобно…
- Батюшка, - перебил отца Иван, - а какие силы у сих скорых татар?
- Есть у них, Иване, пушки и пищали. С собой они возят и обоз с зельем и ядрами для огненной стрельбы…
- А пороки есть?
- Пороки? Их не возят, их на месте рубят. Они их изделают, ежели долго у Москвы будут. Сего яз страшусь. Может к ним и Шемяка прийти.
Мыслю, они - ордынцы Седи-Ахматовы - пришли не без подзойства князя Димитрия и новгородцев, ворогов наших…
- И стены могут пробить? - с тревогой спросил Иван.
Василий Васильевич, подумав, сказал:
- Воеводы-то наши знают, где стены слабы. Они щиты подведут, бревнами укрепят, земляной вал насыплют рядом…
- Государи, вестники из Москвы! - вскричал, вбегая в горницу, Васюк. - Вот они, государи!
- Будьте здравы, государи! - радостно заговорил вестник и сразу сказал: - Повестует государыня Софья Витовтовна: "Чудом божиим бежали от Москвы ночесь татары, побросав всю добычу. В страхе и трепете в Поле к собе бежали безбожные сыроядцы".
Ожил сидевший в окаменении Василий Васильевич, заплакал и закрестился. Иван же стоял неподвижно, с лица его медленно сходила бледность, и румянец загорался на щеках. И верилось и не верилось ему, что вот страхи и гроза татарская уже кончились, но, словно от страшного сна, он сразу проснуться не может.
Радостные и счастливые государи и воины их день и ночь скакали в Москву, останавливаясь только для трапезы и краткого сна. Прибыв в Кремль, Василий Васильевич, не заходя в хоромы свои, направился вместе с Иваном в церковь, где горячо молился пред образом Христа, восклицая:
- Благодарю тя, господи, яко не предал еси стадо свое православных христиан татарам окаянным!
Отслужив молебен, принял он благословение от владыки Иона и вышел из храма. Здесь Иван увидел бабку и Юрия. В радости все обнимали и целовали друг друга.
Потом Василий Васильевич с матерью своей и обоими сыновьями пошел по всем соборным церквам, где присоединялись к ним князья, бояре и воеводы.
Проходя из храма в храм по площадям и улицам, выкликал Василий Васильевич громко звучным своим голосом, обращаясь к народу:
- Сия мука на вас грехов моих ради, но вы не унывайте, ставьте хоромы на дворах своих, а яз рад жаловать вас из лесов своих и казны и льготу дать…
За трапезой у государя было весьма весело, и стол был уставлен весь винами, медами и водками, и всякой еды в изобилии было. Подавалось все на серебре и золоте - это уж Софья Витовтовна распорядилась.
Рассказывали за обедом подробно, как в осаде сидели, как татар отбивали, как от жара изнемогали, когда посад горел, а в Кремле дымились и загорались деревянные крыши хором и церквей, и про страх и плач народный сказывали, и про крестный ход по стенам клира церковного с митрополитом, Софьей Витовтовной и Юрием.
Василий Васильевич, растроганный до слез, дивился мужеству престарелой матери и юного Юрия. Но более всего поражало его чудо непонятное, вызвавшее бегство татар.
Все это волновало обоих государей. Василий Васильевич плакал, умилялся, молился и обо всем подробно расспрашивал. Иван же сидел молча.
Он никак понять не мог, почему же татары бежали в испуге, бросив не только пушки, но и весь полон свой с людьми и всяким добром. Непонятны были ему и обиды боярам и купцам от сирот и черных людей.
Помнил он смуту московскую, когда бояр вязали и били, но то было понятно. Бояре и все из княжого семейства тогда бежали, оставляя град и всех людей на произвол судьбы…
Ныне же никто не бежал, а даже престарелая княгиня шла по стенам с крестным ходом, не страшась ни огня, ни жара, ни стрел татарских.
Но бояре сидели хмурые и жаловались на обиды и разбойничанье сирот.
Более всех негодовал боярин Семен Иванович.
- Всем нам беда пришла единая, - возмущался он, - а сироты, как и татары поганые, жгут наши нивы, которые жать уж начали. Жгут и сжатый хлеб в скирдах и на овинах у нас в подмосковных. Так же чинили они убытки гостям и боярам, грабили хлеб и жгли, пока не бежали поганые.
- Чуда божьего над татарами устрашились, - молвил один из князей Ряполовских, - и стихли…
Тут заговорил спокойно митрополит Иона, обращаясь к Василию Васильевичу:
- А ты, государь, сирот и черных людей прости за безрядье - велик их ущерб от татар: и избы их, и хлеб, и добра всякого много погибло. Все же бились они с врагами, на кремлевских стенах бились, живота не щадя. Они боле потеряли, чем и купцы и бояре вкупе.
- Яз, отче мой, - отвечает взволнованный Василий Васильевич, - им отворю свои амбары и житницы и лесу дам, пусть строятся…
Слушает Иван, а все же понять не может, в чем же чудо было и почему сироты боярский хлеб жгли. Решил он сам спросить поподробней у Юрия.
Как только трапеза кончилась, Иван пошел к себе в хоромы, позвав с собой брата.
- Вишь, - говорил он Юрию, сидя уже у себя в покоях, - митрополит всегда за сирот заступается. Верно он всегда сказывает. Помнишь, когда вез он нас к Шемяке, наказывал нам, что сироты для князя дороже сильных и богатых. Отдают они за государя все и даже живот свой…
Иван смолк. Глаза его вдруг потемнели, и сказал он сурово:
- Все же своеволье и грабеж пресекать надобно. Мыслю, зря отец им помочь дает. За содеянное бесчинство наказать их надобно беспощадно!..
- Эх, Иване, - возмутился Илейка, - слушали вы все бояр токмо, а народ-то больше бояр содеял… Знаешь ты, как народ-то деял?..
Загорелся Илейка и кричит уж во весь голос, от всего сердца: