- Сказывай дале! - крикнул Василий Васильевич вестнику, почтительно замолчавшему при первых словах Софьи Витовтовны.
- Много бился он под Костромой, - продолжал конник, - но ништо же не успел…
- Слава богу! - перекрестился Василий Васильевич. - Далее сказывай.
- Воеводы твои, государь, князь Иван Васильевич Стрига да Федор Василич Басёнок и все мы, что в заставе сидим, живота своего не щадя, из ворот выходили биться. Отогнали мы проклятого, отошел он от Костромы.
Осады не сымат и ко граду подойти не смеет…
Вскочил со скамьи Василий Васильевич и воскликнул радостно:
- Как тобя звать-то? Голос знакомый, да не вижу.
- Андреем, государь, из боярских детей яз, у князя Стриги…
- Помню, помню, - перебил его Василий Васильевич, - поди ко мне. Ну, Христос воскресе!
- Воистину воскресе! - почтительно ответил Андрей, троекратно лобызаясь с государем.
- Ну садись, - сказал Василий Васильевич, - позавтракай с нами.
Еще помолившись на образа и похристосовавшись со всем семейством и слугами, Андрей сел на указанное ему место.
- Завтра, до свету, гони, Андрей, в Кострому обратно. Благодари воевод моих и скажи, что следом за тобой яз со всей силой пойду на Шемяку, со всей братьей моей и с царевичами своими татарскими, с Касимом и Якубом, со всей конницей их…
Василий Васильевич помолчал и, обратясь к матери своей, добавил:
- Яз, матушка, митрополита с собой возьму и епископов. Пусть все православные христиане видят воровство и измену Шемякину, пусть отцы святые обличат его преступление…
На другой день, собрав всю силу свою и дождавшись прихода царевичей татарских, Василий Васильевич выступил с войском к Костроме, а с ним митрополит и епископы.
В тот же день опять занемог нежданно соправитель Иван, и не взял его отец с собой в поход, а оставил в Москве.
- Меня вместо тут будешь, - сказал он сыну. - Будешь Москву хранити вместе с бабкой и с матерью. Неровен час, татары из Поля набежать могут…
- Да и куды он, хворый такой, - обрадовалась Марья Ярославна, - куды в поход он пойдет!
- Огневица у него, истинно, - подтвердила бабка, - и слезоточение, да и нос-то расхудился, течет…
После ухода отца слег Иван в постель, а духовник великого князя, протоиерей Александр, каждые три дня вести о нем посылал Василию Васильевичу с вестовыми. Вестники в эти дни от великого князя в Москву прибывали. Ведал от них Иван, что войско московское быстро идет к Волге, но вскоре после того впал в забвение и целую неделю не приходил в себя и плохо даже понимал, что вокруг него делается.
Только двадцать второго мая, в день вознесения, сразу почти выздоровел Иван и оставил даже постель свою. Слабый еще, он все же ходил на все трапезы к матери, где и бабка всегда бывала; иногда приглашали и отца Александра.
Первого июня, в троицын день, кроме княжой семьи и духовника великого князя - отца Александра, обедал у Марьи Ярославны епископ Авраамий суздальский, прибывший в Москву от войска. Говорили за трапезой Софья Витовтовна и отцы духовные. Марья Ярославна, как всегда, набеленная и нарумяненная, на сей раз сидела с неподвижным, словно застывшим лицом. Она ничего не ела и морщилась. Ей было нехорошо, и она не слушала разговора.
Иван видел это, но не понимал, в чем дело.
- Матунька, - сказал он ласково, - не тревожь ты сердца своего. У отца много войска, и сам владыка Иона с ним, и царевич Касим с татарами…
- Марья Ярославна слабо улыбнулась и тихо сказала с нежностью, тронутая вниманием сына:
- Светик ты мой, не тревожусь яз. Тяжко мне от бремени моего. Ты же слушай, что отец Авраамий сказывать будет, потом мне все поведаешь… Мне же и сидеть-то за столом тяжко…
- Вестники-то нам баили, - заговорил отец Александр, - что государь близ Волги отпустил на Шемяку братию свою и царевичей со всеми силами.
Пришли они в Рудино, а Шемяка переправился на их же сторону, смирился и начал переговоры. Ты же, владыко, боле того знаешь…
- Кто переговоры-то с Шемякой ведет, отче? - обратилась Софья Витовтовна к владыке Авраамию и добавила: - Все расскажи, дабы Иван о том ведал, как надобно. Пусть знает, какие дела и обманы людьми деются…
- Митрополит Иона переговоры ведет, государыня, - с гордостью ответил Авраамий, - как глава всей церкви нашей православной.
Отец Александр заволновался от этой вести, и волнение его захватило Ивана, бабку, и даже Марья Ярославна забыла о муках своего бремени.
- Аз был при сем, - говорит владыка, - видел и слышал все. Яко пророк могучий, предстал Иона пред Шемякой, и сразу побелел лицом и смутился князь Димитрий. Много говорил митрополит о достопамятном письме святителей русских к Шемяке. А когда кончил, подошел князь Димитрий под благословение, но владыка Иона, держа руки на посохе своем, изрек грозно:
"Нет тобе моего святительского благословения!"
Страх объял всех, затрепетал Димитрий Юрьевич, хотел молвить что-то, но молча поник головой.
Иона же продолжал, возвысив глас свой: "Ты, ты будешь отвечать всевышнему за козни свои и воровство! Напал на Русь Мангутек казанский; великой князь сколь раз молил тя идти с ним на врага. Мало было тогда у государя христиан, а поганых же множество… Пали верные вои за веру христианскую в битве крепкой у Суздаля; им вечная память, а на тобе кровь их! Но не оставил господь милостию государя, избавил он его от неволи! Ты же, вторый Каин и Святополк в братоубийстве, разбоем схватил, ослепил государя своего. А чего достиг? Хотел большего, а изгубил и свое меньшее.
Данного богом человек не отымет!.. Паки клялся ты в верности государю и паки воровства и властолюбия ради клятвы свои рушил и крестное целованье преступил. Если же и ныне в безумной гордыне своей посмеешься, то будешь чужд богу, церкви, вере и проклят навеки! В жизни же сей меч карающий неминуемо придет на тя, и погибнешь, угождая бесу зависти, злобы и властолюбия!.." Повернувшись, ушел борзо владыка Иона, а Шемяка и все его близкие, яко каменные, недвижно стоять остались.
Епископ Авраамий замолк в великом волнении.
Всех, что были тут, рассказ его весьма растрогал, но Софья Витовтовна, утерев слезы умиления, сказала сурово:
- Истинно святитель наш молвил про меч карающий. Яз тоже мыслю, что Шемяку взять можно не крестом, а пестом.
Отец Авраамий грустно усмехнулся.
- Право, государыня, - сказал он, - звери сии двуногие токмо тогда кресту поклоняются, когда пестом погрозят им…
- Что же Шемяка? - снова спросила Софья Витовтовна.
- Смирился. Простил его государь наш, но не верит. Отныне будет за ним наблюдать непрестанно, яко за змием, дабы исподтишка он нечаянно не ужалил, дабы вовремя главу сокрушить ему…
- Прости мя, матушка, - не выдержав, сказала Марья Ярославна слабым голосом. - Моченьки нету мне. Прикажи убрать редьку - дух от ей непереносен! Тошно, морготно мне…
- Ништо, ништо, Марьюшка, - ласково сказала бабка, - иди-ка ты в опочивальню, отдохни, а мы тут еще посидим.
- Яз провожу матуньку, - сказал Иван и вышел из трапезной вместе с матерью.
Утром июля двадцать четвертого, в день Бориса и Глеба, когда Марья Ярославна совсем уж на сносях была, воротился в Москву великий князь Василий Васильевич.
По окончании радостных приветствий и благодарственных молебнов была устроена в передней государя торжественная трапеза с духовенством и боярами. Иван слушал оживленные разговоры бояр и воевод и особенно звонкий и веселый голос отца. Почему-то Василий Васильевич вел себя так, будто одержал самую большую победу, а воеводы и бояре говорили, что Шемяка-де только затаился, а от своего не отступил.
Иван исподтишка наблюдал за митрополитом Ионой и бабкой. Сам он не мог понять, прав или не прав отец, и старался угадать, что думают о том владыка и бабка.
Голубые прозрачные глаза владыки сияют ровным светом, а губы чуть заметно усмехаются, и нельзя узнать, одобряет он или порицает поведение великого князя. Софья Витовтовна же сердито хмурится и бросает досадливые взгляды на сына. Ей, видимо, хочется что-то сказать резкое, но она сдерживает себя…
Марьи Ярославны за столом нет - она в своей опочивальне с бабками-повитухами. Там со дня на день ждут родов. Ивана это беспокоит, но уйти из-за стола он не может, да и хочется ему узнать, что скажет бабка.
Она же непременно скажет, как только все лишние разойдутся. Такой уж обычай у бабки.
Вот все, наконец, разошлись, но владыка Иона остался, все так же усмехаясь и поглядывая светлыми глазами то на Василия Васильевича, то на старую государыню.
Софья Витовтовна не выдержала и сухо спросила:
- Ты что, сынок, словно конь на овес, ржешь? Пошто такая радость у тобя, будто Шемяку ты в полон взял? Ты вот ушел оттоле с силой своей, а Димитрий-то Юрьич уж новую пакость против тобя замыслил. Паки речам его ты поверил…
Василий Васильевич засмеялся, но, спохватившись, заговорил ласково, чтобы мать не обиделась:
- Не гневись, матушка. Все сие ведомо мне, как и то, о чем ты не ведаешь. Снова походом на Шемяку решил пойти. Никому пока слова о сем не сказал, опричь владыки Ионы. Пусть Шемяка мнит, что яз ему поверил, как доселе верил, дабы он более того не собирал силы, дабы мнил, что, по скороверию своему, к рати не готов буду. Яз же силы своей не отпущу, а поставлю полки везде готовыми в разных градах и весях, дабы слуха о сем нигде не было. Лазутчики у меня везде за ним наблюдают…
Василий Васильевич сделал знак и молвил:
- Ну-ка, Васюк!
Васюк, стоявший рядом, быстро наполнил крепким медом чарку и подал государю. Тот стал медленно пить, что-то обдумывая. Суровые складки на лице Софьи Витовтовны расправились.