Иван оглянулся и увидел, что Илейка весело болтает с красивой молодой женщиной. Она смеется, показывая белые зубы, и ласково взглядывает на старика, а тот помолодел словно, весь распрямился, и глаза блестят, и весь другой, будто десяток лет с него слетело.
- Ловок, ловок, старина, - подходя к мосту и подмигивая, добавил Иван Димитриевич, - пришил собе к рукаву женку!
Воевода подошел к бабе вплотную и, сверкнув глазами, воскликнул:
- Ишь, какая гладкая, не ущипнешь!
Баба резко оттолкнула от себя Ивана Димитриевича.
- А ты языком болтай, - сказала она, сердито хмуря брови, - а рукам воли не давай! Много вас тут, кобелей, найдется.
- Басенькая ты моя, - вступился Илейка и сказал это нараспев, да так ласково и нежно, словно обнял сладостно всю ее. - Пошто серчать-то, краса моя? К гладкой девке репей не прицепится, ми-илая.
Дрогнули ресницы у бабы, поглядела она долгим взглядом на Илейку, расправила сдвинутые брови и, радостно как-то улыбнувшись, пошла дальше.
- А любят, видать, тя девки да бабы, - сказал Иван Димитриевич, - ишь, как улестить да уласкать можешь.
- Кто богу да государю не грешен! - молвил Илейка. - Я, как скоморохи бают, "деревенщина Ермил, да посадским девкам мил". Стар вот уж ныне стал, а что греха таить, все еще баб люблю, хошь и не всяких. Хуже той нет, что похожа на курицу, которая токмо в навозе и копается. Налетит на нее петух, а ей что? Встряхнется, будто ништо и не было, и опять так же в навозе зернышки ищет. А петух дурак, около нее надсаживается, кругом ходит, крылом землю чертит, и ворчит по-особому и "кукареку" кричит. А ей что?
Знай, червяков да зерна по-прежнему клюет. Я люблю бабу ласковую, с толком. Такая баба-то твою ласку весь день в собе носит и оттого еще милей сердцу…
Илейка взглянул на княжича и, улыбнувшись, добавил:
- Тобе, Иване, сие пока без надобности. Ты, хоша и разумен, а тут еще и ни на эстолько не разумешь. Токмо, мыслю, вборзе придет и тобе пора на пору, станешь девке ступать на ногу!..
Глава 15. Соправитель
Пасха в этот год ранняя. Великий пост начался с третьего февраля.
Хотя и пригревает порой на солнышке, все же студеные дни и морозы не миновали, и княжич Иван и Федор носятся иногда целыми часами по твердому еще льду на коньках или далеко бегают на лыжах по крупнозернистому насту.
Сдружились они к этому времени и постоянно беседуют обо всем, что только приходит Ивану на мысли. Легко и весело княжичу с молодым подьячим. Ровней себе он чувствует Федора, хоть и старше тот и знает всего много больше других, да ничем не стесняет Ивана, как владыки, бояре и воеводы. Для тех он мальчик, а для Федора - товарищ.
Живет теперь княжич постоянно у наместника, а у владыки Авраамия бывает изредка, когда тот приглашает его к себе. Да к владыке он ходит не один, а с Федором вместе. Так, последний раз шестого февраля, когда были получены вести, что Василий Васильевич стал в Костроме со многою силой, владыка позвал к себе Ивана вместе с Федором.
По случаю великого поста отец Авраамий угощал их только киселем овсяным с медовой сытой да сладким взваром, вареным на пиве с изюмом и рисом.
- Вкушайте, вкушайте, - ласково потчевал их владыка, но сам постничал и ничего не ел, так как была среда, а только прихлебывал мед из своей чарки.
- Разреши спросить тя, владыко, ежели в сем тайны нету, - сказал почтительно Курицын, - куда и пошто отъезжаешь ты?
- По делам церковным, - молвил Авраамий и, обратясь к Ивану, добавил: - Доброхота твоего, княже, архиепископа Иону поставлять хотим на митрополию всея Руси, не ждя того от Цареграда, зане церковь грецкая осквернилась унией…
- К чести и славе сие, - радостно воскликнул Курицын, - и церкви нашей и государя нашего!
- Аминь, - улыбаясь, сказал Авраамий. - Истинно, дети мои, велико сие будет деяние. Будет у нас свой, вольной митрополит московской и всея Руси.
- А потом и вольной государь московской и всея Руси, - добавил Курицын. - Еще родитель мой сие держал в мыслях…
Княжич Иван радостно рассмеялся и молвил:
- Сказывал мне думы свои владыка Иона в Ростове еще. Яз даже во сне видал отца государем московским…
- Помни, княже, - горячо заговорил Авраамий, - два сии древа великие: церковь и царство - оба на одной земле растут. Корни же и мощь их сироты наиглавно питают…
Владыка помолчал и добавил:
- Помни и то, княже, государь наш все для церкви православной изделал, что мог. И церковь его блюдет и хранит, как сына истинной веры и благочестия. С митрополитов Петра и Алексия так идет, и впредь так будет.
Помни сие и когда сам государем будешь…
Владыка встал из-за стола, благословил княжича и Курицына, сказав на прощанье:
- Идите с богом. Аз же в путь буду готовиться. Утре в Ростов Великой отъеду к отцу Ефрему на совет и думу. После же в Москву все мы, епископы, поедем на собор поместной. Ефрем, архиепископ ростовский, Варлам коломенский, Питирим пермский, Илья тверской и архиепископ новгородский Ефимий и аз, грешный.
- Да поможет господь митрополиту Ионе, - горячо произнес Федор Курицын. - Крепка и верна десница его. Росточит он смуту и усобицы, укрепит Москву…
С крестопоклонной недели великого поста как-то кругом все повеселело.
Хотя и звонили в церквах все также уныло в один колокол, будто звавший печально: "К нам, к нам!", но ни Иван, да и никто печали не чувствовал.
Пасху все ждали веселой, "праздников праздник"…
Дни же становились все длиннее и светлее, а Фекла Андреевна больше и больше наполняла хоромы особой торжественной заботливостью. Все мыли, чистили, а в поварне коптили гусей и поросят к светлому празднику.
Княжич, несмотря на частые церковные службы, несмотря на домашние уборки и приборки, больше теперь бывал дома, чем раньше. Он усердно трудился над итальянским языком, и его весьма забавляло изумление Феклы Андреевны от чужеземных слов. Иногда за столом он нарочно говорил по-итальянски ради этого:
- Датэми уна чарка ди миэле, - обращается он, например, к Курицыну, и никто не понимает его, а Федор наливает чарку меду и передает ему.
- Грацие, - благодарит княжич, - грацие, амико каро.
Дивуются все, а довольный Иван без конца спрашивает у Федора название то одной, то другой вещи по-итальянски. Он хочет изучить язык и молить отца отпустить его в италийскую землю с каким-нибудь посольством.
- Костянтин Лександрыч, - сказал он однажды за трапезой, - хочу яз во фряжску землю. Повидать бы мне хошь то, что владыка Авраамий видел…
Беззубцев печально посмотрел на княжича: жаль ему было огорчать отрока, но решил сказать ему правду, безо всякой утайки.
- Не будет сего, Иване, - молвил он тихо, но твердо, - не ездят государи в чужие земли…
- А посольства, а дьяки, а отцы духовные? - горячо перебил наместника княжич.
- Все они токмо слуги государевы…
- А князи?
- Токмо не государи, - ответил Беззубцев так же твердо, и разговор прекратился.
Иван молчал. Ему было обидно и досадно, и он искал доказательств на право государя ездить в чужие края.
- А мне в Твери инок Фома сказывал, что царь Лександр Македонский весь свет обошел, - сказал он упрямо.
Наместник не нашелся сразу ответить, но, подумав, сказал:
- Царь-то Македонской с полками ходил для-ради ратного дела. Сие царям можно, а прочее, что просто видеть и знать хотят, им либо привозят, либо люди чужеземны сами едут к ним…
Видя, как огорчен княжич, наместник переменил разговор.
- А Шемяка-то смирился совсем, - сказал он весело. - Молит государя о мире, крест обещает целовать и прокляты грамоты дать. Государь наш, мыслю, простит князь Димитрея, а сие зря…
- Нет, не зря, - быстро вступился Федор, - надобно все у них расшатать, землю из-под ног вынуть, а потом можно и бить…
- Яз мыслю, чем скорей бить, тем лучше, - загорячился Константин Александрович.
Закипел спор, но Иван не стал слушать. Этот раз его душу тревожило другое. Жаднее и жаднее тянулся он узнать весь мир, видеть все самому, а в то же время чаще и чаще билось у него что-то в груди, словно птичка в клетке. Порой это радостно пело, а порой больно билось хрупкими крыльями о жесткие прутья.
Началось это от поцелуя Дарьюшки, когда по-различному стал принимать он ласки отца и ласки матери. Приходят к нему теперь странные волнения и нега, и, непонятно почему, робел и стыдился он возле молодых женщин и девушек…
Как только отобедали, тихо встал Иван со скамьи и, помолясь и поблагодарив хозяев, сказал:
- Приустал яз. Пойду опочину.
Вместе с Илейкой прошел он в свой покой и лег на лавку у изразцовой печки. Был такой день, какие любил княжич. Зима еще стоит, а солнце и небо уж весенними кажутся, и бьют сквозь слюду лучи солнца, рисуя переплеты окон на гладком дубовом полу.
Илейка лег на своей кошме возле дверей и тотчас же захрапел, но Иван не мог заснуть, хотя и тонул, кружился в каком-то тумане.
Перед глазами его не то виденья проходили, не то сны ему наяву виделись, а мысли шли своим чередом, но все о том же, что виделось.
Мелькнул Лыбедский мост и красивая женка. Илейка балагурит с ней особо ласково, как не говорят меж собой мужчины.
"И пошто воевода хватал ее почем зря руками?"
Но дрема непобедимо овладевает им, и кажется ему - обнимает он Дарьюшку крепче и крепче, а сердце у него бьется сильней, и дышит он так, будто в гору взбежал, и дрожат у него руки и ноги, и сладко ему, как в объятьях матери никогда не бывало…