- Виноват яз пред господом, - сказал он, наконец, - но не оставляет он меня своей милостью.
Помолчал он и воскликнул в горести великой:
- Матушка моя родимая! Неразумен яз, гневлив и скороверен! Но в муке сей, очи мои телесны загуби, отверз мне господь очи духовные… Мати моя!
Коли угодно будет богу, паки спасен буду… Отклони же мя, господи, от ярости скорой и скороверия моего…
Слезы побежали из его пустых глаз, из-под струпьев багровых, и сказал он еще горестней:
- Сыне мой Иване! Надежа моя! Государствованьем клянусь своим и твоим и христианством всем, что, буде воля божия, все содею яз для Руси христианской! Сильным, могучим передам сыну княжество, как отец мой, Василь Димитрич, и ты, мати моя, его мне дали…
Он тихо сполз со скамьи, опустился на колени пред матерью и зарыдал.
Гладила голову ему Софья Витовтовна, а слезы у нее не шли уж, засохли в глазах.
- Благослови мя, мати моя, - дрожащим голосом продолжал Василий Васильевич. - Увезут тя далече. Яз же один, без тобя и совета твоего останусь. Но соберу весь разум свой в беде злой…
Всхлипнула вдруг старая княгиня, благословила сына и, обняв, зарыдала над ним. Склонясь к самому уху его, сказала:
- Мысли денно и нощно, как ворогов своих избыть, как заступу найти у христиан, а яз о том же помыслю с владыкой…
Перекрестила опять сына и добавила:
- Марьюшку слушай. Она - глаза твои теперь, а там, коли господь судит, глаза Иванушки твоими глазами будут…
Зашумела в сенцах стража, забелел уж в окнах рассвет, и приставы пришли. Встал с колен князь великий и молвил с тоской:
- Токмо бы господь упас Ивана да Юрья, и не для нас ради, а для-ради всего христианства…
Вошли в покои приставы с воинами и приказали собираться. Указали, к кому какие из слуг княжих определены. Засуетился в хоромах дворецкий Константин Иванович со своими ключниками, но пусто было в подклетях.
По-бедному, по-простому собралось княжое семейство и разместилось со слугами в двух поездах: один о Углич, другой - в Чухлому.
Не видит Василий Васильевич ни бела дня, ни близких своих, чует только дрожащую руку княгини своей, что держит его, указуя путь к саням.
Опять тоска смертная затомила великого князя, и кликнул он, как малый ребенок:
- Матушка!..
Трясущиеся руки порывисто охватили его голову. Прижимает сына к груди старая государыня, и шепчет он матери:
- В заточенье везут, в темницу, мати моя. Молись с попами по монастырям о спасении моем и об Иване с Юрьем, дабы не пресеклось с ними дело отцов и дедов наших…
- Пошли тобе господь крепости и силы! - перебила его Софья Витовтовна. - Народ-то и церковь святая помогут нам.
Отошла. Зашумели, закричали кругом люди, понукая лошадей и перекликаясь меж собой по делам дорожным. Тронулись вот поезды, а из саней великого князя зарыдал женский голос, зазвенел жалобно:
- Государыня-матушка! На кого покидаешь нас, родимая! На куски мое сердце раскололося, во слезах оно захлебнулося…
Глава 12. Во граде Муромском
Февраля двадцатого прискакали князья Ряполовские с княжичами Иваном и Юрием в Борисоглебский монастырь, что на реке Ушне. Отсюда в Муром рукой подать - всего верст семь-восемь, не более. В монастыре, отслушав литургию, обедали у отца игумна вместе с воеводой князем Васильем Ивановичем Оболенским, который Бегича, посла улу-махметова, захватил, когда тот к царю казанскому назад от Шемяки ехал. Теперь же Василий Иванович в Москву собирался и весьма опечален был новой бедой великого князя.
Стучал он кулаком по столу и зычным, густым голосом проклятья Шемяке выкликал, как приказы на боевом поле перед воинами. Излив досаду свою, сказал он потом спокойнее, но с горечью великой, обращаясь ко княжичу Ивану:
- Запомни, Иване, плохо скороверным да ярным быть! Государю же на государстве, все едино как воеводе на рати, - что ни делай, а на свой хвост оглядывайся! Не зря бают: берегись бед, пока их нет…
Крякнул старик сердито, осушил стопку крепкого меда стоялого монастырского и добавил:
- Ну да что! Долги речи - лишняя скорбь. Вынять надо из заточенья князя великого. Да благословит бог почин наш!
- Аминь, - сказал игумен. - Почнем с упованием на господа…
- Обо всем, княже, мы, как подобает, помыслим во граде Муромском, - сурово и многозначительно молвил князь Иван Иванович Ряполовский, обращаясь к воеводе. - Дело-то ратно, а наипаче всего - тайное…
Все встали от трапезы и, благословясь после молитвы у отца игумна, пошли к коням своим, стоявшим уже у крыльца келарских хором.
Садясь верхом, княжич Иван посмотрел, как Юрий ловко в седло вскочил, и подивился меньшому брату. Быстрее его привык Юрий ездить и, хотя ростом еще невелик, а сидит на коне не хуже других. Васюк его хвалит, говорит, что добрый воин будет из Юрия. Доволен Иван, любит он брата, любуется им, а тот, круто повернувшись, подъехал к нему и стал конь о конь.
Переглянулись оба ласково, подружились они крепко за тяжелые дни.
Поехали рядом, невдалеке от Ряполовских, а сзади них - Васюк с Илейкой, дядьки их верные. Вместе с Ряполовскими и Оболенский едет, а конников стало теперь вдвое больше.
- Гляди-ка, Иванушка, - радостно сказал Юрий брату, - сколько воев у нас!
- Васюк богом клянется, - откликнулся Иван, - что со всей Руси народ к нам придет. Побьем мы Шемяку.
Дал знак князь Василий Оболенский, и поскакали все разом. Гулкий топот пошел по звонкому речному льду, но скоро стих: вынесли кони всадников на пологий берег и рысью пошли по талой дороге - оттепели начались, - Василий-капельник уж не за горами.
Не успели и пяти верст от монастыря отъехать, как стало видать слободы ремесленников. Илейка не выдержал и, подскакав ближе к княжичам, закричал им:
- В слободах-то мережники тут более живут! Ох, и добрые мережи плетут! Какие у их ставные сети, какие вятеры! А и рыбы в Оке, - что в самой Волге-матушке!..
Вот и Муром весь, как на ладони, на левом берегу стоит. Видно кремль, из дуба рубленный, с проезжими и глухими башнями, а рядом - посад с его концами и улицами.
Снял шапку князь Иван Иванович Ряполовский и перекрестился истово широким крестом, а за ним и все прочие. Воевода князь Оболенский оглядел знакомые места и сказал уверенно зычным, густым голосом:
- Тут отсидимся. Не токмо Шемяка, а и татары о сии стены зубы сломают.
Недели через две в кремле муромском вечером как-то, когда все уже при свечах и лучинах сидели, зашел в покои княжичей отец Иоиль.
Удивились ему княжичи. С любопытством смотрели они на маленького попика с седой пушистой головкой и с такими густыми бровями, словно усы у него на лбу. Смешной немного попик, чудной какой-то малышка. Но когда Илейка и Васюк с благоговением приняли от него благословение, Иван, толкнув слегка Юрия, тоже подошел к руке отца Иоиля. Попик ласково улыбнулся и, благословив обоих княжичей, сел на пристенную скамью. Усадил потом против себя княжичей, помолчал, и лицо его запечалилось на малое время, но скоро он снова заулыбался и сказал тихо и задушевно:
- Князи Ряполовские теперь вот о вас с воеводами совет держат, аз же вот с вами, дети мои, побеседую. Немало, чай, натерпелись. Все пройдет, не крушитесь, детки. Мы вот тут и князя великого, отца вашего, в плену у нечестивых видели, а когда господь дал, и из полона встречали. Много тогда святые обители и храмы божии на окуп за князя сребра и злата собрали да не менее того дал за него богатый гость Строгонов, а людие божие и того больше дали, особенно сироты и слуги княжии…
- Чем же слуги да сироты церквей богаче и гостей богатых? - спросил Иван в недоумении.
Отец Иоиль заморгал густыми бровями и радостно ответил:
- Разумно, Иване, вопрошаешь, ибо не прошло мимо ушей твоих мое нарочитое слово. Потому, княжич, сироты и слуги более дают, что они кровью своей и самим животом для князя жертвуют! Не забудь сего, Иванушка…
- Истинно, истинно! - разом воскликнули Илейка и Васюк. - Так оно, верно, отец наш! Кто именье и злато, а мы за государя своего живот отдаем…
- Благослови вас, господь, чада мои, - молвил отец Иоиль и, обращаясь к Ивану, продолжал: - Отцу своему ныне ты помочь, Иванушка, власти его государевой наследник. Мал еще ты, но вельми, не по летам своим, разумен, а посему, чаю, постигнешь мысли мои. Слушайте же оба, и ты, Юрий, - с великим прилежанием и вниманием слушайте, ибо в жребии вашем опять перемена по воле божией. Сюда вскорости за вами приедет владыка рязанский Иона от Шемяки…
Отец Иоиль оборвал свою речь и смолк, увидев, как побледнели оба княжича, а у Юрия задрожали губы. Хотел было попик что-то сказать успокоительное, но большие черные глаза Ивана не по-детски вдруг вспыхнули, стали страшными, и суровое лицо его застыло. Обнял он за плечо брата Юрия и молвил твердо:
- Не обманет нас владыка! Не отдадут нас Шемяке, Ряполовские и Оболенский заступятся…
Вскочил с лавки отец Иоиль, обнял княжича дрожащими руками.
- Что ты, Иванушка, окстись! - воскликнул он. - Владыко-то за вас, детки!
Переглянулись дядьки княжичей, и, нагнувшись, Илейка шепнул Васюку об Иване:
- В бабку пошел, ишь, как строг-то!
Молча стоял княжич Иван и, казалось, спокойно. Сердце же его билось тревожно и гневно: старался он уразуметь слова и поступки отца Иоиля. На целую голову выше был он обнимавшего его попика и, глядя на него сверху вниз, вспоминал слова: "Богу молись, а монахам не верь".
Успокоился отец Иоиль, опустился опять на лавку пристенную и, мрачно сдвинув густые брови, сказал: