- Угорской-то! - возмутился Васюк. - Соловой, а навис седой. Ничего еще в конях ты не разумеешь.
Княжич Иван смутился и больше не спрашивал, хотя не понимал, что значит "навис".
На конюшенном дворе Васюк тоже, как учитель княжича, стал важнее и крикнул подвернувшемуся на пути младшему конюху:
- Эй, Фомушка! А ну-ка покажи княжичу его Соловка угорского, он под государем ходил…
Конюх распахнул дверь конюшни, откуда овеяло Ивана запахом конского пота и навоза. Стоя рядом с Васюком, впился он глазами в темную пасть двери, из которой у притолоки слегка белел теплый парок, клубясь в морозном воздухе. Княжичу казалось, что время идет очень медленно.
- Но, но! - услышал он окрик Фомушки. - Ногу, ногу! Ишь, запутался…
Следом за этими словами четко застучали конские копыта по деревянному полу конюшни, и Фомушка вывел из тьмы на свет коня средней величины, изжелта-серой масти, с белесой челкой, гривой и хвостом. Застоявшаяся лошадка "играла" и, широко раздувая ноздри, жадно нюхала свежий воздух.
Иван залюбовался небольшой красивой головой коня с веселыми глазами.
Соловко косился на Васюка, разводя уши, и подрагивал мышцами стройных сухих ног.
- Мотри, Иванушка, - не выдержал Васюк, - постав-то какой! Ишь, как ноги стоят ладно и баско! Холка и поясница хороши, а шея - одно загляденье! А репица и хвост как лежат! Конь, княжич, редкой! И не злой, ласковый! Ишь, разбойник, глазами косит - разумеет, что о нем речь.
Выезжан был добре для родителя твоего…
Васюк, взяв узду у Фомушки, похлопал Соловка по крутой шее и погладил ему белесоватую морду.
- Накось узду-то, Иванушка, - сказал Васюк, - поводи коня. Коню к тобе, а тобе к коню привыкать надобно. Погладь рукой его по ноздрям, чтобы дух твой запомнил. Не бойсь, не укусит. Смирный конь, а ты вот коврижки дай с руки…
Васюк отломил кусок медовой коврижки и положил на ладонь княжичу Ивану. Соловко сразу наставил уши и потянулся к руке.
- Ишь? Что-что, а где сладкое, враз уразумеет! - рассмеялся Васюк. - Скорометлив на коврижки-то…
Соловко будто понял и обиделся, - прижав уши, он сверкнувшим глазом покосился на Васюка. Иван протянул руку к морде коня, тот опустил голову и, ласково шевеля нежными теплыми губами, коснулся ладони княжича.
Подобрав коврижку, он снова ткнулся в пустую ладонь, перебирая губами, как пальцами, но, ничего не найдя, наставил уши, взглянул на Ивана и слегка всхрапнул, потом тихо и коротко проржал.
- Еще просит, - весело молвил Васюк и за спиной передал Ивану в другую руку обломок коврижки. - Токмо ты, Иванушка, враз все не давай.
Разломи надвое…
Фомушка принес в охапке седло, чепрак, потник и прочую сбрую и начал обряжать коня. В это время с другого конца конюшенного двора послышался конский топот - гнал рысью Данилка на чалой лошадке с черным нависом.
- Вот обоих и буду учить. И тобе веселей и Костянтину Иванычу уважение. Данилка-то уж один ездит, - сказал Васюк и вдруг сердито крикнул на Данилку: - Ты что, как повод-то держишь? У тобя что в руках! Конем ты правишь аль рыбу на леску ловишь?
- Василь Егорыч, - спросил Фомушка, затягивая подпруги, - путлища-то у стремян скоротить, что ли?
- А ну-ка, Иванушка, садись! - вместо ответа конюху обратился Васюк к Ивану. - Эй, Фомушка, поддержи княжичу стремя…
Княжич, стараясь быть ловким, кое-как взобрался на седло и сел довольно неуклюже. Усмешка Васюка уколола его, и он напряг все внимание, чтобы делать так, как нужно хорошему коннику. Приняв то положение, как указал Васюк, он оперся на стремена не всей ногой, а только носками.
- Ну, путлища в самый раз! - воскликнул Фомушка. - У тобя, княжич, ноги долги, как у большого. Ишь, господь тобя как взрастил, чуть пониже меня будешь, а я по собе путлища-то ладил.
Через два часа Иван, усталый и голодный от работы и холода, уже ездил один по конюшенному двору на своем Соловке, гордо и радостно озираясь кругом.
- Ну, теперь поезжай один к хоромам, сам государь тобя посмотрит, - сказал Васюк после того, как услал куда-то Фомушку.
У красного крыльца, куда Иван подъехал, его встретили отец с матерью и бабкой. Василий Васильевич радостно сбежал с крыльца, сам помог сыну сойти с коня, обнял его и со слезами воскликнул дрогнувшим голосом:
- Сыне мой, в стремя ты сел! Свершил ты днесь по милости божией свой младенческий круг. Отрок отныне ты, Иванушка, надежа моя…
После сретенья снежные дни пошли вперемежку с ясными, и радостней солнце играет на высоких сугробах и на длинных сосульках под крышами, откуда к полудню в погожие дни уж падают блестящие капельки.
- Вот, матушка, и зима к концу идет, - радостно проговорила Марья Ярославна, обшивая золотом шелковый платочек в подарок для свекрови. - Солнышку божию душа радуется, тепла хочет.
Софья Витовтовна ласково улыбнулась.
- Ну, Марьюшка, далеко еще до тепла-то.
- Истинно, - подхватила Ульянушка, сидевшая тут же с Юрием на лавке пристенной, - будет еще семь крутых утренников. Три до Власия Кесарийского да три после, а один на Власия Севастийского - сшиби рог зимы!..
- Вот доживем до Василья-капельника, - промолвила Софья Витовтовна, откладывая вязанье, - тогда и тепло почуем. А яз и теперь рада. Тишина настала в Москве. И наши воеводы и князья татарские получили во владение свои волости и, слава те, господи, разъехались кто куда с послушными грамотами.
- Что ж им ждать-то, - затараторила Ульянушка, - на жирное кормленье спешат, жир-то блазнит: как мухи полетели, был бы хлеб, а зубы сыщутся.
Заживут теперь - одна рука в меду, а другая в сахаре!
Иван, следивший из окна в ожидании трапезы, как срывались с сосулек сверкающие капли, внимательно слушал разговоры старших.
- А пошто, - обратился он к Софье Витовтовне, - воеводы и князья татарские ездят кормиться, а не в Москве едят?
Обе великие княгини засмеялись, а Иван покраснел от смущенья.
- Не так разумеешь ты, любимик мой, - сказала бабка, - кормленье не трапеза, а государево жалованье. Отец твой за службу их пожаловал волостями и дал им послушные грамоты, дабы все людие в тех волостях послушны им были, как наместникам князя великого. Зовутся они кормленщиками и в волостях своих ведают всеми делами: и суды судят и тивунов своих посылают, куда надобно. Доход же берут по наказному списку, а сверх того идут им доходы и с мыта, и с перевозов, и со всякой пошлины государевой. Государю же своему собирают в казну они подати и налоги, а когда нужда будет, и ратных людей набирают.
- Не разумею, - немного с обидой перебил ее Иван. - Тата вот в монастыри ездил кормить братию, и обозы туда посылали с хлебом да медом…
- То, любимик мой, - улыбаясь, продолжала Софья Витовтовна, - иное дело. В монастырях кормление совсем не жалованье, а жертва для братии…
Вошел в покой сам великий князь и, слыша последние слова матери, весело сказал:
- Напомнила ты мне, матушка. Хочу на Федора Стратилата али на Никифора Сирского в Озерецкое ехать по обету.
- Съезди, съезди, сыночек, - одобрила старая государыня, - отдохни от суетных дел земных. И внуков моих возьми поклониться гробу святого чудотворца. Яз же нарядила, что нужно, для братии: муки, пшена, меду, холстов и полотна.
- Ну вот и прикажи, матушка, завтра все сие обозом везти, дабы все к приезду нашему уж в монастыре было.
- Прикажу, сыночек, - продолжала старая государыня, - а жертвы для храмов божиих ты уж сам отвези. Собрали мы с Марьюшкой все, что есть у нас из церковного узорочья. Особливо же из того, что в Ростове великом по шелку шито золотом и жемчугом. Херувимы и серафимы как дивно изделаны!
Ризу еще с самоцветами и златом шитую для игумна… Марьюшка своими руками шила ее и в дар собору Святыя живоначальныя троицы обещала за твое отпущение из полона…
Когда Софья Витовтовна окончила речь, Марья Ярославна отложила свою работу и, встав, с легким поклоном молвила свекрови:
- Откушай, государыня-матушка, с нами.
- Спасибо, Марьюшка, - ответила Софья Витовтовна, - токмо пошли ты ко мне Ульянушку, пусть возьмет там сласти, что на столе стоят в трапезной - смоквы, рожки и финики. От греков вчера наши купцы привезли. Тобе ж, сыночек, завтра ладану отложу для монастыря. Его мне купцы привезли тоже из Цареграда. Все сие послал с ними патриарх, который у покойной доченьки Аннушки духовником был. Пишет он, что в Цареграде ладану от арапов много сей год получено. Ты бы вот патриарху-то куниц да мех горностая послал…
Февраля в девятый день, в среду, слушал великий князь с семейством заутреню и часы в крестовой. Служил протоиерей Александр, духовник Василия Васильевича, диакон Ферапонт и дьячок Пафнутий.
День стоял холодный и ясный, но солнце, словно янтарем, золотило слюдяные окна, и отсветы от них золотыми же решетками ложились на пол и на стены крестовой. Весело было на душе Ивана. С удовольствием слушал он могучий голос диакона Ферапонта и думал о поездке в монастырь. Весел был и великий князь и, встречаясь глазами с сыном, ласково ему всякий раз улыбался.
После заутрени завтракали все в хоромах у старой государыни, и перед тем, как всем помолиться перед дорогой, Софья Витовтовна спросила великого князя:
- Много ль дружины с собой берешь?
- Нет, немного. Игумен и келарь мне верны. Посулил им угодья и вклады.