Поставят над нами, как при дедах наших было, баскаков, сборщиков, своих поганых мытарей! Ополчимся же на агаряны, прекратим свои распри, братоубийства и разорение, яко же…
Монах неожиданно смолк, так как боярин Никита Константинович, ущипнув его, дернул за рясу. Отец Поликарп понял, что говорит не то, что надо, и, переменив мысль, заговорил с новым пылом:
- Смирим мышцей своей братоубийцу Каина, князя Василья, Иуду, предающего церковь Христову!..
- В железы Василья окаянного! - перебил монаха неистовым криком Иван Федорович Старков. - В заточенье навеки, а перед тем ослепить, как ослепил он князя Василья Косого!
Дрогнули все от всполошного крика, гулом и гомоном загудела передняя Шемяки, словно осиное гнездо разворошили, и жужжит все вокруг злом, наливается ядом.
Иван Старков стоит молча и всех зорко острым взглядом осматривает.
Потом, когда все понемногу стихли, выйдя из-за стола, обернулся он к Шемяке и поклонился ему до земли.
- Челом бью тобе, князь Димитрий Юрьевич, от всей Москвы. Приходи и садись на великокняжий стол, а мы тобе ворота в Кремль со звоном церковным отворим! Спаси нас от горестей и поношений, от живота подъяремного, от ига поганых татар и от слуги их Василья!..
- Поспешим же в крестовую, - тоже встав из-за стола, громко и властно молвил князь Иван Андреевич. - Крест поцелуем великому князю московскому Димитрию Юрьевичу на рать идти под его рукой против безбожных татар и Василья. Боярин же Никита Костянтиныч подробно расскажет потом кажному, что и как надлежит деяти к пользе нашей…
После утверждения целованием крестным на согласье и помощь друг другу развели слуги дворские на покой до завтра бояр, воевод, гостей и купцов по княжим и боярским хоромам, а духовные, у попа, у дьякона и у дьячка разместились по чину своему и по знакомству.
Хотел было и Бунко уйти вместе с другом своим тверским купцом Аверьяновым, да князь Иван Андреевич задержал его.
- Повремени малость, Семен Архипыч, - сказал он, - нужен ты будешь государю Димитрию Юрьичу.
Бунко стал у дверей передней, шепнув Аверьянову:
- Обожди, Михайлыч, на княжом дворе, я вборзе управлюсь.
- Приходи лучше к вечерне, - ответил Аверьянов, - буду я у правого крылоса, помолимся вместе, а почивать к Федорцу пойдем. Моим гостем будешь…
Племянник родной Кузьме Михайловичу Федорец-то. Кузницу свою в Рузе держит - для дяди из серебра работает со своими подручными по мелочи всякой: кольца, серьги, крестики тельные, а главное - блюда, чарки да ложки серебряные и оловянные льет и кует для простого звания. Идет это все на ладьях Аверьяновых из Твери и вверх и вниз по Волге и по притокам ее во все стороны. У мордвы, у черемисов, у чувашей да у булгар и югорцев с большой выгодой приказчики Аверьяновы меняют эти товары кузнецкие на меха всякие: лисьи, собольи, бобровые, горностаевые, куньи, беличьи, пардусовые и прочие…
Вспоминает обо всем этом почему-то Бунко, словно отогнать мысли хочет о том, что видел и слышал. Думает, что Шемяка ему делать прикажет, путается все в голове, и сомненья берут - лихим и неправедным многое теперь ему кажется. Службу свою в Москве у великого князя вспомнил.
- Душу хочу тобе открыть, Михайлыч, - шепчет он на ухо Аверьянову.
- Жду тобя, друже, - отвечал тот уныло, - болит и у меня сердце…
Остались в княжой передней только оба князя, боярин Никита Константинович да гость богатый московский Иван Федорович Старков.
- Все ли верно, что ты сказываешь, Иван Федорыч? - услышал Бунко слова Шемяки.
- Верно и неверно, - с усмешкой ответил Старков, - а мы по-купецки: не обманешь - не продашь!
- Не бойся, государь, - воскликнул Никита Константинович, - задавим Василья, не вырвется!..
- Вот вызнать бы токмо, как Борис Лександрыч тверской мыслит? - медленно молвил князь Иван Андреевич. - Захочет ли он с Васильем напрямки в лоб биться?
- Помогать-то будет, - уверенно сказал Шемяка. - Пособит втайне, как ране брату моему пособлял, и коней он ему давал против Василья и доспехов на триста конников. Не менее нас, чай, разумеет, что податься нам некуда.
Коли не ослабим князей московских, они не токмо нас, но и его сожрут…
Оглянувшись, увидел Шемяка Бунко и весело спросил князя Можайского:
- А сей человек и есть Бунко, который у тобя гонцами твоими ведает?
- Он самый, государь, - оживился Иван Андреевич, - через него яз с тобой ссылался. Добре нарядил он вестовую гоньбу, особливо в Москву. От Можайска до первого стана скакал мой гонец тридцать верст за един гон в два часа, а потом другого коня брал и в сей же часец скакал до Звенигорода. А там встречал его гонец из Москвы. Мой гонец ко мне скакал с вестями от Ивана Федорыча, а московский-то, вести от моего узнавши, обратно в Москву гнал. Так яз из Москвы, а Старков от меня всё в един день ведали.
- А ныне нам, государь, - вмешался Старков, - и того нужней борзость в вестях. Прикажи Бунко и у нас гоньбу добре нарядить. Поимать надо Василья нечаянно, дабы ни народ, ни бояре того не ведали.
- А Москву и того ране захватить надобно, - резко крикнул Шемяка, - казну Василья поимать, его именья, княгинь…
- Обмыслено все, государь мой, - сказал Никита Константинович, кланяясь, - не гребтись о сем, государь. Ведомо мне от чернецов сергиевских, что Василий-то хочет ко гробу преподобного ехать…
Боярин смолк, поймав предостерегающий взгляд Старкова, и, откашлявшись, продолжал:
- Наряжено все у меня для Бунко - и кони и гонцы. Надобно нам ныне же, государь, от Рузы до Звенигорода…
- Завтра к тобе, Никита Костянтиныч, Бунко придет после обеда, - перебил боярина Шемяка, - а ныне нам много еще делов обсудить надобно: и что удельным, и что монастырям дать, и, особливо, что великому князю тверскому дать, - захочет ведь он кусок пожирней всех…
- Ин, Архипыч, иди, - быстро обернулся к Бунко князь Иван Андреевич, - послужишь нам верой и правдой, будут у тобя угодья разные и казной тобя пожалуем, детям и внукам хватит…
Поклонился Бунко и вышел.
Сидя за ужином в покоях у племянника Аверьянова, говорил Бунко другу своему Кузьме Михайловичу с печалью:
- Все у них купля и продажа, а о Руси и христианстве забыли…
- Князи наши будто и не государи, - отвечал ему Кузьма Михайлович, - а попы да монахи будто и не отцы духовные, а как мы - купцы, торговцы грешные, для-ради поживы.
Задумался горько Бунко и молвил тихо:
- Ныне я, как просо меж двух жерновов. Мелют и мелют жернова-то, кожу с меня сдирают, а кому я на кашу попаду, о том и не ведаю. Отъехал я от Василья, от лютости нрава его ушел. Убил бы меня насмерть, ежели бы государыня Софья Витовтовна тут не случилась. Ярый зело князь-то Василий, да Москва-то о всей Руси печется, а эти два о собе токмо…
- Ты за кем же теперя? За можайским князем аль за Шемякой? - спросил у Бунко Федорец, здоровый рыжебородый мужик лет тридцати.
- Был за великим князем Васильем, - ответил Бунко, - да за обиды его отъехал к можайскому, а ныне вместе с можайским к Шемяке перешел…
- Все едино, - махнув рукой, молвил Федорец, - за всеми удельными жить беспокойно, а в Москве да в Твери, как за щитом живут.
Оглядев стол, он обратился к жене ласково:
- Что ж, хозяюшка, стол-то пустой? И так у нас гостьба худая - приехали к нам дорогие гости в Филиппов пост! Все ж откушайте рыбки соленой, капусты вот квашеной, репы пареной, и еще уха есть…
- Кушайте, дорогие гости, - кланяясь, просила хозяйка, - ушицы сейчас подам, а в печи у меня и каша пшенная с маслицем конопляным, - уж не взыщите…
- Все, что есть в печи, на стол мечи! - весело крикнул хозяин, разливая по чаркам крепкий мед. - А я еще сулею достану с водкой боярской!
- Гостьба гостьбой, - заговорил Кузьма Михайлович, отпивая житного кваса, - а ты скажи мне, Федорец, что людие-то здесь, в Рузе, бают? Что они о Шемяке мыслят и что о Василье? Князь наш Борис Лександрович, может, и спросит меня.
Федорец тряхнул густыми кудрями и сказал резко:
- Народ за того, кто ему покой даст от ратей, от набегов татарских, от полона и неволи в холопах. Не хочет он и брани междоусобной, ибо разоренье от обид княжих горше татарского. За Москву стоят людие!
- Ну и слава те, господи, - весело отозвался купец Аверьянов. - Будет Москва сильной, будет и Тверь торговать по всей Волге до самой Астрахани, что у моря Хвалынского! Выпьем теперь и водки за князей великих московского и тверского. Борису-то Лександрычу не в обиду сие, сам он разумеет, что без Москвы и Твери худо…
Выпил Бунко за Василия Васильевича и, заедая чарку боярской овсяным киселем с сытой, сказал Кузьме Даниловичу:
- Хоша неведомо, кому я на кашу попаду, да за Русь и христианство живот свой отдам. Не в князе дело, а в людях. Что христианам на пользу, то и содею…