Показались Ивану Васильевичу в Переяславле Залесском хоромы великокняжеские малыми и тесными, а сад совсем бедным: торчали только из-под снега кусты малины да смородины, вдоль заборов по-прежнему буйно росла рябина и стала еще выше и гуще. Когда же вышел он с Ванюшенькой из сада на черный двор и увидел там ощетинившиеся над снегом кусты бурьяна, сердце его сжалось от приятной грусти.
- Здесь же вот, Ванюшенька, - молвил он сыну, - снегирей, щеглов было видимо-невидимо. Мы с Данилой Костянтинычем тогда совсем еще мальцами были и много же тут ловили птиц и сетями и петлями…
Иван Васильевич задумался, весь уйдя в прошлое и не слушая, что говорит ему Ванюшенька. Он вздрогнул от неожиданности, когда быстро подошел к нему дьяк Курицын и радостно воскликнул:
- Будь здрав, государь, на многие лета! Сейчас привез яз посла королевского и к воеводе в хоромы его на постой поставил.
- Будь здрав и ты, Федор Василич, - приветливо молвил великий князь, - яз тут уж третий день жду.
- Прости, государь, - с живостью заговорил дьяк, - не спешил яз, мысля лучше поздней приехать, чем ране тобя…
- Добре, добре. Право ты мыслишь, - сказал Иван Васильевич, - а пошто Яков-то к нам присунулся?
- Вьюном, государь, он вьется, круг дела ходит, а про дело не говорит.
- А почетно примали его в Москве-то?
- Чего боле. Будто наиверного друга своего…
Курицын тихо, из уважения к государю, рассмеялся и добавил:
- Вызнать, мыслю, хочет что-либо для круля…
Иван Васильевич ходил взад и вперед по протоптанной в снегу дорожке и спокойно беседовал: ни души не было на черном дворе.
- Не без того, - проговорил он с усмешкой, - а нам главное - отослать его борзо ко крулю назад, дабы о рати нашей и о полках много не вызнал. Да спешить надобно к войску.
- Когда ж, государь, ему предстать пред тобой повелишь?
- Утре, пред обедом. Яз его на обед оставлю. После того на постой отвезешь к воеводе… - Иван Васильевич рассмеялся. - Так угостить надобно медами крепкими да водками, дабы один-то он домой никак не дошел. На другой же день, перед завтраком, на прощанье ко мне приведешь, и в тот же день отъехать ему, а проводи его до рубежей наших. Разумеет он по-русски?
Умен ли?
- Хитер и умен, видать, и по-латыньски разумеет добре. Разумеет и по-русски, токмо таит сие. Ласков вельми…
- Так и мы с ним будем, - смеясь, продолжал Иван Васильевич, - токмо до рубежей самых крепко доржи его за стражей, дабы ни от него, ни к нему лазутчикам ходу не было. А теперь иди, не оставляй его одного да вели обед нарядить на утре, как на сей случай подобает. Яз же еще тут по снежку поброжу с сыночком…
Великий князь Иван Васильевич, окруженный немногими боярами, воеводами и дьяками двора своего, принял посольство короля Казимира с Якубом-писарем во главе.
Якуб был впервые на Руси, где все не так, как в Польше, но очень во многом схоже с Литвой. Это особенно бросилось ему в глаза за время пребывания в Москве.
- Теперь мне ясно! - еще дорогой в Переяславль говорил он своему духовнику, отцу Витольду. - Ясно, почему Литва тянет к Москве: Similis simili gaudet. Все же за поездку я многое узнал, хотя москали хитры и скрытны.
- Fxperientia est optima rerum magistra, - вздохнув, подтвердил ксендз Витольд. - Так еще говорили древние римляне.
Якуб самодовольно покрутил длинные седеющие усы и добавил:
- Найдется у меня кое-что к докладу его величеству…
И теперь вот, представ пред великим князем московским со всей свитой и духовником, он силился разгадать молодого государя. Его поразили огромный рост и могучее сложение Ивана Васильевича, его длинная курчавая борода, а главное - глаза. Встретившись раза два со взором государя, он сразу перестал изучать и наблюдать, а только старался скрыть свои мысли и чувства от пронизывающего взгляда этих странных и страшных глаз…
Ивану Васильевичу, в свою очередь, показался посол Казимира необычайным по обличью, поведению и по одежде своей. На Якубе был легкий польский кафтан с оторочкой из собольего меха, без воротника и пуговиц, лишь с застежкой у горла из самоцветных камней. Сняв бархатную шапку с собольей опушкой и с пышным белым пером, он низко поклонился великому князю.
Посол, уже немолодой, был сановит и учтив. Все его повадки отличались большей ловкостью в сравнении с повадками татарских и русских послов, а его нарядная, но простая одежда была красивее, чем у немецких купцов.
Подойдя ближе к государю, Якуб еще раз поклонился, встав на одно колено. За ним также преклонилась и вся свита его, кроме ксендза. Затем, легко поднявшись, посол вручил письмо от короля Казимира, писанное по-латыни. Приветствие же от короля и от себя сказал он по-польски.
Когда весь порядок взаимных приветствий закончился, Иван Васильевич милостиво спросил Якуба:
- Поздорову ли доехал?
Получив почтительный ответ с благодарностями и добрыми пожеланиями в переводе дьяка Курицына, великий князь приказал прочесть письмо короля.
Курицын, отметив, что письмо писано без умаления княжого достоинства, перевел следующее:
- "Пишем мы, Казимир, король Польский и великий князь Литовский, Вашей светлости, Великому князю Володимерьскому и Московскому и иных земель, приятельски и ласково. Посылаем до твоей светлости посла нашего Якова-писаря, слугу своего верного, с нашими речами. Что будет от нас сказывати, твоя светлость ему пусть верит, ибо речи сии суть наши…"
Далее следовали подпись, титулы короля и государственная печать. Иван Васильевич помолчал некоторое время и, обратясь к послу, молвил:
- Ну сказывай речи государя своего.
Якуб-писарь стал на одно колено, а великий князь поднялся со своего места.
- Его величество, - переводил слова Якуба дьяк Курицын, - узнав недавно о кончине твоей благоверной супруги, великой княгини Марии Борисовны, огорчен зело и шлет тобе свое соболезнование и молит господа о царствии ей небесном…
Иван Васильевич омрачился при воспоминании о княгине своей и тихим голосом ответствовал:
- Скажи, Федор Василич, что яз благодарю короля и брата моего за сие внимание к моей горести. Дай бог ему боле счастия в делах семейных, нежели мне, грешному.
Иван Васильевич поклонился и сел, а посол встал с колен, но, видимо, желал еще что-то сказать. Государь заметил это и, кивнув дьяку Курицыну, молвил:
- Пусть говорит.
Посол заволновался и начал нерешительно:
- Сказав все, - переводил опять дьяк, - что надобно экс-оффицио, по должности своей яз прошу разрешить сказать мне нечто моту проприо, своей охотой…
- Пусть говорит, - молвил Иван Васильевич и насторожился.
Великий князь понял, что вся суть дела именно в том, о чем хочет посол сказать "своей охотой"…
Якуб воодушевился и много говорил о падении Царьграда, о захвате турками гроба господня в Иерусалиме, о Третьем Риме и о будущем величии Москвы в деле защиты христианской веры от басурман.
Слушая это, Иван Васильевич усмехнулся и вспомнил о тайном союзе Казимира с ханом Ахматом против Москвы.
Воодушевляясь своим красноречием, пан посол заговорил горячо о его святейшестве папе Павле, при дворе которого живет молодая деспина, дочь деспота морейского Фомы Палеолога, родного брата императора Константина…
Иван Васильевич значительно переглянулся с дьяком Курицыным.
- Деспина красива, - продолжал переводить дьяк речи Якуба-писаря, - правда, она дебела немного, но на Руси любят полных женщин. Умна она зело. Его святейшество папа римский, как о сем известно вашему архиепископу в Кракове, хочет ее выдать замуж, ибо девица давно уже в поре…
- Мы чтим святого отца и молитвенника за всех нас, грешных, - прервал посла Иван Васильевич, - да ниспошлет господь успех его деяниям, ежели такая гребта у него о сей девице есть. Мы же, пан посол, покончив дела наши, лучше за столом побаим о всяких вестях и баснях. Прошу тя нашего хлеба-соли откушать.
Иван Васильевич встал и направился к своему месту за главным столом в красном углу передней, где было собрано к обеду и блестело все серебром и золотом чарок, кубков, солониц, перечниц и горчичниц. Около мисок лежали серебряные ложки, а кругом скамей стояли в нарядных кафтанах дворские слуги великого князя.
Якуб-писарь, оправившись от мгновенного смущения и поняв, что его выступление "своей охотой" успеха не имеет, ловко поклонившись, пошел к княжому столу вместе с ксендзом и русским толмачом, на сей случай к нему приставленным. Свиту его рассадил за другими столами дьяк Курицын, сообразно достоинству каждого из них.
Было уж в полпира, и пьяно все кругом становилось, много уж было съедено разных кушаний и более того выпито водок, вин и медов всяких, когда подали послу серебряный вызолоченный кубок с дорогим фряжским вином.
- Государь тобя жалует, - быстро сказал ему толмач по-польски, - встань, пей за его здравие.