- Наверное, в последнем ты прав, эцегэ, - грустно отозвался Бату. - "Не беспокойся за тигров... лучше подумай, кого грызть шакалам", - такое он сказал Мутугану. Темуджин умён, он воюет с шакалами. И мы для него - шакалы. Я ехал сюда и всё думал: почему тебе улус? Почему не Джагатаю любимому, не Тулую, наконец? Так оно и есть: любимчиков прибережёт, а мы, строптивые, - хашар, передовые алгинчи, смертники. Даже если и так, то зачем тебе ворошить осиное гнездо раньше времени?
- Выбор у нас небогат, сынок. Ты же ещё ничего не знаешь. Вот послушай. Наши четыре тысячи не слишком ладят друг с другом. Например, мангуты строги, отважны - их, как верного волкодава, куда угодно посылай, но... только не против "природного" Темуджина. Кераиты, напротив, Чингиса не любят. У этих другое - всё мечтают своего Мессию Распятого главным богом утвердить, им только щёлку оставь, затекут и туда. А как я такое могу допустить? Кругом сартаулы. Попробуй тронь их Аллаха - любой заяц во льва превращается. - Джучи раздражённо стукнул по войлоку, распалился: - Улемы разговаривают со мной, как с упрямым дикарём, который не хочет понять, что вера их - единственно верная. Они не спорят - своё доказывают.
- Лосей по осени мирить - воткнут рога с обоих боков, - понимающе кивнул подросток, - но Темуджину это удавалось.
- Удавалось... - зловеще передразнил Джучи, - что ты об этом знаешь, хилгана зелёная. Чтоб волки друг друга не грызли, запустить их в чужое стадо, да? А дальше что? Вот представь... грабить-жечь больше нечего, что тогда? Опять все меж собой передерутся! Значит, вперёд, без передышки, к Последнему морю! "Стоячие воды зарастают тиной"! Слыхали... - Джучи уже кричал, сейчас он не с Бату, с самим Темуджином как будто бы спорил. - Значит... значит, грабёж без конца? Без передышки? Это уже будет не завоевание, сынок. Это будет - уничтожение! Самих себя! Неудержимый порыв бешеной собаки!
Джучи, похоже, крутился вокруг таких забот уже давно, да всё не впрок. Кружил, как мерин, привязанный к столбу. Но в речах был азарт не мерина - племенного жеребца...
- Ну хорошо, пусть даже так, но что это даст? Пустыню, пропитанную солью-гуджиром? - отдышался хан. - Людей у нас не хватит на такое геройство, уже не хватает. Все поляжем костьми, чтобы стравить одних разбойников с другими, да? - Он сбавил тон и почти прошептал, упрямо... со стоном: - На такое тратить жизнь - не хочу... Очень старался, половину её отдал на скачки бешеных собак. Теперь - НЕ ХОЧУ.
- Я понимаю тебя, отец. - Бату постарался остаться спокойным. Стрекочет при опасности сорока, человек - думает. Однако в поговорках легко, а в жизни? - Расскажи про врагов.
- Меркиты (наши с тобой "земляки") луки не бросили - покоя не дают. Эти кровники - с ними мира уже не сделаешь. Отлови их ребёнка, пожалей - подрастёт и отравит. Их не так уж и много, но они, как мехи в кыпчакском горне. Все дуют, раздувают тамошние костры в один пожар. Теперь про кыпчаков. Они и друг с другом не очень ладят и, если бы не это, давно бы смели нас. Ещё и на Онон проскочат - дай срок. Пока Темуджиновы орлы с джурдженями да сартаулами развлекаются - ударят в глубокие тылы. У кыпчаков есть вождь, Бачман его зовут. Его кочевья, слава Небу, далеко, но не иначе хочет превратиться Бачман в здешнего Чингиса. Дай срок - и превратится. Не так давно опять отбили их набег. Но табун жеребцов они умыкнули-таки и людей посекли. Чем дальше, тем наглее.
- Людей посекли и табун умыкнули, - задумчиво расставил Бату события по степени важности. - Это всё?
- Подосланные мухни Джелаль-эд-Дина всё подбивают горожан Гурганджа на восстание. Когда брали мы его, твой ретивый дядя Джагатай невзначай плотину разрушил. Местные уверены - разрушил нарочно, чтобы город за непокорство наказать. Но таджики, слава Небу, воины неохотные.
- Ничего, на юге и гузы, и канглы с карлуками - эти охотные. Ещё что?
- Буртасы, булгары, башкиры, меря, мордва. Все рыскают, принюхиваются, пока боятся. Не знаю, что у них там, и они не знают... Слухи про Темуджиновы победы к ним раздутыми доходят. Темуджин, кстати, всё "дальних стрел" ко мне посылал. Иди, мол, развороши, не давай с кыпчаками спеться.
- Теперь всё? - Бату становилось всё тяжелее играть в спокойствие.
- Недавно восстали кыргызы... Пока притушили. Бывшие гулямы Мухаммед-шаха после его поражения от безделья маются. Им тоже кушать надо, вот и грабят всех - не разбирая. Кажется, всё перечислил. Или мало тебе? Учти, что даже по отдельности они нас по количеству людей превосходят.
- Утешил ты меня, отец, нечего сказать. Стоя в отаре ТАКИХ невзгод, ещё и бунт затеваешь? - схватился за голову Бату. - Разгребай - не разгребёшь.
- Без бунта затопчет нас отара, как беспомощного зайчонка в траве. На бунт как раз и все мои надежды. Джелаль-эд-Дин подбивал народ на борьбу с Темуджином, с ним не пошли. Почему, не знаешь? Или, может быть, так сильно монголами запуганы?
- Джелаль умён, отважен, но болезненно жесток. Шкуры наших воинов снимал, - вспомнил Бату про письмо.
- Не только наших, туркменов тоже... и горожан. В восставшем Самарканде беспомощные горожане тела его гулямов на куски рвали. Его нухуры (из канглов и карлуков) - давний кошмар здешних ночей, но Темуджиновы дарагучи не лучше. Бьются меж собою - пусть и бьются.
- Хочешь, чтобы сильные рвали друг друга, а шакалы грызли их тела? Этого хочешь, отец? Так и было в землях шаха Мухаммеда до нашего прихода, - подражая Обнимающему Кагану, Бату картинно ссутулился. Эту манеру Великого знали все. Он озорно улыбнулся, вспомнив друга Мутугана. Что-то прояснялось, но не всё.
- Вольно представлять в гадливом свете всех, но не себя. Не так тут всё было. До прихода монголов эту землю истязал взбесившийся лев-людоед, потом с востока приполз бешеный тигр. Гололёд ли, засуха - одинаково стадам околеть.
Теперь Джучи превратился в того полководца, которого любили нухуры, - решительного, свежего, как утренний ветер, напористого. Бату даже залюбовался, загордился, в который раз за эти дни меняя своё мнение об отце. Может, и вправду - это выход?
- Если докажем здешним дехканам, купцам и честным джигитам, что мы не из этой безумной породы, за нами пойдут. Пойдут те люди, которые согласны драться, чтобы не было драк. Кто уважает людей и не похожих на себя, кто хочет плести своё счастье сам, а не сдирать его с чужого плеча, как халат. Даром я,что ли, здешних сартаульских мудрецов привечаю, этих дервишей, улемов, казиев? Они нам славу создают, разъясняют уставшему народу, что не считаем его травой, что и веру здешнюю уважаем, что мира хотим. От них и знаю - пойдут за нами люди.
- Ну хорошо, пусть даже и так... Не рано ли шкуру послушания с себя срываем?
- Я Мизиру молюсь, чтобы не выдержал Темуджин. Чтоб речи обидные (которые вы с Орду во время праздника слышали) соглядатаи десятикратно раздутыми к его ушам приволокли. Он вспылит, испугается... и пошлёт на нас войска.
- Ну и что? Устоим?
- Сейчас устоим, позднее - не сдюжим. Туркмены готовы нас поддержать. Купцы сартаульские, горожане, улемы сами на войну не пойдут, а денег, чтоб гулямов нанять, обещали. Сейчас земля войной разорена - неприкаянных джигитов из мусульман ой как много маячит по буеракам. Темуджин их не любит, они неуживчивые, что на уме - не поймёшь. Да и не в этом далее дело. Он на усмирение магометанской страны несторианские тысячи пошлёт, чтоб не сбежали ненароком к единоверцам, а те мусульман презирают. Несториан и у нас немало.
- Воинов, простых воинов, не священников твёрдолобых... Уговорим, обласкаем. Что до самих монголов - война на износ уже всем надоела... Добычу домой не привезёшь... И люди в коренных улусах почти голодают. Десятками, сотнями под наши знамёна переходить будут, если пообещаем людям мир и возможность вольно кочевать, как в прежние времена.
- Но почему именно сейчас, не позднее, - сказанное отцом начинало казаться Бату разумным.
- Пока силы есть и люди живые. Позднее, с меркитами и кыпчаками воюя, утомим коней и людей погубим.
- Погубим людей и коней умучаем, - опять расставил Бату эти понятия по степени важности, ему очень хотелось с эцегэ согласиться, но что-то мешало... как камешек в гутуле. Дадут ли время вытряхнуть камешек, а надо бы.
- Ну что, убедил я тебя? - Джучи стало стыдно за эту излишне пламенную речь, произнесённую перед стригунком. Не по чину старания.
- Не знаю, - наморщился тайджи. - Думать буду.
- С Маркузом своим любимым, да? - спросила всплывшая ревность.
- У меня и своя голова не оторвана.
Бату, пошатываясь от напряжения, прошёл-прополз мимо дремавших, опершись на копья, тургаудов. Их квёлые лица сами по себе ни о чём не говорили - настоящий, опытный нухур при опасности мгновенно сбросит полудрёму.
"Не тот сторож, кто столбом стоит, а тот сторож, кто силы бережёт", - так говаривал Мутуган. И всё же, если бы тургауды стояли чётко и слаженно, как они сами выстаивали когда-то с Мутуганом в "учёной яме" свою смену (попробуй не постой), это было бы маленьким, но так необходимым сейчас для царевича доказательством правоты его отца. "Всё, хватит на сегодня забот", - решил он и направил коня, казалось бы тоже беспечно дремавшего на ходу, к материнской юрте.
Боэмунду дали отдельную юрту, белевшую новеньким войлоком, несколько лежанок-ширдегов, отполированный китайский казан, не касавшийся огня своим сияющим задом, трёх поджарых сартаульских жеребцов соловой масти, видавший виды, но добротный персидский меч с костяной рукояткой, а также много мелкой всячины. Кроме всего этого, он обзавёлся домашним мальчиком-рабом.