- Что здесь происходило? Кто ты такой, Маркуз, злой дух?
- Для тебя - незлой. Был бы духом - не лежал бы сейчас обсосанной костью.
- Что же теперь будет?
- Теб-Тенгри... как тигр... бросится на копьё хана Темуджина. Это немного рано, но тебе грозила... беда. - Он помолчал, было видно, что не хочет говорить об этом, и вдруг перевёл разговор на другое: - Тебя ждёт разочарование, Уке-хатун. Дети редко похожи на родителей, не вкладывай в Бату так много души. Он может вырасти глупым телёнком - что делать будешь?
- И телята вырастают в быков, - проглотила обиду Уке.
- Быки не возят багатуров в бой, к их могучей груди приторачивают тягловые ремни...
- Это - не последний мой сын, - сказала она, хотя думала говорить совсем не об этом. Спросила снова: - Кто ты такой, Маркуз?
- Скажу - не поймёшь.
- Что же ты хочешь?
- Разве у хамхула-перекати-поля спрашивают, чего он хочет?
- Перестань говорить со мной так. Мне немного больше трав, чем Бату. Если мой сын - не телёнок, ты поможешь нам или нет? Для чего ты здесь, скажи. Или я - овца для будущего пира?
Маркуз с мягкой улыбкой слушал её путаные слова.
- Ты и мне уже голову заморочил... я готова... я... готова слушать. - Голова её действительно кружилась.
- Думаешь, я добрее шамана? Смотри не ошибись.
- Ты не наступишь на мой порог... Барс, которого видно в кустах, - не на охоте. Наверное, знаешь всё на свете... человек, который способен....
Теперь чародей улыбнулся обнадёживающе:
- Способный пороть обычно не знает шитье. А ты - ничего, берикелля. Не испугалась.
И он снова тяжело опустил гудящую голову на ширдэг.
Джучи возвращался из похода в тревоге. Кровь не пролил - добычи не привёз. В раздумьях метался туда-сюда вдоль обоза. Гоняясь за ускользавшей мыслью, смотрел в пустые выпученные глаза кречета, подаренного в знак покорности иналом - правителем страны Кем-Каюджит. Что-то это ему напоминало, вспомнил: такие глаза у воинов, когда те устремляются вперёд на врага... Сейчас их глаза были опять разные... у кого-то устало счастливые - домой едут, иные смотрели недовольно... они мечтали вернуться с добычей. Такие взгляды не выдерживал - виновато улыбался.
Кыргызы насмешили монголов, забавные деревянные юрты приросли к земле - не оторвёшь. "Всю траву съедят, как отдирать будут..." Ойроты оделили шкурками соболей, лисиц и белок. Эти жалкие знаки покорности лишили его людей награды за поход. Но он решился... покорность принял.
Молва об их непобедимости - оправдание здешним трусам, унижение храбрецам. Но все живы. И у них, и у нас. Однако нищие остались нищими, ведь армию кормит война.
Что важнее и что на это скажет эцегэ?
Отец его похвалил, поставил в пример. Значит - всё правильно. Джучи угадал его желание обезопасить полночный бок улуса, не проливая большой крови. Уцелевшие воины понадобятся на юге. Оттуда дышит огнём джурдженьский Золотой Дракон. Кто не помнит, как раз в три года впивались его зубы в монгольские нутуги, как уходили в нахрапистую пасть Шаньдуна помертвевшие от ненависти люди, люди, люди... Сколько их было? Джурджени называли такое "уменыпеньем рабов и истребленьем людей". Возвращаясь в разорённые аилы, бессильные беглецы хоронили своих детей и жён... смотрели, пристально смотрели на юг. Ужо воздастся.
Счастливый одобрением, сомнительный сын выслушал похвалы и напутствия. Главное волнение было всё-таки о другом.
По дороге домой Джучи перехватила Никтимиш-хатун. Орду успел его позабыть, испуганно заревел, когда отец, - больше желая угодить жене, чем соскучившись, - подбросил сына на плечо.
- Что ты, глупый, это же отец.
Никтимиш радовалась его возвращению так искренне, что он всё не решался разжать фальшивую улыбку и спросить о главном. Знал - этим вопросом он её расстроит.
И вот добрался, влетел к Уке... Всё было так, как он мечтал.
- Я назвала его... Бату... - нерешительно, не похоже на себя, улыбнулась вторая, любимая жена.
- Я с самого начала верил.
Теперь наконец восторг встречи передался и Джучи.
Он не сразу заметил, что улыбка Уке несколько вымученная... Ждал, что его будут подзуживать... но не подзуживали. Просто и доброжелательно оплетали суетливой заботой. И на Джучи вдруг навалилась непонятная, неуловимая тревога. Почему?
А Бату, успокоившись, дёргал эцегэ за усы.
* * *
Тех, кто голову для поклонов имел, случившееся потрясло. Был опасный враг - и нет его, был всесильный покровитель - и вдруг не стало. Вечное Небо отняло у Великого Теб-Тенгри заботливую душу, прибрало и тело.
Тела этого правда и при жизни под загадочным убранством никто не видел. Иные думали - и нет под просторным халатом ничего. Так или иначе - от шамана не нашли и ремешка... Вознёсся страдалец вместе с медяшками-изображениями зверей, с цепями и треугольными подвесками, шапкой из колец и прочей важной для Вечного Неба мишурой. Куда пропало тело, знали только те двое, что его из юрты ночью выносили. И ещё - сам Темуджин.
Иные из новокрещёных по простоте душевной восклицали: "Господь также во времена оны Мессию на Небо прибрал после распятия. Стало быть, праведник-шаман - в раю".
Боясь языческих властей, старые кераитские священники наизнанку выворачивались, дабы пресечь ручеёк вольнодумия.
Однако те, кто голову на плечах имел не для поклонов, удивлялись другому.
Шаман вдруг всю свою осторожность потерял. В их конфликте с Великим Ханом время на него работало. На границах - почти затишье, добровольцы по буеракам добивают меркитов. Мирные кочевья - сила волхвов, пылающие - слабость. Сидеть бы шаману, не высовываться, сторонников по зёрнышку собирать, тихонько укрывать дезертиров.
А он вдруг - кабаном попёр. Это не в характере шамана, не по его уму и опыту. Ханского брата Темугэ заставил на колени пред ним встать, а после выгнал с позором. Это был открытый и преждевременный вызов, и Темуджин запер душу главного врага в его же плоть переломом гордой спины.
Чем стремительнее неслись события, тем большее волнение, вкупе с восхищением и ужасом, охватывало Уке. Рассказать кому-либо о событиях в её юрте, которые предшествовали бунту шамана, она не решалась - да и кому расскажешь.
А Маркуз вёл себя так, будто ничего не случилось - спокойно нёс обязанности по их охране.
После возвращения Джучи, однако, привалило неприятностей совсем новых. Как только Уке увидела мужа, её вдруг ополоснуло брезгливостью: и этот человек когда-то занимал мысли, это он казался ей тигром и медведем, которого так приятно держать на верёвочке. Да это же какой-то склизкий огромный таймень, завёрнутый в халат, у него руки мокрые... Смотрит муж на неё как жертвенный вол, мысли у него, как хурут разболтанный - ни твёрдого кусочка. Правда, какой-то голос внутри шептал ей, что она несправедлива, беспощадна, однако напрасно... Уке вдруг чуть не вырвало от мысли, что к этому человеку ей надо прикасаться... ещё как прикасаться, всё-таки муж законный, истосковавшийся в походе...
В ту ночь взять себя в руки она не смогла, Джучи получил в награду за разлуку мерзкую смесь из отвращения, чувства вины и снисходительной жалости, на которую был особенно чувствителен. К тому же под утро он стал мучить её вспышками самобичевания, чего она уже и вовсе не выдержала и выбежала под звёзды. В её усталых отговорках шипела жестокость загнанной в угол змеи. Резкость и прямота жены, так восхищавшая когда-то, оставляла в его душе гноящиеся раны.
Утром Маркуз пришёл проверять караулы, и Джучи его увидел. И тут началось совсем невообразимое. Жёстко схватив жену за руку, он втащил её в юрту, резко швырнул на ширдэг.
- Откуда ОН здесь... Откуда? - Его рука дрожала. - Так вот в чём дело?
Истерзанная Уке и для себя-то вдруг - из-за этого вопроса - впервые с удивлением осознала, что дело именно в нём... в Маркузе. Но как об этом догадался Джучи, она и вовсе не поняла.
- Ни-ничего не делает, просто... он тургауд... охраняет... нас... ну как... как у всех тайджи... такие... охрана... - Она еле сдержалась, чтобы не брякнуть что-то дикое, вроде "у нас с ним ничего не было"... Но вдруг сообразила, что Джучи не о том... Сначала она испытала облегчение, потом стало ещё страшнее...
- Кто его сюда поставил? - заговорил вдруг Джучи едва не шёпотом.
- Ни... никто, не я... Хан Темуджин, наверное...
- Вот, - Джучи поднял толстоватый палец, - вот... Я так и знал. Никакой он не тургауд... Т-ы-ы э... сидишь тут, как совёнок в дупле... Ты знаешь, КТО он такой?
- А... - Уке тщетно пыталась закрыть рот.
- Он из этих, из ПРИШЕДШИХ... Эх ты... - И Джучи присел на олбог, обхватив руками голову.
- Каких-каких?
- У вас, у хунгиратов, что, и этого не знают?
Да, не зря он думал весь поход, ой не зря. Последние слова, что Джучи сказал, были им, кажется, сказаны самому себе:
- Темуджин, говоришь, приставил? Ну-ну...
Их за глаза называли "пришедшие". Кто они? Каков их ранг? Где их стада и юрты?.. Казалось, жили они, как ветер... Свободно уезжали, приезжали - поди проследи. Одеты - то в козлину дымлёную, то в халат гвардейца-кешиктена, а то и просто в рванину, будто несториане-отшельники.
По новым указам любой юнец-выскочка из гвардии Темуджина стоял над любым родовитым нойоном, над всяким тысячником из простого войска. Палками по спинам барабанили эту истину палачи - а всё же не проходило ни дня без пререканий.