- Може и гужееды, - соглашался Арлекин.
- Може чухонцы?
- Може и пошехонцы, - по-своему перевирал тот.
- А може они нас скушают? - трусил старик.
- Може и скушают, а покеда смирно слушают.
- Уговори их, мой добрый, верный слуга, Арлекинушка.
- Да они нашинского разговору не понимают.
- Как же нам быть? Как отседа уйтить?
- Чтобы уйтить от таски, потребно затеять пляски, - советовал слуга.
- Так зачинай скореича, Арлекинушка!
- Да я их разозлю токо своими лаптями. Пусть спляшет ваша дочка Кулембинушка. У ней ножки потонче и каблучки позвонче.
К этому все и сводилось. Слова придумывались тут же, со множеством местных шуток и прибауток. Болтали очень долго, перебирали всех по косточкам. В конце концов начались пляски под хор балалаек, появившихся со всех сторон.
"Кулембина" - Гриша Волков - прошлась русскую. У Арлекина - Чулкова танцовали одни лапти. Панталон - Иконников изобразил "минавету" на заморскую стать, передразнивая барские танцы. Арлекин сплясал трепака. Под конец все трое, включая и "Кулембину", лихо, с подвизгиваниями, пошли вприсядку.
Смотрители хлопали в такт, присвистывали, прикрикивали, подбодряли плясунов, сами семенили ногами. Сестры-кружевницы Ананьины, Ольга с Марьей, не выдержали, полезли на подмостки. Попросили сыграть русскую. Прошлись пазами вдвоем. Потом Машенька плясала в паре с Гришей Волковым. Ольга искала кого-то глазами. Увидев Шумского, мигнула ему.
- Иди, напоследок!..
Шумский не заставил себя упрашивать. Когда первая пара утомилась, Шумский с Ольгой пошли показывать, как надо плясать со всякими кренделями и выкрутасами.
- Вот они куплементы-то заморские, видали? - выкрикивал Шумский, выделывая самые невероятные коленца. - Сам дошел, без папаши, без мамаши! Это тот самый минавет, на коем я подметки проел! Эх, ма!.. "Ходи девка, веселе, будешь первой на селе…"
В "зале" только и было слышно: "Ух! Ух! Ух! Ух!"
- Наддай, дядя Яша!..
Дядя Яша наддавал, не жалея сапог, подзадаривал Ольгу:
Раскомаривай, Матрена,
Ты и сдобна и ядрена!
Ух, ты!..
- Шевели, шевели веселей лапоточками!.. "Любит Маша дядю Яшу, дядя Яша любит кашу". Отдирай лычки, примерзли!
Плясали доупаду, пока не выбились из сил. Смотрители давно уже повскакали с мест, толпой сгрудились у подмостков, плясали сами. Музыка оборвалась.
- Шабашка! - крикнул Ермил Канатчиков. - Окончательный конец. Мостки переломали!
Стемнело.
Пока комедианты приводили себя в порядок, смотрители, не желая расходиться, затянули хоровую песню. Канатчиковы запирали сарай и просили смотрителей "честью" очистить "театру". Молодежь с песней направилась в сторону Волги.
"Покаяние грешного человека"
На другой день часов в семь утра Федор отправился в соборный дом, где его ждал о. Иринарх. Рабочие и семинаристы приводили зал в порядок, украшали его свежесрезанными березками.
На сцене устраняли последние недоделки. По совету Федора, как помост, так и площадки проскениума были застланы толстыми серыми половиками.
Федор заставил проверить механизмы облаков, велел смазать маслом блоки и подвижную тележку. Без конца сам проверял их ход. Завесили обильные щели и просветы в "першпективах" и боковых рамах. Несмотря на день и достаточно яркое освещение, Федор потребовал собрать как можно больше фонарей, заправить в них толстые восковые свечи и расставить фонари потаенно во всех темноватых углах сцены. Адское жерло распорядился огородить низенькими красноватыми каменьями, сделанными из мешков, набитых опилками. Жерло стало невидимым для смотрителей. Иконников в последний раз прошелся по всему своею кистью. Федор добился того, чтобы большая туча не висела неподвижно посредине сцены, а двигалась очень медленно, незаметно для глаза, слева направо и скрывалась бы из поля зрения как раз в тот момент, когда надлежало спуститься на ее место светлому облаку. Приставил к этой механике особых надзирателей, отвечающих за правильное действие механизмов.
О. Нила с его органом огородили "утесами", отставленными за излишком со сцены.
Все сценическое сооружение, в итоге многих усилий и ухищрений, получило достаточно цельный и необычный вид, приобрело рельефность. Попробовали несколько затенить окна в зале березками - сценический вид значительно выиграл.
Федор был очень доволен своей работой; он уже увлекся ею, как художник. О. Иринарх, позабыв о самолюбии, только всплескивал руками и восклицал:
- Коль торжественно и искусно! Наипаче же устрашающе! Ну, друже Федор Григорьевич, по гроб не забуду услуги.
Начали собираться участники представления. Федор обособил их в заднем, смежном со сценою помещении, строго запретив показываться раньше времени посторонним. Приказал заблаговременно одеться в костюмы. Всех осмотрел. Подрезал картонные крылья у ангелов, укоротил хвосты чертячьих персон. Отменил употребление угля для раскраски бесовских харь, заменив уголь мазью, тут же собственноручно изготовленной из жженой пробки, сала и квасной гущи. Черти получились с темными ликами и стали похожи на эфиопов.
Ваня Нарыков, пришедший в "театр" одновременно с Федором, ходил за ним по пятам. Восторгался "Гамлетом", читал затвержденный уже наизусть монолог:
"Что делать мне теперь? Не знаю, что зачать.
Легко ль Офелию навеки потерять?"
Федор посоветовал ему выкинуть пока из головы "Гамлета" и протвердить покаянные вирши.
- Да я их как "отче наш" затвердил, - сказал Ваня.
- И все же протверживай полегоньку до самого начала представления. Ни на миг не упускай из вида, что тебе ныне надлежит быть грешником кающимся, а отнюдь не принцем датским. В тожестве твоем с изображаемою персоною - основа искусства твоего, - добавил Волков, шутливо потрепав бахрому Ваниных "грехов".
Так как занавеса не было, удалили из зала всех праздношатающихся и зал заперли на крючок до момента впуска смотрителей. Федор занялся органом о. Нила. Он разобрал почти дотла хриплую машину, к великому ужасу о. Иринарха. Затем принялся проверять каждую трубу в отдельности. Это была копотливая и трудная работа. Часа через два времени орган был вновь собран. Федор сел сам его испробовать. Получилось нечто несоизмеримо благопристойное. О. Иринарх захлебывался от восторга.
- Непостижимо есть! Инакие, а наипаче вельми мусикийные гласы! Давидовы таланты в тебе, друже Федор Григорьевич.
Посадили за орган о. Нила. "Мусикийные" гласы поблекли.
- Паки попортилась махина? - испугался архимандрит.
- Не в махине дело, отче. Запасемся терпением, - сказал Федор.
Принялся за трепещущего о. Нила. Бился долго и безуспешно. Орган отказывался повиноваться.
- Как быть? Как быть? - сокрушенно вздыхал о. Иринарх.
Федор отвел его под руку в сторонку, сказал:
- Боюсь, с музыкою ничего не получится…
- Погибоша, аки обре! - схватился за волосы архимандрит. - Испоганили "Покаяние"!..
- Намечается выход некий, да не знаю как… - начал Федор. - Не обиделся бы отец Нил…
- И пошто ему обижаться? - недоумевал о. Иринарх.
- Замену ежели ему произвести в моем лице? - неуверенно сказал Федор.
- Друже! - обрадовался хорег. - Да он благословит тя во вся дни живота своего. Убогой старец трепещет осрамиться перед лицем преосвященного. Он уже плакал многократы по углам темным.
Дело уладилось. О. Нил возблагодарил бога за избавление от напасти, перекрестился. Федор принял на себя "мусикийную" часть.
Время приближалось к полудню. Федор проверил всех исполнителей. Каждого в отдельности осмотрел со всех сторон, - где подправил, где подрезал, где подмазал. Долго внушал всем правила благопристойного, подобающего случаю поведения во время действа.
По коридорам и обширным покоям соборного дома плыл сдержанный, все нарастающий гул. Собирались смотрители. О. Иринарх, в клобуке по всей форме, дежурил у входа, ожидая прибытия архиерея и иных почетных гостей.
Архиерей прибыл в комедийную хоромину, приветствуемый колокольным трезвоном "во все". Немного раньше прибыл помещик Майков с двумя дочерьми и племянницей. Это были единственные женщины, не убоявшиеся "Покаяния грешника".
О. Иринарх с Майковым встретили главу церкви, подойдя под благословение. Под руки, в сопровождении целого синклита духовных, повели владыку в хоромину. О. Иринарх широко распахнул обе половинки двери. Преосвященный Евлогий, поддерживаемый под руки уже двумя иеромонахами, остановился, благословил святительным крестом комедийную хоромину. Пытался разглядеть сооружение "скенэ". Ничего не увидел.
- Показывай чудеса-то свои, архимандрит. Где они?..
О. Иринарх предупредительно побежал вперед, указывая дорогу. За ним двинулся владыка со своими нянями. Это был ветхий архиерейчик, весельчак и балагур, почти выживший из ума.
Он долго стоял у самого помоста. Разглядывал из-под руки "першпективы", хихикал, заглядывал в лица провожавшим, чмокал губами, наконец произнес высоким фальцетом:
- А? Каково? Вельми изукрашенно… Зело благолепно… По какому чину-то, архимандрит?
- По эллинскому, преосвященный владыко.
- Ах, да, да… По эллинскому… Сие невозбранно… И сами мы, почитай, что эллины наполовинку… Архимандрит! Ты великий искусник. Поглядим, чем порадуешь далее.
О. Иринарх смиренно склонил голову. Владыку усадили на приготовленное седалище.
За скалами уже были зажжены все фонари. Сцена действительно выглядела картинно, торжественно и вместе с тем дико. Царившая вокруг благолепная тишина еще более усугубляла впечатление.