Когда он поделился своими опасениями с Татьяной Михайловной, она решительно сказала:
- Что бы ни воспоследовало, вопреки всему, я буду с тобою неразлучно… Возврата нет.
Играя на домашних сценах, несмотря на неизменно зажигавшее его присутствие Тани, Федор все же по временам чувствовал легкую неудовлетворенность, какое-то насильственное укорачивание своей внутренней сущности. Похоже было на то, что будто кто-то незримый аккуратно подрезывает ему крылья, мешая свободному полету.
Хоть и не сразу, Федор нашел причину этой неудовлетворенности. Она вытекала из лицезрения все одного и того же ограниченного круга смотрителей. Широкой натуре Федора недоставало толпы, массы, смотрителей всех сословий. Не напудренной и разодетой кучки сдержанных театральных ценителей, а подлинной толпы с ее непосредственной горячностью и откровенностью чувств, с ее бескорыстной привязанностью, которая не может быть расценена ни на какую монету.
Придя к этому выводу, Волков начал поощрять и подталкивать возможность учреждения постоянного, для всех доступного театра.
При встречах с воеводой, бывавшим по своей малоподвижности довольно редким гостем на их представлениях, Федор не упускал случая развивать эту мысль перед всесильным хозяином города.
Внутренно такой же громоздкий и тяжелый, как и наружно, Михайло Андреич бормотал о желательности оного, но ссылался всякий раз на отсутствие средств на постройку.
- Средства потребны немалые, - отдувался он. - Понеже того… уж коли строить, то того… надлежит возвести хоромину превеликую… могущую служить того… прибежищем музам також и в зимнее время… А музы - особы зябкие… печи потребны, то да се… А в казне у нас - шиш…
Упирал все время на общественность начинания. - Мое дело - сторона… Почтенных мужей города, охочих смотрителей за бока берите… На доброхотные даяния оных уповайте… К им и относитесь впредь…
Как-то под вечер Яков Шумский явился к Федору и предложил ему совершить вместе прогулку невеликую.
Федор молча оделся, ни о чем не спрашивая.
Прошлись немного по набережной, толкуя о том, о сем. Шумский свернул в поперечную улицу, пустую и захолустную. Остановился перед большим каменным, нежилым и разрушающимся зданием, - бывшими провиантскими складами. Что там хранилось, неизвестно было, только о провианте запасном давно уже никто не слыхивал.
- Добрая махина, - показал Яков рукою по направлению складов. - Наипаче бесполезная. Разрушается.
- А что там внутри, ведомо тебе?
- Не ведомо, но угадано быть может без ошибки. Мерзость и запустение. Ежели и есть что догнивающее, - догнить оное и на воле может.
- Кому принадлежит сие? - заинтересовался Федор, смекнув в чем дело.
- Государству российскому.
Обошли здание вокруг, увязая в снегу выше колен. Проникли за разрушенную огородку во двор. Заглядывали в зияющие щели полусгнивших дверей.
- Какой театр может быть приуготован, Яков, - загорелся Федор.
- То-то!! - отвечал Шумский. - Требуй здание сие для народа у господина воеводы нашего, також разрушающегося.
На представлении "Синава" у Ивана Степановича присутствовавший там воевода забыл про свою одышку, расчувствовался до увлажнения очей. Притянул Федора к своей необъятной туше, пытался расцеловать, назвал российским Росциусом.
Федор нашел момент благоприятным для наступления на воеводу. Он уже давно поделился своими замыслами с Майковым и Серовым. Те советовали выждать, когда на неподвижного воеводу найдет "подвижный стих"…. Очевидно, этот стих нашел. Федор спросил о пустующем здании.
- Како здание, дай бог памяти? - соображал отец города.
- А то, большое, втуне разрушающееся, объяснял Федор.
- Да их много таких. О коем речь?
Федор описал со всею обстоятельностью. Воевода посопел, заотдувался. Промолвил:
- Пригодно буде - можно ослобонить. Поделки иждивением обчим. Без нас. Казна воеводская тоща. Да где, чай! Обветшало зело…
Федор поблагодарил за разрешение и сказал, что с остальным сами как-нибудь справятся.
Не дожидаясь весны, приступили к расчистке складов и выяснению потребных переделок и расходов. Волков и вся его компания были вне себя от свалившейся им удачи.
Заслуживает быть отмеченным, что воевода через несколько дней раскаялся в чуть было не совершенном им благодеянии. Ему пришла в голову неплохая мысль, а ну, провиантская часть улучшится в ближайшие лета? Где хранить тогда дюже добрые запасы? Когда он очень озабоченно заявил об этом Ивану Степановичу, тот прямо взбеленился. Ругался с воеводой непристойно. Назвал его тюфяком, колпаком, кулем рогожным и еще многими поносными и обидными прозвищами.
- Мартын с балалайкой ты, а не воевода-радетель! - кричал помещик. - Эка! Провианты у него обретутся, у сумы переметной! А пошто оные до седня не обретошася? Нако-ся! Эконом сыскался, крыса монастырская! Алибо дождик, алибо снег, алибо будет, алибо нет. А со складом покончено. Обчеству оный подарен есть. Мертвецов с погоста не волокут - дюже дух чижол. Да мы уже и капиталы немалые на подготовку истратили. Плати протори, байбак! Владей своим дерьмом.
- Да из чего платить-то? - испугался воевода. - Где у меня капиталы? И чего ты ругаешься? Слова молвить нельзя… Я сказал: быть возможно…
- То-то, быть возможно. А нам всем ведомо, что сие невозможно, чтобы у тебя запасы казенные завелись. Ну, ладно. Помиримся. Лоджию тебе соорудим, твою собственную. Седалище особое, дабы выдержать возмогло персону твою непомерную. Сидеть будешь в оной лоджи один и пугать всех видом своим грозным, - улещал Иван Степанович воеводу.
Воевода сдался.
Весенние бури
Наступала весна 1750 года. Солнышко день ото дня пригревало все теплее и ласковее. Прошел уже и Алексей - человек божий - с гор вода. По ярославским буеракам звонко журчали мутные, грязные потоки.
Волга посерела и начала пухнуть.
У попов наступал пасхальный сенокос.
Почтенный семинарский хорег о. Иринарх положительно разрывался на части. Он метался от предстояния алтарю к комедийной хоромине: от храма бога живого к храму девы Мельпомены.
Это служение двум богам сразу производило временами изрядную путаницу в кудлатой голове о. Иринарха.
Облачаясь в священнические ризы, он думал о том, како надлежит облачить жрецов Перуновых - Жеривола и Кудояра. Слушая гнусаво-косноязычное чтение своего дьячка Онуфрия, старался запомнить его козелкование, дабы потом заставить тако честь монологи Беса Хулы в "Трагикомедии о Владимире, словенских стран князе", которая уже с месяц как разучивалась семинаристами для выпускного представления.
К великому прискорбию хорега все шло не так, как ему было потребно.
Семинаристы Нарыков Иван и Попов Алексей заканчивали в этом году курс семинарского обучения. К отправлению "Владимира" они не проявляли ни рачения, ни тщания, ни прилежания прежних лет. На пробы являлись с опозданием, прощения не просили, замечания выслушивали не тем местом, как если бы оные их и не касались. Сладкогласные вирши жевали яко ленивые волы солому с крыши, крутили головами, фыркали, как если бы им не по носу пришелся табак. Издевались над велеречием достопочтенного сочинителя. К горячему воодушевлению своего хорега относились с прохладою превеликою. Дерзость свою простирали до того, что чуть ли не каждое указание своего учителя оспаривали с усмешкой, стыдно глумились над его "правилами" во всеуслышание. Прямо бес вселился в непокорных!
"Годи, я вам влеплю аттестацию, - со злобою думал о. Иринарх. - И другие-прочие влепить також не замедлят. Уж как пить дать, а рясы-то вам, наглецам, не видать…"
Растлевающее влияние волковского сарая было налицо. Погибли добрые семена, посеянные любящею рукою о. Иринарха. Досада разбирала почтенного хорега, напрягавшего ум в изыскании каверз, могущих круто насолить его соперникам по хорегии.
"Без помощи Волкова также не обойтиться, - соображал архимандрит. - Покеда ласкою, а там и таскою… Ужо!.. За глумы - глумы, за смешок - оплеуха, за щелчок - десять. Седмерицею ли воздам глупцам, о Господи? Не седмерицею, а семьюжды-десять седмерицею. Помогите мне отправить "Владимира", а там - сочтемся весной на бревнах…".
В кожевенном сарае шла своя дружная и лихорадочная спешка. Все подновлялось, приводилось в порядок. Пока будет готов новый театр, придется довольствоваться старым сараем, вступавшим во второе лето своего существования на потребу словесности российской.
Несмотря на все усилия, к лету новый театр едва ли удастся закончить, а смотрители уже осаждают, требуя скорейшего зачала.
Федор Волков без устали метался от сарая к театру, от театра к конторе, от конторы к "пайщикам", выискивая средства, где только можно.
Плохо обстояло дело с новыми пьесами. Их не было и негде было добыть.
Брат Иван, отправившийся по торговым делам в Питер, получил строжайший наказ привезти все елико возможное. Федор снабдил Ивана просительными письмами к господину Сумарокову, "також и ко многим протчим персонам, к театру отношение имеющим".
Открытие серовского сарая должно было последовать немедленно после пасхи, в ближайший праздничный день, как только явится возможность смотрителям прилично добраться до театра по проложенным через грязный двор мосточкам.