…Император Византии, заискивая перед Ногаем и желая подарками отвратить набеги на свои владенья, присылал ему, не скупясь, одежды, яства, целые бочки ароматных вин. Съестные припасы, напитки, золото и серебро в кубках Ногай принимал охотно. Но другие разнообразные вещи он только трогал руками и спрашивал, полезен ли сей головной убор для головы, чтобы голова не испытывала ничего дурного и не болела, может ли жемчуг защищать от молнии и грома, способствуют ли драгоценные одежды здоровью тела. А потом он отбрасывал драгоценные одеяния или, поносив немного для соблюдения приличий дружбы, снимал их и надевал обычную овчину, которой дорожил гораздо больше, потому что все иное было для него чужим…
3
Вернувшись от Тудана и вспоминая грозную силу ордынского войска, Дмитрий Александрович думал, что ни князь Андрей, ни другие его соперники не устоят даже перед малой частью этого войска. Но ордынское войско, даже посланное ему в помощь, остается чужим. Не ради него, изгнанного великого князя Руси, пойдут воевать тумены Ногая, а ради каких-то, еще не совсем понятных, замыслов своего повелителя. И с такой же готовностью и безразличием, с какой татарские воины рубили бы противников великого князя, будут они уничтожать его друзей и тысячи безвинных русских людей, если на то будет приказ Ногая.
Так было в прошлые годы, отмеченные нашествиями Кавгадыя и Алчедая, Турантемиря и Алына. Не один великий князь Дмитрий страдал от них. Страдала вся Русь! Не о русских князьях радели ордынцы, посылая конные тумены, а о военной добыче, о пленниках, об истощении страны, попавшей под их власть, чтобы не могла она подняться, не могла сбросить с плеч своих ненавистное иго.
Но Дмитрий Александрович не повторит злодейских ошибок младшего брата, не подставит Русь под татарские сабли! Один, со своими переяславскими витязями, справится с князем Андреем Городецким. "Пусть Ногай только удержит волжского хана от помощи Андрею, о большем просить не буду!" - решил великий князь.
Антоний одобрил решенье Дмитрия Александровича:
- Нечего делать татарам на нашей земле. Сами разберемся со своими делами. Мыслю, и Ногаю такое может понравиться. Бережет он войско, зря в походы не гоняет…
Ногай согласился с просьбой Дмитрия Александровича замирить волжского хана, а самому не посылать тумены на Русь. Если можно запрячь руситского князя в свою повозку, не тревожа себя военными хлопотами, почему бы это не сделать? Так подсказывали Ногаю его советчики, так думал и он сам. А чтобы Дмитрий, подобно норовистому молодому коню, не вырвался из упряжки, можно оставить заложником в Орде его сына Александра. Тревога за родную кровь привяжет князя к Ногаю крепче, чем железные цепи…
Вскоре битикчи Ногая привез Дмитрию Александровичу ярлык на великое княженье и серебряную пайцзу со словами: "Ведомо будет всем вместе и каждому в отдельности. Князя Дмитрия держу близко от сердца. Да не будет вреда ему ни в чем. Ногай, правитель Дешт-и-Кипчака, сказал".
В лето шесть тысяч семьсот девяносто первое великий князь возвращался из Орды. Горьким было расставанье с любимым сыном, но впереди была надежда. Не в первый раз оставляли русские князья своих детей заложниками, многие спустя некоторое время возвращались домой невредимыми. Даст бог, и с Александром все будет благополучно…
Личная тысяча нукеров Ногая проводила Дмитрия Александровича до Оки.
Замерла в тревоге Русь, ожидая нового ордынского вторженья. Но татарская конница осталась за Окой. К стольному Владимиру пошли с великим князем переяславские дружины, накопленные большим воеводой Иваном Федоровичем.
Под своды владимирских Золотых ворот новый великий князь въехал бок о бок с послом Ногая. Всего пять десятков татарских воинов было в посольской охране, но надежней тысяч сабель оберегал Дмитрия Александровича ярлык могучего правителя Дешт-и-Кипчака. Люди узнали: Ногай за великого князя Дмитрия, сопернику его Андрею Городецкому конец!
Андрей прислал во Владимир посольство с богатыми дарами и с мольбами о прощенье. Великий князь не стал осквернять своего имени братоубийством. Отдав Андрею в удел богатый Нижний Новгород, он замирился с ним. Из уст в уста передавали люди слова великого князя, сказанные им на паперти владимирского Успенского собора:
- Да не прольется больше крови на Русской земле! Да настанут годы мирные, без усобных войн и татарских ратей!
И многие поверили этому, как верит путник, изнемогающий от жажды, что за поворотом лесной дороги его ждет еще не видимый глазу прохладный чистый родник…
ГЛАВА 16
СМЕРТЬ КОСТРОМСКОГО ВОЛКА
1
Тихо было на Костроме в то лето, от сотворенья мира шесть тысяч семьсот девяносто первое.
За дубовым частоколом княжеского двора осталась только горстка дружинников из коренных костромичей, которые теперь даже не знали, чьи они: своего князя в Костроме не было. Бывший костромской владетель Андрей Александрович отъехал в Нижний Новгород, а нового великий князь не поставил. Единственной властью в городе стал тиун, однорукий Лаврентий Языкович. Но он в городские дела почти не вмешивался. Собирал тиун для великого князя мыт с проходивших по Волге караванов; принимал, пересчитывал и складывал в подклеть соборной церкви серебро для ордынского выхода.
Жить без князя и без наместника костромичам было поначалу непривычно. Но шли недели. По-прежнему подплывали к пристаням купеческие ладьи, и их было не меньше, чем в прошлые годы. На торгу не случалось ни разбоя, ни воровства. Посадские старосты вершили судные дела по старине, по обычаю, как повелось с первого костромского князя Василия Ярославича Квашни. В положенное время сменялись сторожа у городских ворот. Люди успокоились. Видно, забыл новый великий князь за державными своими делами про град Кострому, оставил жить как ей хотелось.
А Костроме хотелось жить мирно, без усобиц…
Вернулся на свой костромской двор боярин Семен Тонильевич, который оказался не у дел после замиренья братьев-соперников, Дмитрия и Андрея Александровичей. Вернулся и зажил тихо, неприметно. Со двора без нужды старался не выходить, чтобы не напоминать о себе, не мозолить глаза людям. Но на своем дворе гостей принимал охотно.
Гостей сперва было много. Костромские бояре искали совета у давнего своего знакомца, близкого человека двух прежних великих князей. Но что мог присоветовать им Семен Тонильевич? Будто в незнакомом лесу оказался боярин, и не было с ним надежного проводника, который помог бы разобраться в хитросплетениях дорог и звериных троп…
Миролюбие Дмитрия Александровича казалось боярину непонятным и необъяснимым. "Что задумал Дмитрий? - гадал Семен Тонильевич. - Почему не карает врагов? Сила-то на его стороне…"
Разговорам о желании править без крови Семен Тонильевич не верил. Не было еще великого князя на Руси, чтоб не шел грозой на неугодных ему. Даже Александр Ярославич Невский оружием смирял непокорных!
Но как подтвердить эти опасные мысли? Дмитрий Александрович пока что никого не казнил и не подвергал опале…
Поэтому в разговорах с гостями Семен Тонильевич осторожничал, сокрушенно вздыхал, разводил руками:
- И сам не знаю, бояре, что деется ныне на Руси, чего ждать!
Гости уходили, недовольные скрытностью хозяина. А потом вдруг перестали наведываться к Семену Тонильевичу, забыли дорогу к его двору. Будто чужим стал боярин в своем родном городе. Не сразу удалось ему вызнать, что виновен в том великокняжеский тиун Лаврентий, который намекнул боярам о немилости Дмитрия Александровича к тем, кто дружит со злодеем Семеном.
Семен Тонильевич удвоил осторожность, затаился на своем дворе, как в осажденной крепости. Приказал заколотить досками ворота, а сторожам велел ходить всю ночь у частокола с копьями и рогатинами. Вызвал из пригородной вотчины, что на речке Костроме, еще три десятка военных слуг. Вечерами собственноручно проверял засовы на дверях хором. Укладывался в постель, положив рядом обнаженный меч. Недоброй казалась ему тишина, дремотно обволакивавшая Кострому.
Но ничего тревожного не происходило. Верные люди по-прежнему доносили Семену Тонильевичу, что никакие рати не двигаются на Кострому, что никто не бродит ночами возле его двора, замысливая недоброе.
Наступила осень. Мутно-серые тучи поползли из-за Волги, проливаясь на землю обложными дождями. Дороги развезло. Даже из близких к Костроме деревень обозы добирались с великими трудами, по непролазной грязи.
"Пропустил время великий князь Дмитрий, если замысливал месть! - радовался Семен Тонильевич. - От Переяславля до Костромы - двести верст осеннего бездорожья. Какое войско решится теперь на поход?!"
Отъехал восвояси великокняжеский тиун Лаврентий Языкович, прихватив с собой костромское серебро. Бояре проводили его до Нерехты и вздохнули с облегченьем: "Слава те господи, убрался из Костромы чужой глаз!"
Пришлых людей в Костроме больше не оставалось. Только к берегу под городской стеной приткнулись две или три новгородские ладьи. Кормчие объяснили любопытным, что ожидают здесь своих товарищей, которые вот-вот прибегут на ладье из Ярославля. А потом караван по последней осенней воде поплывет в Орду.
О новгородцах в Костроме поговорили день-другой и забыли: дело-то ведь обычное. Купцы всегда собирались в караваны. Так легче уберечься от речных разбойников, которых за последние лихие годы развелось множество - и своих, и ордынских.
На берег новгородцы почти не сходили. Сторожили по очереди товары, спрятанные под дощатыми палубами. Вечерами варили похлебку на костре, разложенном возле самой воды.