Прошло еще несколько дней, и Самойлович получил с правого берега еще более приятные известия, а именно, что хотя ляхи подписали с Дорошенко мир, но никто и не думает исполнять означенных в договоре условий: ляхи не только не выводят своих войск из городов, но ведут партизанскую войну с казаками, а Ханенко, собрав порядочное войско из своих казаков и присоединившихся к ним ляхов, двинулся против Дорошенко.
Это известие привело Самойловича в самое превосходное состояние духа; мечты и надежды закружились в его голове.
Теперь уже смело можно было рассчитывать на поражение Дорошенко. Ханенко был опытный полководец, войско у него было свежее, а Дорошенко без турецких и татарских войск был уже далеко не так страшен.
Однажды, когда Самойлович сидел в своем покое, погруженный в радужные мечты о будущем, вошел джура и объявил, что какая-то вельможная пани прибыла на двор гетманский и просит, чтобы ее допустили к его ясной мосци.
Самойлович изумленно поднялся с места.
- Пани? - произнес он в недоумении. - Чего же она хочет от меня?
- Она не говорит, просит только, чтобы допустили ее.
"Уж не Марианна ли? - пронеслось в голове
Самойловича. - Может статься. Вот это было бы хорошо, когда бы сама пташка залетела в клетку!"
- Веди, веди! - согласился он поспешно.
Джура вышел из комнаты, а Самойлович встал с места, подошел к одному из кресел, оперся на его спинку рукою, так что кресло составило для него род защиты, и устремил загоревшийся любопытством взор на двери.
Через несколько минут за дверями послышались легкие, поспешные шаги; дверь распахнулась, и в комнату вошла стройная молодая женщина. Лица ее нельзя было рассмотреть сразу, так как поверх кораблика голову ее покрывала тонкая шелковая ткань, которая закрывала большую часть ее лица и спускалась мягкими складками до самой земли.
"Нет, это не Марианна", - решил про себя сразу Самойлович, окинув быстрым взглядом стройные, нежные очертания фигуры вошедшей женщины, и беспокойство его исчезло, а в сердце шевельнулось страстное желание узнать поскорее, кто эта прелестная незнакомка, появившаяся так таинственно у него.
- Ступай! - обратился он к джуре. - И не допускай ко мне никого, придешь тогда, когда я позову.
Джура поклонился и вышел из покоя, притворив за собою двери.
- Ясновельможная пани… - начал было самым сладким голосом Самойлович.
Но незнакомка не слушала его, она сделала несколько шагов вперед, отбросила с лица шелковое покрывало, и слово замерло у Самойловича. Подавленный возглас вырвался из его груди. Перед ним стояла Фрося; бледная, взволнованная, с блестящими глазами и порывисто вздымающейся грудью, она была прелестнее, чем когда-либо.
Самойлович почувствовал, как какая-то горячая волна подступила к его сердцу. Сколько раз, утомленный своими делами, мечтал он о ней, - и вдруг она сама здесь, у него, прелестная, обольстительная…
- Фрося? Ты? Ты здесь? - прошептал он глухим голосом и остановился, какая-то судорога сжала ему горло.
- Я… я, коханый мой, сокол мой! - вскрикнула горячо Фрося, бросаясь к нему, и замерла у него на груди.
От жгучих поцелуев Фроси жаркая краска выступила на лице Самойловича.
- Но как? Откуда? Каким образом ты здесь? - повторял он.
- Навеки, навеки к тебе! Теперь уже никто не заставит меня вернуться к нему.
- Как, разве Дорошенко погиб? - вскрикнул поспешно Самойлович.
- Нет, нет! Но я не могла уже больше оставаться там!.. Не могу терпеть его ласк, не могу! Тебя люблю, мой соколе, мой орле! Тебя люблю! Не отсылай меня к нему! Умру без тебя! Руки на себя наложу! - Щеки гетманши вспыхнули ярким румянцем, слезы выступили ей на глаза.
- Нет, нет, коханая моя! Теперь уж я тебя не отдам никому! - произнес Самойлович, страстно прижимая к себе Фросю. - Но как же ты ушла? Как удалось тебе вырваться?
Он усадил гетманшу рядом с собою на низкий турецкий диван и нежно привлек ее к себе на грудь.
- Горголя помог, с ним вместе.
- Так, значит, Дорошенко нет в Чигирине?
- Нет. Против него выступил Ханенко. У меня была еще надежда, что Ханенко одолеет его, но когда я узнала, что Дорошенко разбил и его, когда я подумала, что он снова вернется в Чигирин и снова начнет терзать меня своими ласками, - тогда я уже все забыла! Тогда я не могла больше ждать и бросилась к тебе! Но ведь ты не отправишь меня к нему назад?
Гетманша обвила шею Самойловича руками и горячо прильнула своими устами к его устам.
Но Самойлович уже не слыхал ее последних слов: известие о поражении Ханенко сразу согнало ту радость, которая охватила его при виде Фроси.
- Как? - вскрикнул он, осторожно освобождаясь из ее объятий. - Дорошенко разбил и Ханенко?!
- Да, да. Разбил наголову, сам Ханенко едва ушел.
- Проклятье! - прошипел Самойлович и поднялся с места. - Все это турецкая помощь!
- Нет, нет, коханый мой! Турки уже ушли… да и их помощь!.. О, если б ты знал, что делалось там у нас, на Украйне… Сам Дорошенко больше не верит им.
Самойлович быстро повернулся к Фросе.
- Как? Разве ты видела Дорошенко?
- Да, видела. Он заезжал в Чигирин на несколько дней…
- Что ж он думает теперь делать?
- Он говорил, что султан предлагает ему ударить и на левый берег, чтобы завоевать себе и эту сторону Украйны, но теперь они придумали другое.
- Другое? Что же еще?
- Все это Мазепа придумывает, все он…
- Что же, что?
- Я говорила тебе, что Дорошенко уже не верит туркам. Они разорили весь край. Народ проклинает его за этот союз… Казаки готовы отложиться, и вот Мазепа придумал, чтобы теперь, когда турки уже ушли, - послать послов в Москву.
- В Москву? - вскрикнул Самойлович и даже невольно подался вперед.
- Да, да, в Москву. Ведь помнишь, прежде Москва не захотела принять Дорошенко под свою руку, чтобы не нарушить Андрусовского договора, а теперь, когда Польша отказалась навеки от Украйны, Москва может смело принять ее под свою руку…
- О хитрецы, предатели! - процедил сквозь сомкнутые губы Самойлович, и глаза его побелели от злобы.
- Сам Дорошенко никогда бы не додумался до этого, - все это Мазепа, - продолжала Фрося.
Но Самойлович уже не слушал ее. Известие, переданное Фросей, взволновало его до последней степени.
"Вот что придумали! Хитро, хитро! Что говорить! - шептал он про себя, шагая из угла в угол. - Теперь, пожалуй, трудно будет и отговорить от этого Москву… Ну, а когда Москва примет Дорошенко, тогда ты, пане Самойлович, прощайся со своей булавой навсегда! Надо, во что бы то ни стало, пытаться расстроить это дело: отправиться немедленно к Неелову, уверить его, что Дорошенко думает наброситься с турками на левый берег и на Москву. Кстати, Фрося сама может посвидетельствовать ему об этом. Отлично, что она ушла от Дорошенко как раз в эту минуту. Дикий бык, пожалуй, сбесится опять. Ха, ха! Это было бы как раз на руку…"
Самойлович круто повернулся и, подойдя к Фросе, с новым пылом привлек ее к себе.
- Ты сердишься на меня? Ты, может быть, не рад мне, коханый? - проговорила кокетливо Фрося, нежно заглядывая ему в глаза.
- Нет, нет, коханая моя, королева моя! - заговорил горячо Самойлович, прижимая к себе Фросю и покрывая ее лицо страстными поцелуями. - Не отдам тебя больше ему ни за что, ни за что! Они хитрят, но не бойся, мы перехитрим их! Пусть наведет сюда Дорошенко все полчища турок и татар, - я не отдам тебя ему: моя ты отныне, моя!..
Несмотря на эту радостную и неожиданную встречу, обычная холодная рассудительность возвратилась к Самойловичу. Долгое присутствие Фроси в его кабинете могло вызвать толки, подозрения, а Самойлович этого ни в каком случае не желал, он уговорил Фросю возвратиться немедленно туда, где она остановилась, обещая ей не позже сегодняшнего вечера перевести ее в прелестнейшее гнездышко, которое он ей устроит в Батурине.
Проводив Фросю до самых дверей, Самойлович возвратился в свой покой и только что было хотел позвать джуру, чтобы послать его немедленно за Нееловым, как сам джура вошел в комнату и доложил гетману, что какой-то казак настойчиво просит, чтобы его допустили к его мосци.
Самойлович нахмурился; сегодня у него не было ни одной свободной минуты, и вдруг вот являются такие неожиданные помехи.
- В другой раз… пусть обождет до завтра! - произнес он отрывисто.
- Ясновельможный гетмане… - заметил смущенно казачок, - он просит, чтобы сейчас… Говорит, что важную весть привез.
- Ну, уж веди, да только скорее, - согласился Самойлович.
Джура поспешно удалился, и через минуту в покой гетмана вошел казак в запыленной, загрязненной одежде.
- Что скажешь? - обратился к нему Самойлович.
- Ясновельможный гетмане, - отвечал гонец, - мне приказано донести твоей милости, что полковник Гострый и союзники его погибли в стычке с нами, а дочка его, ведьма Марианна, закована в цепи и отправлена в Чигирин, в тюрьму.
Разбив наголову Ханенко, Дорошенко поспешил наконец возвратиться в Чигирин. Радостно летел он назад в свое орлиное гнездо; кроме восторга от блестящей победы, сразившей навеки его врага, все его мысли мчались вперед, в Чигирин, к дорогой, нежно любимой жене. Те же чувства окрыляли и Мазепу, и Остапа, рвавшихся опередить гетмана… Утомленным, измученным тяжелой походной жизнью и душевной тревогой, им всем давно уж хотелось насладиться хоть на время сладким покоем вблизи дорогих сердцу существ.