- Нет, сыну, нет! - продолжал настойчиво полковник. - Когда бы даже нам с дочкой гордость и не мешала покинуть свое родное гнездо, и тогда мы должны были бы здесь остаться. До сих пор Дорошенко был бессилен, теперь в руках его сила, грозная и могучая. До нас доходят вести о его победах; не сегодня, завтра он покончит с ляхами и тогда обратится на левый берег. Кто же будет приготовлять здесь для него народ, кто будет передавать ему верные вести, если не будет здесь нас? Нет, сыну, для блага Украйны мы должны остаться здесь, а смерть не испугает нас с дочкой. Так ли, Марианна?
- Так, батьку! - ответила гордо Марианна, опуская свою руку на его плечо.
Как ни старался Андрей уговорить старика и Марианну - все было напрасно. Решено было, что они все останутся в своем орлином гнезде.
Между тем прибывшие с правого берега люди принесли с собой какие-то странные, противоречивые известия: одни из них уверяли, что Дорошенко с турками одержал под Каменцем блестящую победу над ляхами, другие, наоборот, утверждали, что турки отступились от Дорошенко, заключили мир с ляхами, а ляхи-то за это предали им на разграбление всю Украйну, и что вот теперь загоны татарские и турецкие расступились по всей стране, угоняют целыми тысячами народ, жгут и грабят все! Все Правобережье бежит за Днепр…
Этот слух привел в страшное волнение и Гострого, и Марианну, и Андрея. Андрей предложил, что он поедет к ближайшему полковнику Кривуле, старому приятелю Гострого, - он жил неподалеку от Днепра, - у него уже можно было узнать истину об этих разноречивых слухах… Но Марианна и Гострый захотели поехать с ним. Тщетно Андрей просил их остаться в замке, Марианна не слушала его: решено было, что поедут втроем.
Впрочем, Андрей должен был и сам согласиться с ними, так как видимой опасности не представлялось. Люди в окрестностях жили самые преданные, а отряд из двадцати казаков, который решено было взять с собой, мог служить верной защитой от всякой дорожной случайности.
Полковник жил от Гострого верстах в семидесяти; по дороге надо было где-нибудь переночевать. Решили переночевать у одного верного и преданного Гострому священника.
Был уже вечер, когда всадники въехали в деревню, где проживал старичок священник. Он был совершенно одинок; его домик стоял на краю села, - это обстоятельство представляло для путников также своего рода выгоду.
При въезде в деревню им повстречалось двое каких-то крестьян; наружность их была столь заурядна, что никто из всадников не обратил на них никакого внимания. Но незнакомцы, по–видимому, отнеслись не так равнодушно к проскакавшим мимо них всадникам.
- Ты видел, кто это проехал? - обратился один из них шепотом к другому.
- Видел: полковник Гострый с дочкою. А что?
- Как что? Забыл разве, что наказывали нам?..
- Не забыл, да только не ладно как-то: полковник нам всегда добра хотел… Грех!..
- Грех?! За ведьму грех?! Эй, смотри, как бы тебя за такое слово не заставили на том свете языком горячую сковороду лизать! Идем, идем скорее! Поймать ведьму - великое дело, - и себе отпущенье грехов заслужишь, и на весь дом свой благословенье призовешь.
Собеседники быстро зашагали в противоположную сторону…
Услышав конский топот, старичок священник поспешно вышел на крыльцо встречать гостей, но при виде Гострого он в смущении попятился назад.
- Что, панотче, вижу, испугались? Думали, какие враги скачут во двор? - произнес приветливо Гострый, соскакивая с коня и подходя к священнику. - Не ждали?
- Не ждал, не ждал… ох, Господи, что-то будет? - пробормотал смущенно священник, испуганно озираясь по сторонам. - Времена… времена…
- Да, уж времена! - произнес и Гострый со вздохом, не понимая причины смущения священника. - Однако, отче, приютите ли вы нас на ночлег? Едем к полковнику Кривуле, как бы только дочку в хате пристроить, а сами мы и на дворе ляжем.
- Что ж, пожалуйте… Я рад, чем могу… только… Ох, Господи! Не встречали ль вы кого?
- Нет, никого. А разве случилось что?
Священник пробормотал еще несколько невнятных слов и попросил наконец гостей следовать за собою. Он предложил было им ужин, но утомленные путники отказались от всякой пиши.
- Батьку, - обратился Андрей тихо к Гострому, улучив минуту, когда они остались одни. - Что-то недоброе слышится мне… Отчего это батюшка так всполошился при нашем приезде? Надо не спать.
- Так, сыну… Я и сам замечаю что-то не то… Подождем только до света. Часа через три–четыре можно будет уж ехать.
- Ну, так ты, батьку, оставайся здесь, а я с казаками лягу на дворе.
Марианна не слыхала этого разговора. Утомленная переездом и тягостным волнением, она упала на приготовленную ей постель и тотчас же забыласьтсрепким сном. Долго ли или мало она спала, Марианна не могла бы сказать; проснулась она оттого, что Андрей сильно встряхнул ее за плечо.
Марианна быстро вскочила и села на постели.
В комнате едва серело. В этом холодном полусвете она увидала Андрея и Гострого, стоявших возле ее кровати; лица обоих были бледны и встревожены. Со двора доносился какой-то дикий и глухой шум, бушевавший вокруг дома.
- Что случилось? - произнесла отрывисто Марианна.
- Несчастье! - ответил Андрей. - Народ обступил всю хату, наши казаки еще отстаивают, но они сбегаются со всех сторон.
- Чего ж они хотят? - спросил Гострый.
- Они требуют, чтобы им выдали сейчас ведьму, с ними стрельцы и казаки Самойловича.
- А! - вскрикнула Марианна, вскакивая с постели. - Ведьму им нужно, ведьму! Хорошо, я пойду к ним!
Она бросилась было к двери, но Гострый удержал ее за руку.
- Стой, дочко, - произнес он решительно, - не надо раздражать без толку дикую толпу. Все это штуки Самойловича, но погоди - я выйду к ним.
- Они убьют тебя, батьку.
- Они не посмеют поднять на меня руку, они послушают меня.
- Я не пущу тебя одного! Я пойду вместе с тобою.
- Нет, дочко, - произнес решительно Гострый, - мое это дело.
Он осенил Марианну крестом, поцеловал ее в голову и вышел из хаты.
На дворе между тем происходила отчаянная свалка: народ, стрельцы и казаки Самойловича, наполнившие все дворище священника, толпились к дверям дома, стараясь проникнуть на крыльцо, но казаки Гострого не допускали их. В тусклых, холодных сумерках рассвета эта черная, волнующаяся толпа принимала какой-то чудовищный вид. Слышались крики, проклятия, звон сабель и какой-то дикий вой. Ежеминутно на дворище прибывали все новые и новые толпы народа, стекавшиеся со всех сторон села.
Но вот на крыльце появился Гострый.
- Полковник, полковник! - раздалось кругом.
Толпа как-то шарахнулась и отхлынула от крыльца.
Гострый остановился в дверях. На нем не было ни жупана, ни кольчуги; белая сорочка, распахнутая у ворота, обнажала загорелую грудь, на которой блестел золотой крест. Голова его не была ничем покрыта, седая чуприна свешивалась на ухо. С ним не было никакого оружия, только у пояса висела сабля.
Вся фигура этого старого героя, появившегося вдруг перед разъяренной толпой, имела в себе столько благородства и отваги, что толпа на минуту опешила.
Гострый поспешил воспользоваться этим мгновеньем.
- Дети мои! Братья мои! - произнес он громко. - Чего собрались сюда, чего хотите от меня, от вашего старого батька? Быть может, появились где враги? Быть может, отняли у вас последнее добро слуги гетманские? Быть может, угнали ваших жен и детей татары? Идем, я поведу вас, как и в былое время, даром, что я стар, а рука моя не разучилась оборонять моих любых детей.
С минуту все молчали, смущенные его словами. Но вот раздался грубый возглас одного из стрельцов.
- Довольно нам зубы заговаривать! Ведьму нам подавай!
- Ведьму! ведьму! - подхватили другие голоса.
- Какую ведьму? О чем вы говорите? Я не разумею вас! - произнес гордо Гострый. - Господь хранил еще до сей поры мой дом от нечистой силы.
- Не юли, старый хрыч! Не знаешь, о ком речь идет? Дочку свою, бесовскую супружницу, ведьму, подавай нам! - закричал снова стрелец, а за ним и другие.
Лицо Гострого покрылось багровыми пятнами.
- Кто смел сказать здесь такое слово? Кто смеет порочить мою дочь? - крикнул он гневно. - Выходи сюда. Я померяюсь за это слово с тобой. Братья, дети мои! - продолжал он взволнованно, обращаясь к окружавшей дом толпе. - Вы знаете меня, вы все выросли на моих очах, вы видели, как и я, и дочка моя стояли всю жизнь за нашу честную веру, - так смотрите же, вот крест на моей груди: клянусь вам сим святым крестом, клянусь вам своей седой головою, клянусь спасением души моей - что все это ложь и клевета! Они нарочито выдумали эту клевету, лишь бы поднять вас против тех, кто всегда стоял за вас!
- Довольно! Довольно людей морочить! Подавай ведьму, владыка ее требует на суд! - закричали стрельцы, а за ними и другие.
- Не владыка, а гетман ваш, злодей и изверг, требует ее! - закричал Гострый, и его голос покрыл крики толпы. - Не ведьму ему надо, а головы тех людей, которые стоят за народ. Слепцы! Безумцы несчастные! Да знаете ли вы, что он нарочито выдумал эту ложь? Чтоб лишить вас последних защитников, чтоб, переступив через наши трупы, наложить на вас еще горшее ярмо.
- Молчи, бунтарь! - закричал на него начальник казаков Самойловича. - Это ты со своей дочкой–ведьмой колдовал да дурил народ, лишь бы себе гетманство добыть! Чего вы смотрите, заткните ему глотку! Тащите сюда ведьму за косы. Это она наслала на вас все беды: голод, хворобы, неурожай!
- Ведьму, ведьму подавай! - подхватили кругом разъяренные голоса, и все хлынуло к крыльцу.