LXXII
Настал рассвет, но Богун и не думал уже об осторожности, а спешил к большому селу Лядинцам, лежавшему, по его расчету, еще мили две к югу. Богуну эта местность была известна, и он повел свой отряд напрямик глубокими оврагами и перелесками.
Не доезжая до последнего яра, в котором ютилось у шумевшего по камням потока село, казаки услыхали за скалой тревожный гомон, смешанный с отголосками стонов и плача, как будто там собралась ярмарка и на ней происходила драка.
Богун выскочил за колено оврага, и глазам его представилась действительно ярмарочная картина: запряженные волами и лошадьми возы теснились и лезли один на другого: они были беспорядочно наполнены всяким добром: на одних торчали скрыни, сундучки и кадки, среди которых гнездились подушки, кожухи и всякая домашняя рухлядь; другие - были забросаны лантухами с зерном, мешками с мукой и ряднами; иные были навалены сеном, сверх которого кое–где виднелись малые детки; смеющиеся, румяные личики их выглядывали любопытными глазками из зелени, точно яркие полевые цветочки. Среди возов блеяли овцы, мычали коровы, в ином месте визжал неистово поросенок, которого старались впихнуть в кадку, в другом - выла собака. Возле коней и волов двигались мрачные фигуры отцов и дедов, а у возов суетились заплаканные матери да дивчата. Торопливость и страх не давали им времени предаться вполне своему горю, а заставляли лишь метаться то в оставляемые родные хаты, то от них к возам; одни лишь старшенькие дети, понимавшие весь ужас этого бегства, ревели навзрыд и цеплялись за запаски своих матерей…
Богун подскакал незаметно к этой обеспамятевшей толпе и крикнул:
- Стойте, добрые люди! Я прибыл к вам с помощью и сумею оборонить вас… Только слушайте!
Громкий голос Богуна заставил вздрогнуть толпу. Все онемели и обнажили головы, завидя перед собой знатного лыцаря; иные даже узнали славного полковника, и слово - "Богун, Богун!" перелетело радостно с одного конца табора до другого.
- Куда вы задумали бежать? - заговорил Богун после улегшегося молчания. - Не уйти бегством вам от погибели и не спрятаться нигде! Призванные гетманом гости разметались на нашей опустошенной земле разбойничьими загонами, и здесь ли, дальше ли… а нагонят вас и истребят до единого…
- Будь проклят гетман! Побасурманился, зрадник! - раздались в толпе бурные возгласы.
- Да если бы и удалось вам уйти от татарина, - продолжал дальше Богун, - то где вы найдете другое такое село? Какие скалы укроют ваши насиженные гнезда от бурь и негод? Чье небо согреет вас так, как это родное небо? Эх, братья мои, не заменит вовек чужая сторона родимого края, не заменит мачеха родной матери! И что это за жизнь - пресмыкаться меж чужими людьми, сохнуть и чахнуть без пристанища, сиротами, как заклятое перекати–поле… Вон там на кладбище лежит ваша родына; здесь, к этим горам и долинам приросли мы костями, от этих красот не оторвать вам ваших душ и сердец… Так не лучше ли умереть дома, чем влачить позорную жизнь на чужбине?
- Умереть лучше! - отозвался глухо старческий голос и пронесся стоном в толпе… В дальнем конце раздались неудержимые рыдания…
- Да, умереть, - подхватил Богун, - но не смертью оглушенных страхом рабов, а смертью витязей в борьбе с врагом, с мечом в руках и с отвагой во взоре. Бросьте ж под ноги вы страх, расправьте свои крепкие руки; они за блаженной памяти батька Богдана умели бить ворогов. Ужели вы хуже своих отцов, ужели погасла в вас гордость, ужели пропала любовь к отчизне? Смотрите, вон у меня есть с сотню завзятцев, которые за вас лягут костьми! Встряхнитесь же и вы, берите коней, оружие, - у нас и того, и другого запас, - да присоединяйтесь к нам… Бейте ворога все - и стар, и млад… как били в славное время!
Словно переродились все поселяне. По мере слов Богуна лица их оживлялись, покрывались румянцем отваги, а глаза загорались огнем… и наконец энтузиазм всколыхнул толпу, все чувства ее слились в одном восторженном крике: "На погибель катам! Все за тобою, наш батько!"
- Так к оружью! - крикнул Богун, взмахнув обнаженною саблей; сверкнула от нее змеей радуга и рассыпалась искрами, а искры вонзились новой надеждой в сердца оживших людей…
- До зброй! До зброй! - пронеслось по рядам грозно, и все бросились к возам добывать из-под овна старые мушкеты, заржавленные сабли и самодельные спысы…
- Кто посильней - ко мне, до моей батавы, - распоряжался, разъезжая меж возами, Богун, - а кто послабее, скачи немедленно по соседним селам и хуторам, да оповещай всех, чтоб собирались загонами и примыкали ко мне; оповещай всех, что Богун ожил и поднял меч на неверных!
Все ободрилось, все ожило, все бросилось исполнять приказания своего дорогого и славного батька…
Вскоре разнесся слух по окрестностям, что Богун призывает всех поселян к оружию и собирает под свою хоругвь. Эта весть приостановила на время беспорядочное бегство поселян, подняв в них прежний воинственный дух. Вскоре отряд Богуна возрос до пяти сотен, и с этими удальцами он смело уже нападал и на сильнейшего врага; а так как шайки татар и турок были не многолюдны, да и при том воровские злодеи были лишь при безоружных храбры, то Богун, разбив свой отряд на пять сотен, громил басурманов по всем направлениям и наполнял ужасом их загоны.
Такое мужественное сопротивление отшатнуло врагов от Подолии, и шайки их подались на Волынь.
Между тем главные силы турок и татар, захватив Каменец, не двигались с места, а ждали коронного гетмана Собеского к себе в гости. Гетман же Дорошенко со своими полками, умноженными ордою татар, был двинут падишахом ко Львову, в Червоную Русь.
Но несмотря на ослабление центральных сил, Собеский не думал подступать к Каменцу, а все поджидал короля Михаила с посполитым рушеньем (всеобщее ополчение). Но посполитое рушенье затруднялось магнатами, не желавшими поддерживать войну с Турцией, рисковать своим добром ради какого-то Ханенко и его быдла. Себялюбивые эгоисты, они готовы были отказаться и от этой беспокойной Украйны, потерявшей в глазах их всякий интерес вследствие своего запустения, и даже от пограничных крепостей, лишь бы хотя на время сохранить за собою свои маетности и золотую свободу. Слабодушный король был, кажется, сам того же мнения и не торопил серьезно ополчения. Падение Каменца придавило совсем его дух, и он втайне желал какого бы то ни было, но скорейшего мира.
Собеский и начал о нем переговоры, а сам укреплял между тем свой лагерь. Он отрядил лишь полковника Залеского с тысячью драгун для истребления и перехватыванья грабительских вражьих шаек, разорявших и опустошавших край. Вот эти-то эскадроны Залеского да сотни Богуна и очистили вскоре середину Подолии от неверных; только часть прорвавшихся шаек потянулась безнаказанно к Чигирину и там уже неистовствовала на свободе. Богун с Залеским действовали теперь как союзники заодно; они бились вместе против татар и турок, а следовательно, и против Дорошенко. Это радовало гетмана Собеского; но старый фанатик Залеский презирал всех казаков и схизма- тов, а сподвижников пекельного выродка, бунтовщика Богуна, ненавидел до остервенения. Теперешние подвиги Богуна, помогавшие ему и облегчавшие его задачу, бесили его, и он больше был бы рад видеть в нем изменника, чем союзника; Богун же, не подозревая в нем этой ненависти, стремился соединить свои отряды с его силами, чтобы вместе двинуться к Киевщине и остановить там бесчинства татарских загонов.
Узнав, что Залеский находится в двух милях от стоянки его сотни, Богун, взяв с собой есаула и почетную стражу из десяти казаков, с полным доверием отправился в польский лагерь переговорить с полковником о дальнейших мероприятиях.
Залеский его принял, по–видимому, гостеприимно, но змеившаяся у его губ злорадная улыбка предвещала недоброе. Есаул Богуна не был допущен к аудиенции, а вместе с почетной дружиной приглашен был в другие шатры для угощения.
Повыведав от Богуна о его силах, о возможности поднять среди селений "посполитое рушенье", о движениях бусурман, Залеский заговорил уже несколько иным тоном.
- Любопытно, между прочим, знать, - спросил сурово региментарь польский, - кто уполномочил пана призывать к оружию хлопов?
- Уполномочил меня на то, - отвечал спокойно Богун, - разбой, производимый врагом в землях Речи Посполитой и в моем крае.
- Странно, что пан обеспокоился о Речи Посполитой: он был всегда ее злейшим врагом!
- Пан полковник ошибается: я был противником своевольства магнатов, а не Речи Посполитой, и считал их злейшими врагами отчизны.
- Пан раскается в своих думках… - прошипел Залеский.
- Никогда! - поднял голос Богун. - Наконец, если б даже я был врагом, то неужели помощь от него в минуту страшного бедствия может быть ему поставлена еще в укор?
- Да, может! - распалился гневом и желанием мести Залеский. - Во–первых, Речь Посполитая не нуждалась в твоей защите, а во–вторых, поднимая хлопов, ты действовал против дидычей их, против шляхты, отнимая у них последних работников. Наконец, за твоим подговором это быдло часто грабило панское добро, опустошало амбары и кладовые себе на харчи.
- И спасителей от полного погрома и истребления пан называет еще бунтарями и быдлом? - возмутился Богун. - Так вот она, эта ваша шляхетная правда? Ха, ха! Все вы похожи на того потонувшего пана, которого спас и вытащил из воды за чуприну казак и который своего спасителя велел повесить за то, что осмелился своими руками прикоснуться к его вельможной чуприне… Да, вы все таковы, и всех вас ждет печальная доля!
- Прежде о своей подумай, - произнес с ехидной улыбкой полковник и хлопнул в ладоши.
Из-за занавеси бросились на Богуна сзади четыре драбанта, бывшие в засаде, и повалили на землю не ожидавшего нападения полковника, борца за обездоленный люд…