По бокам этого буйства из румяного теста, на салфетках, лежали горки горячих калачей, источавших из себя тепло и аромат. Естественно, рядом с калачами с каждой стороны стола стояло по большой серебряной чаше – одна с серой зернистой, а другая с блестящей чёрной ачуевской паюсной икрой.
Двое ярославцев-молодцов уже накладывали на тарелочки серебряными ложками оба вида икры, добавляли туда кусок жёлтого коровьего масла и протягивали гостям. Гучков с удовольствием взял тарелочку и помедлил мгновенье, за которое взгляд его упал на нежнейшую переславскую селёдку залом, которую в Петербурге ему доводилось редко видеть. Он протянул ярославцу свою тарелку назад, и тот, угадав желание гостя, уложил к двум горкам икры ещё и ряпушку.
Александр Иванович глазами хотел бы съесть сразу и тончайшие, нарезанные бумажной толщины ломтики провесной ветчины, и белоснежные окорочка молочных поросят с хреном со сметаной, и розовой сочной сёмги, и янтаристого балыка с Дона, пахнущего степным ветерком, и нежнейшей белорыбицы с огурцом, но общество, получив каждый по тарелке с закуской, потянулось к другому столу, чтобы не тратить время в ожидании первой рюмки, которую уже давно предвкушали многие.
На другом столе, где за порядком, то есть постоянной наполненностью рюмок и бокалов гостей, следили два других розовощёких ярославца, в центре на плоском серебряном подносе стояли уже приготовленные для первого глотка хрустальные рюмки с золотыми вензелями хозяина дома. Вокруг них, небольшими батареями, были расставлены смирновская водка на льду, английская горькая, беловежская зубровка, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50. Рядом с бутылкой пикона, завёрнутые в салфетки, покоились бутылки эля. Посреди стола в огромной серебряной ладье из льда высовывались закупоренные бутылки шампанского. В другой ладье, парной первой, тоже во льду, были укрыты шампанки особо прочного стекла с кислыми щами. Увидя эти шампанки, некоторые из гостей удовлетворённо зацокали языками: пить можно было сколько хочешь, раз кислые щи имелись в наличии для освежения самых загулявших голов.
В хрустальных графинах с серебряными крышками сверкали под электрической лампой квасы и фруктовые воды – вишнёвая, малиновая, чёрносмородиновая. Ярославцы бдительно следили за господами, готовые предугадать любое желание.
Насладившись всем этим великолепием, гости дружно окружили братьев Рябушинских и стали чокаться с ними и друг с другом. Затем на мгновенье воцарилась тишина и раздался блаженный выдох. Застучали вилки о тарелки. Только Скворцов-Степанов, которому один глоток показался мал, взял ещё рюмку и проглотил содержимое, слегка крякнув по-купечески. "Раз двойная фамилия, значит, и порция должна быть двойная…" – весело подумал Гучков. Он заметил, как один из наблюдательных половых плеснул ледяной смирновки в высокий бокал для шампанского и предложил его учителю-большевику. Тот вслед за второй рюмкой опрокинул в рот и большой бокал, а затем с видимым удовлетворением принялся за горячий калач с паюсной икрой.
Зубровка очень хорошо пошла под горячую ещё ветчину с зелёной московской горчицей, от которой интеллигентного Керенского, не привыкшего к простой купеческой пище, так ожгло, что он минуты три стоял раскрыв рот и выпучив глаза, из которых градом катились крупные слёзы. Слава Богу, ярославец вовремя заметил его беззвучный крик о помощи и поднёс большой стакан черносмородиновой воды…
Опытный артельщик вовремя предложил "осадить" водки элем и поднёс каждому серебряную стопочку этого благородного напитка. После него своего часа дождались и грибы маринованные, рыжики солёные ярославские из запечатанных бутылок белого стекла, и горячий жюльен из белых грибов в сметане с румяной корочкой из сыра, и поросёнок молочный с хреном, и телятина "банкетная" белая из Троицы, где отпаивали телят цельным молоком. Каждая перемена требовала сопровождения то шустовской, то ледяной смирновки, разбавленной пиконом, то портвейна…
Деловой разговор, за этим кусочничаньем стоя, никак не клеился, но гости и хозяева становились всё румянее и веселее. Один только Керенский, не привыкший к купеческим возлияниям, вдруг загрустил. Первым это заметил артельщик. Он хлопнул пробкой шампанки с кислыми щами, пенистая влага хлынула в бокалы. Один из них судорожно схватил Александр Фёдорович и в один глоток осушил.
Гучков и Пал Палыч Рябушинский переглянулись и… последовали его примеру.
В углу буфетной у окна возвышалась коробка лифта, на котором из кухни подавали горячие блюда. Нетвёрдыми шагами Пал Палыч подошёл к лифту и в переговорную трубу из латуни, как на капитанском мостике корабля, отдал какую-то команду. С трудом оторвавшись от твёрдой опоры, он шатнулся затем к столу с напитками. Опытный половой перехватил его на полпути и предложил бокал кислых щей. Рябушинский выпил, потребовал ещё, а затем значительно увереннее – щи явно произвели своё освежающее действие – подошёл к двери в столовую и распахнул её.
– Милости прошу, господа! – пригласил он всех за стол. В его голосе уже не было замедленных и гнусавых нот нетрезвого человека.
"Каков молодец!" – мысленно восхитился Гучков. Он начал уже опасаться за действенность совещания, которое грозило превратиться в банальную купеческую пьянку. Сунув тарелку с закуской куда-то в сторону, где её моментально подхватили услужливые руки полового, Александр Иванович последовал за хозяином и с удовольствием плюхнулся на первый попавшийся стул.
Гости расселись как попало и только успели оглядеться на новом месте, как вереница половых внесла полные тарелки первого блюда.
"Я так и думал! – обрадовался Гучков, когда перед ним поставили ботвинью с осетриной, белорыбицей и сухим тёртым балыком. – Наша, московская традиция соблюдена – летом должна быть обязательно ботвинья со льдом!"
Вслед за половыми к столу приблизился артельщик. Он торжественно водрузил на него высоченный байдаковский пирог, то есть кулебяку другого вида, но с тем же числом этажей начинки – двенадцатью. Стоя пред гостями, словно артист на сцене, он перебросил на левое плечо салфетку, подвинул к себе кулебяку, вынул из-за кушака длинную вилку и тонкий нож и взмахнул руками, как белый лебедь – крыльями.
Через несколько секунд беззвучных взмахов белых крыльев-рукавов рубахи кулебяка оказалась разделённой на две дюжины ровнёхоньких кусков, каждый из которых начинался на узком конце кусочком от цельной налимьей печёнки и оканчивался толстым зарумяненным тестом по краю пирога.
– Какая-то роза гигантская, а не расстегай! – восхитился киевлянин Терещенко. Хоть он и был недавно назначен чиновником по особым поручениям дирекции Императорских театров, но в Москве бывал очень редко и не достигал ещё, видимо, таких центров кулинарной культуры, как Купеческий клуб или ресторан Тестова, откуда и прибыла на подмогу к Рябушинским команда поваров и половых.
Ярославцы слаженно, как в оркестре по сигналу дирижёра-артельщика, разложили кулебяку на пирожковые тарелочки и мгновенно поставили их каждому гостю под левую руку. Артельщик на минуту исчез и вернулся с огромным блюдом крошечных свежайших пирожков на все случаи желаний каждого гостя. Ботвинью похлебали молча, похрустывая пирожками и кулебякой. Когда тарелки опустели и первый голод был удовлетворён, слово взял Александр Иванович Коновалов.
15
За столом все затихли из уважения к первейшему московскому миллионщику, ставшему ещё и влиятельнейшим членом Государственной думы. Коновалов редко выходил на передний план в "общественной" жизни, как любил это делать Гучков. Он всегда действовал из тени и был хорошо известен в узких руководящих кругах оппозиции царю своей светлой головой и щедростью выдач наличными деньгами разным революционным партиям – от эсеров до большевиков. Широкая публика знала его лишь как московского богача, который вдруг позволил избрать себя в Думу и неведомо зачем просиживает штаны на депутатских скамьях Таврического дворца.
Только его главный конкурент за любовь и влияние в Москве Александр Иванович Гучков хорошо представлял себе те цели, которые поставил себе Коновалов, идя в Думу. Он, так же как и Гучков, стремился к власти в Петербурге и во всей империи. Но не так громогласно и скандально, как это делал Гучков, а тихо и незаметно подкапываясь под самодержавие, чтобы преобразовать его в конституционную монархию британского типа. Если Гучкову было безразлично, кто сядет на трон вместо Николая Романова, лично которого он люто ненавидел и был готов на любые шаги ради его свержения, то Коновалов под свою разрушительную работу подводил "прогрессивную" идею о том, что России нужна только конституционная монархия и что Российская империя должна повторять собой архитектуру великой Британской империи.