- Сейчас это не имеет значения, - спокойно возразил Эжен. - И в данный момент здесь не обо мне идет речь! Гражданин Бушье! Именем Коммуны прошу вас покинуть стены школы. Декретом от второго апреля церковь отделена от государства и школьники освобождены от опеки церкви. Вам здесь делать нечего! Мы ввели обязательное и бесплатное обучение отнюдь не ради того, чтобы вы засоряли юные головы вековым дурманом! Хватит! Повторяю: именем Коммуны приказываю вам удалиться и больше не переступать порога ни одной школы.
Мне казалось, что яростно выпученные глаза Бушье зот-вот вылезут из орбит, даже шея у иею стала пунцовой.
- Я не уйду! - прогремел он, снова грохая тростью. - Мой сан, мой долг повелевают мне не допускать растления душ малолетних и обращения их в стадо безумных, безнравственных татей!
Эжен иронически усмехнулся:
- Гражданин Бушье! Вам ли говорить о нравственности?! Вы же именем божьим просто обманываете невежественных людей, бессовестно обирая их.
- Да как вы смеете! Я предам вас анафеме с пасторской кафедры, я призову на вашу нечестивую грешную голову гром и молнии всевышнего!
- Пожалуйста, призывайте, - чуть поклонился Эжен. - Но я настойчиво прошу вас удалиться отсюда, или вас уведут силой.
- Вы не посмеете!
- Пятого апреля мы приняли закон о заложниках, гражданин Бушье. Вы слышали о нем?..
- Я вам не гражданин! - перебил Бушье. - Я - ваш духовный пастырь, я отвечаю за вашу искалеченную душу перед господом богом.
- Нет, вы такой же гражданин, как и прочие граждане Парижа, - спокойно возразил Эжен. - Только вы - трутень, вы пожираете то, что, обливаясь потом, а иногда и кровью, производят другие!
Я видел, что Эжен начинает теряхь терпение, его лицо побледнело, глаза сверкали.
- Третий раз приказываю именем Коммуны: оставьте школу!
- Я не уйду! Здесь тоже место моего служения всевышнему! Я дал обет пожизненного бескорыстного подвижничества во имя матери церкви…
- "Бескорыстного"?! - язвительно усмехнулся Эжен. - Оставим это утверждение на вашей совести, гражданш; кюре. Сколько, скажите, стоит эта шелковая сутана и каким образом вы заработали сотни франков на ее приобретение?.. Молчите?
Торжественно опираясь на трость, Бушье отошел и сел на один из стоявших вдоль стены стульев.
- Здесь я приму свою лютую смерть, самозваный и самочинный коммунар Варлен!
- Это ежедневно благословляемый вами император был самозваным и самочинным, а под моим мандатом подписи двадцати тысяч тружеников-парижан!
Бушье молчал. Эжен обратился к окончательно оробевшей начальнице школы:
- Извините, пожалуйста! Такой разговор не для ушей ваших милых девочек. - Он выразительно посмотрел на чуть прикрытые двери классов. - Прошу вас, уведите пока воспитанниц куда-нибудь в сад, погуляйте с ними. Сейчас сюда придут гвардейцы, и вряд ли нужно, чтобы дети наблюдали сцену ареста.
Старушка робко, но чопорно поклонилась. Эжен снова повернулся к Бушье:
- Так вы не подчиняетесь моему приказу?
- Нет! Я подчиняюсь лишь велениям собственной совести и гласу всевышнего! - И, глядя в лепной потолок, Бушье величественно указал на него тростью.
- Бросили бы вы ломать комедию, - добродушно усмехнулся Эжен с оттенком какой-то странной горечи. - Вы же лучше других знаете, что творится именем вашего бога! У каждой виселицы, у каждой плахи и гильотины стоит священник! Сейчас ваше законное правительство карлика Тьера с именем божьим на устах ежедневно расстреливает из митральез сотни и сотни коммунаров, которые требуют лишь одного - человеческих условий существования и честной оплаты их труда. В ответ на жестокость Версаля Коммуна пятого апреля приняла декрет о заложниках. Мы арестовали и заключили в тюрьмы наиболее яростных врагов Коммуны, вот вроде вас! И объявили, что за каждого расстрелянного или замученного федерата казним трех заложников. Думаете, эта угроза остановила вашего недоноска Тьера? Массовые расстрелы в Версале и Сатори продолжаются! А мы… мы не пролили ни одной капли крови… Но кто знает, что будет завтра и послезавтра, гражданин Бушье… Короче: хотите вы оказаться в числе заложников?
Бушье чуть вздрогнул, но патетически провозгласил:
- Я с гордостью и честью понесу на свою Голгофу мой скорбный крест! Я надену мученический венец…
- Ну, ну, валяйте! - перебил Эжен. - Пошли, Малыш. Мы и так провозились с этим божьим комедиантом…
Мы спустились по ступенькам невысокой лестницы, и уже на улице Эжен сказал мне:
- Видал, Малыш?.. Ну, ладно, ты беги к Деньер, а я - прямиком в Ратушу. Расскажу Ферре об этой церковной крысе, и он, надеюсь, отдаст приказ об аресте Бушье в качестве заложника… Ох, дорогой Малыш, сколько же у нашей Коммуны врагов!..
Мы расстались. У мадам Деньер я задержался всего на несколько минут, передал ей переплетенные книги, а она сунула мне в карман куртки десятифранковуго монету.
- Ну, как живете? - как бы мимоходом поинтересовалась она. - Как Эжен?
- Он - член Коммуны! - ответил я с гордостью. - Он избранник трех округов Парижа!
Тут я чуть-чуть не проговорился, что сам я буду одним из стенографов заседаний Коммуны, но вовремя спохватился: нельзя!
В Ратуше я застал Эжена разговаривающим с Форре, председателем Комиссии общественной безопасности, он уже, оказывается, отправил гвардейцев в Латинский квартал дчя ареста Бушье.
- Конечно, подобного воинствующего святошу никоим образом нельзя оставлять на свободе! - говорил Ферре, когда я вошел. - Именно такие всегда готовы всадить нож нам в спину. - Он с силой швырнул в пепельницу сигару, которую курил. - О, черт! И чего мы церемонимся с заложниками?! Версальцы продолжают истязать и убивать наших, а мы беспокоимся лишь о том, отправлена ли вовремя заложникам пища в Мазас и Ла Рокетт!
Эжен в ответ пожал плечами.
- Все вопросы на заседаниях решаются большинством голосов! Вы же знаете это, Теофиль!
Эжен выглядел чуть сконфуженным, - по его рассказам я знал, что, принадлежа к "меньшинству" Коммуны, он всячески возражал против расстрела заложников.
А потом я присутствовал при разговоре Эжена с Натали Лемель и Андре Лео.
- Тысячи обездоленных, голодных и не имеющих крова ребят, - с болью и горечью говорил Эжен, - нищенствуют по Парижу, роются в мусорных ящиках, спят под мостами, где попало. Большинство - дети либо погибших на войне, либо попавших в плен, либо тех, кто и сейчас защищает форты от пруссаков… Они же - дети, просто дети, они не могут отвечать за поступки и за судьбу отцов!.. Ну, мы усыновили детей погибших федералов, по остальные…
- Комитет женщин делает все возможное, Эжен, - осторожно заметила Андре Лео.
- Нет! - резко перебил Эжен. - Далеко не все! Необходимо обратиться к свободным от работы женщинам и собирать ребятишек! Будущее не простит нам ни одной детской смерти! Запомните это, гражданка Лео! Ах, как жалко, что нет в городе Луизы Мишель!
- Опа защищает форт Исси! - с обидой воскликнула Лндре Лео.
- Знаю, - отмахнулся Эжен. - Но именно энергии таких, как Луиза, нам сейчас и недостает! Три дома сбежавших буржуа на Больших бульварах реквизированы, сегодня туда завезут кровати и белье, гражданка Лео. Ищите и отправляйте бездомных сирот! А вот Натали Лемель, рачительная хозяйка "Мармит", позаботится о посуде и доставке горячей нищи. Так, Натали?
- Да, Эжен. Но нам нужны хлеб и мясо…
- Знаю, знаю! - схватился за голову Эжен.
А потом была незабываемая сцена с Гюставом Клтозере, одним из генералов Коммуны. В финансовой комиссии Коммуны активнее всех работали Журд и Эжен. Клюзере явился в зал, где работала комиссия, в новеньком роскошном генеральском мундире, звеня серебряными шпорами. В нем было что-то петушиное, в этом генерале, в этом заслуженном вояке, участнике Крымской войны и походов Гарибальди. Выглядел он в своем сверкающем наряде удивительно импозантно.
Чеканным тагом прошел он через зал к заваленному бумагами столу, за которым сидел Эжен, и молча положил перед ним какой-то листок.
Эжен взял его и принялся читать. А Клюзере, красуясь, словно на параде, прогуливался взад и вперед, изредка бросая гордые взгляды в висевшие между окнами зеркала.
Но вот Эжен прочитал листок и брезгливо отложил его на угол стола.
- Гражданин Клюзере!
Тот подошел к столу Эжена с высоко поднятой головой, выпятнв грудь.
- Возьмите ваш счет и оплатите его сами! - громко, чтобы слышали все, ответил Эжен. - Никто не давал вам права, коммунар Клюзере, заказывать роскошные костюмы у самых знаменитых портных Парижа. Коммуна не имеет средств оплачивать такие счета!
- То есть как это? - начал было возмущенный и побагровевший Клюзере…
- А вот так, коммунар Клюзере! - резко отчеканил Эжен, вставая. - Мы не для того свергали одних генералов, чтобы на шею народу садились другие! Я ценю ваши заслуги, но… Как вы сами знаете, ни один из нас не получает и не будет получать таких сумм! Вы голосовали за этот пункт программы? Насколько я помню, он был принят единогласно!.. Так как же вы смеете?..
Эжен не договорил, лицо его пятнами покраснело…
- Возьмите этот ваш, пахнущий имперскими повадками счет и расплачивайтесь по нему сами!.. Повторяю, Коммуна не станет оплачивать подобных… - Эжен снова не договорил и, не спуская глаз, прямо смотрел в гневное лицо Клюзере. - Как вам не стыдно, Гюстав? Вы же были гарибальдийцем! Вы же знаете, что Коммуна создана для того, чтобы накормить нищих и обездоленных. А вы… И вообще, необходимо отменить в Национальной гвардии генеральские чины.
Эжен махнул рукой и сел.