Вынес пытку молодой огнищанин, но после побоев стал хиреть, кашлять кровью. Одумался Данила, бросил в пытошную доносчика, а тот признался, что оболгал Сокола, сам к князю приблизиться хотел. Как сейчас помнит князь - пошел он к Ивашке прощения просить, да опоздал. Умер дружинник. И чтобы очистить совесть перед богом и людьми, взял Данила годовалого сынишку Сокола на княжий двор и берег его, ровно родного сына. До семнадцати лет держал около себя, учил грамоте и ратному делу.
Молодой Соколеныш вырос своенравным, неразговорчивым, диковатым. Однако служил князю дружинник честно, не по годам был мудр в делах ратных, и пришла пора - поставил Данила парня старшим дружинником.
Потом пошли слухи, будто осуждает он князя за дружбу с паном Чапель-Чернецким, чему трудно было поверить. Разве его, холопа, это дело? Но доносы оказались правдивыми, и Сокол сам говорил с князем дерзко и неуважительно. Данила решил проучить холопа, но не успел.
Ведь подумать только - честный парень, а коня выкрал и подался в Дикое поле к разбойникам. Так-то отплатил за княжескую науку и ласку! "Ну, погоди, - думал князь, - поймают, я ему покажу. В поруб бросать не буду, а шкуру, однако, спущу".
Не дождавшись княжича, Данила спустился вниз и пошел в кладовые. Из клетей утомленный вернулся в спаленку и только хотел соснуть часок-другой, в гриднице раздались громкие крики. Накинув шубицу, князь вышел на шум. В гриднице на широкой лавке сидел расстроенный пан Август.
- Мое седло! Он украл мое седло! - стонал шляхтич.
- Не поймали?
- Если бы не поймали! Словили вора, а он, скот, на обратном пути сызнова убег. Да еще мое кавказское седло украл. За него я десять хлопов не возьму, столь оно драгоценно. А кто во всем виноват? Пан Вячеслав.
- Врешь, пан Август, - слегка улыбнувшись, проговорил княжич. - Сам проспал, а меня винишь.
- Чапель-Чернецкие не врут! - гневно воскликнул шляхтич.
- Не ори. За дорогу крики твои надоели мне.
- Меня здесь оскорбляют! Моей ноги… - не договорив, Август выбежал за дверь.
- Что случилось, говори? - недовольно спросил князь.
Княжич начал:
- Настигли беглеца на второй день. Когда я увидел, что это Сокол, я велел его не связывать, доверяя ему. Ты знаешь его, отец, - получив доверие, он не нарушит его, и мы вернулись бы с ним. Но этот пустоголовый Август ночью связал его. Сокол порвал веревки и убежал вторично.
- Ты напрасно поверил холопу. Он вор. Он украл у меня лошадь.
- Это не совсем так, отец. В пути я узнал, что коня он купил у нашего конюшего. Тот сам привел лошадь Соколу.
- У-у, варнак! - сквозь зубы проговорил князь. - Я ему коней доверил, а он… А Сокол все равно вор. Он седло у пана Августа поворовал.
- И седло не его вина, - спокойно заметил княжич.
- Ты, может, скажешь, что и седло Август сам отдал ему.
- Нет, не Август.
- А кто же?
- Я.
- Ты!
- И веревки обрезал я, и коня любого взять позволил.
- Да как ты смел, молокосос! - прокричал взбешенный князь. - Почему ты это сделал?
Вячеслав отвернулся к окну и, не глядя на отца, резко ответил:
- Его родителя запороли на потеху облыжнику. Сына ты хотел погубить на радость этому спесивому шляхтичу. Доколе, врагов наших ради, хороших людей изводить будем? Василько товарищ мой, и я не хотел его смерти.
- Вот ты как заговорил. Меня попрекать вздумал. Отца учить. Я тебе оботру молоко на губах. Эй, люди!
Вбежали четверо слуг.
- Взять его! И в поруб. Ну, что зенки выпучили - берите!
Слуги с опаской подошли к Вячеславу и, взяв его под руки, повели.
* * *
Прошло пять дней. Данила мучится у себя в горнице. Гнев его остыл, однако выпустить сына не велит гордость княжеская. Была бы жена дома - дело проще. Пошла бы да волей княгини и выпустила. А она как назло уехала в Монастырь на моление.
Вот и ходит по горнице князь Данила, места себе не найдет.
Вдруг тишину дома нарушил топот ног. Распахнулась дверь, и князь увидел на пороге Василька. Спервоначалу струхнул князь, но за Соколом в горницу ворвались слуги и повисли на нем, словно псы. Увидев, что беглец не опасен, Данила, осмелев, спросил:
- Убить меня прибег, разбойник? Добро мое пограбить!?
- Не до того, князь, ныне. Землю и животы людей наших спасать надо. Орда на Соколец идет. Татары! Коня чуть не загнал - упредить хотел. Готовь, князь, оборону!
Данила встал, махнул слугам рукой, чтоб отпустили, и подошел к Соколу.
- Далеко ли татарву встретил, много ли их?
- Через сутки будут здесь. Много их. Тьма.
- Эй, холопы! Привести княжича. Дам ему под начало дружину. А тебе спасибо, что упредил. Садись на коня, беги по деревням, починкам да отрубам, сколачивай из мужиков рать, ополчение перед крепостью поставим. Вину твою тебе прощаю. Воеводой над мужиками ставлю. Будешь воевать за князя-батюшку?
- И тебе, князь, и нам - мужикам - за землю нашу драться придется, - твердо ответил Сокол.
Г лава вторая
ПОЛОН
Зажурилась Украiна, що нiде прожити,
Витоптала орда кiньми маленькii дiти.
Ой, маленьких витоптала, великих забрала,
Назад руки постягала, пiд хана погнала.
Украiнська дума
КРОВАВЫЕ ШЛЯХИ
Татарин на взмыленной лошаденке мечется из конца в конец каравана. Злость душит татарина. Он проклинает негодных пленников, не желающих уходить из родных мест. Кочевнику, не знающему любви к родной земле, упорство их непонятно.
Еще более не по душе татарину приказ сераскира. Вся орда ускакала вперед и посотенно рыскает по сторонам. Жгут, забирают добро, гуляют, привозят много добычи, и лишь ему с его сотней приказано мучиться с пленниками.
- У-у, шакалы! - ругается про себя всадник. - Почти два тумена пленников оставили на сотню аскеров. Попробуй убереги их в дороге.
Медленно движется невольничий караван. На исходе вторая неделя пути, на исходе и Черный шлях. Скоро сольется он со шляхом Муравским, и тогда прощай, родной край!
Люди идут в три ряда, каждый ряд сочленен одной волосяной веревкой. Черная, блестящая, словно змея, тянется она от невольника к невольнику по всему, ряду. К ней привязаны люди. Потому и зовут их невольниками - воли у них всего на один шаг. Шаг влево, шаг вправо, и никуда больше. Ни остановиться, ни передохнуть. Знай шагай, тянись за черной бечевой рабства.
В пути цепь до крови растирает и ноги, и руки. Еще большие мучения доставляет калафа. В жаркую погоду под колодку попадает пыль. Смешанная с потом, она разъедает кожу, и тело начинает гнить. Скованные руки не позволяют сгонять с язв насекомых, и скоро в ранах появляются черви. Только сильные люди выдерживают калафу.
Страшное зрелище - хвост невольничьей колонны. Здесь идут больные и обессиленные. Вот бредет привязанная к седлу татарской лошади молодая женщина. Ее ветхое платье изорвано, видно, не раз в беспамятстве падала она на дорогу. Лохмотья закрывают только грудь и бедра. Ноги оголены и покрыты ссадинами и кровоподтеками. С другой стороны седла, перехваченный петлей под мышками, еле переставляет ноги старик. Еще дальше на одной веревке - три пожилые женщины. У каждой на руках дитя.
Немилосердно палит солнце. В пыльном воздухе над головами невольников свистят нагайки, слышится свирепая татарская брань.
- Эй, кэль, копек этэ!
- Айдэ! Тохтама!
По краям дороги вдоль колонны пленников носятся татары. Они хлещут людей по лицам, по плечам, по спинам.
Один из наездников осадил коня, пропуская мимо себя караван. Вот он что-то заметил и поскакал вперед. Подскочив к заднему всаднику, взмахнул рукой и зло крикнул:
- Не видишь, баранья башка! Зачем падаль тащишь - совсем коня не бережешь!
Старик, которого тянули на веревке, упал и теперь волочился по земле, ударяясь безжизненно откинутой головой о дорожные камни. Взглянув на посиневшее лицо невольника, татарин выхватил ятаган, перерубил бечевку. Что-то крикнув двум татарчатам, он ускакал вперед. Те остановили лошадей, раздели старика и отбросили его в сторону от дороги. Затем, поделив одежду, вскочили на коней и пустились догонять караван.
Тянется, тянется по выжженной степи невольничий караван. Только пыль и пепел перед глазами, только звон цепей да дикие выкрики татар, да стоны невольников…
Плывут над дорогой клубы белесой пыли. Знойно, нечем дышать. Ночью бы идти невольникам, не мучил бы зной. Однако татары во тьме водить ясырь боятся - убегут пленники. Только стемнеет, делают привал. Снимают с невольников ремни и заменяют их железными наручниками. А наручники замком к цепи примыкают.
Забылись люди тяжелым сном. Но он не приносит облегчения - снова встает перед глазами пыльная, бесконечная, кровавая дорога. А некоторые бодрствуют. Вот и Василько не спит. Картины прошлого одолевают. Бой с татарами, поражение, полон… Иное вспоминается отчетливо, иное смутно. Особенно памятны первые часы того рокового утра.
…Сначала орды не было видно, но ее приближение чувствовалось во всем. Степь притихла, все живое куда-то скрылось.
Схоронясь в траве за холмами, люди тревожно ждали.