Умная, отлично образованная и владевшая несколькими языками, княгиня скоро собрала в своей гостиной целый кружок, в котором своими людьми стали бывать у нее Черкасов, кабинет-секретарь, сенатор Нелединский, Веселовский, Пашков, Егор Иванович, советник военной коллегии, и Абрам Петрович Ганнибал, известный приближенный покойного государя, его любимец арап.
Княгиня сразу сумела поставить себя в Петербурге и не потерялась там.
Сначала она не сразу могла определить, чего ей следовало, собственно, добиться и кого держаться, но вскоре положение выяснилось само собою.
Великий князь - еще ребенок; нужно здесь заручиться и медленно, но прочно строить свое здание. Рано или поздно он взойдет на престол, и об этом-то времени нужно думать и рассчитывать на него. Сестра великого князя Наталья Алексеевна не только дружна с братом, но имеет огромное влияние на него: вот путь, который доведет к желанной цели.
И Аграфена Петровна окружила себя людьми, противными Меншикову, и сделалась центром пока еще небольшого кружка, собиравшегося в ее гостиной. Вскоре в этой гостиной появился Маврин, воспитатель великого князя.
Апрель 1726 года был беспокойным месяцем в Петербурге. Две недели не собирался уже Верховный тайный совет, государыня была встревожена подметными письмами, и по городу снова ходил слух, впрочем, уже не раз напрасно возникавший, но тем не менее всегда производивший впечатление, о том, что князь Михаил Михайлович Голицын двинулся на Петербург со своею украинскою армиею.
Как всегда, когда людям что-нибудь очень хочется, они охотно придают веру и значение всему, что мало-мальски соответствует их желаниям, так и теперь многие в Петербурге думали, что они накануне великих событий, и высчитывали по пальцам шансы борьбы.
- Извольте вспомнить, - крикнул Веселовский в гостиной Аграфены Петровны, - кто у них есть?… Толстой граф - хорошо, Апраксин - ну, он генерал-адмирал, да ведь стар, стар до того, что все равно что ничего; и остаются Меншиков да герцог Голштинский.
- А ведь какую волю герцог-то взял - и в совете сидит, и через него все идет, - вставила Волконская.
- Что поделаете, княгиня? - отвечал ей, разводя руками, Нелединский. - Он - муж старшей дочки ее величества; не станете же спорить с ним! - и он насмешливо улыбнулся.
- Да сам Меншиков уже предупредил вас, - возразил Веселовский, как будто на самом деле-то они собирались уже спорить с герцогом. - Он не может простить ему председательство в совете.
- Так, значит, у них уже пошли размолвки в середе? - заметил Нелединский, снова улыбаясь.
- В том-то и дело, - подхватил Веселовский, не замечая, что тот умышленно упомянул середу, потому что Тайный совет собирался обыкновенно по середам.
Но Аграфена Петровна поняла и улыбнулась.
Ганнибал сидел по своему обыкновению в углу, на своем излюбленном месте, с крепко стиснутыми на груди руками, и молчал, изредка лишь вставляя свои замечания.
- Ну, а Феофан, - сказал он, - этот поневоле будет на их стороне. Великий князь ему не простит "Правду воли Монаршей".
- Что, что?… Феофан? - опять загорячился Веселовский. - А дело Маркелла? Нынче Маркелл обвиняет его в Преображенской канцелярии. Нет, он не страшен!
- Гвардия, гвардия страшна! - как бы про себя проговорил Черкасов, ходивший по комнате с серьезным лицом и опустив голову.
Но для Веселовского, видимо, не существовало никаких препятствий.
- А украинская армия? - воскликнул он. - Князь Михаил Михайлович двинулся, и уж на этот раз оно верно.
- Да, кажется, что двинулся, - подтвердил Нелединский, - пора ему…
Аграфена Петровна, довольная, что в ее доме идет как следует серьезный разговор, сидела, удобно прислонившись к спинке дивана и, одобряя улыбкой гостей, играла веером, который, по принятой еще в Митаве моде, был весь покрыт автографами выдающихся лиц.
- Абрам Петрович, - обратилась она к Ганнибалу, - вы должны мне тоже написать на веере что-нибудь.
- Если вы меня признаете достойным, - ответил с поклоном арап и улыбнулся своими белыми, ровными зубами.
Абрам Петрович был очень нужный для Волконской человек, так как он, преподавая, по поручению государыни, математические науки великому князю, считался в числе его наставников и близких к нему лиц.
В это время лакей доложил о приходе Пашкова.
Пашков вошел в гостиную, как свой человек, и, поздоровавшись, с улыбкой подал Аграфене Петровне грязный клочок грубой бумаги, сложенный в виде письма.
- Это что? - спросила княгиня, отстраняясь и брезгливо поднимая руки.
- Должно быть, подметное письмо, - объяснил Пашков. - Я его у вас на крыльце нашел.
- Вот, нашли, куда подкидывать письма! - засмеялся Веселовский.
- Ах, это, должно быть, очень интересно! - сказала Аграфена Петровна, все-таки не касаясь письма. - Прочтите же скорее!
Пашков развернул бумагу и стал читать: "Известие детям Российским о приближающейся погибели Российскому государству, как при Годунове над царевичем Дмитрием учинено: понеже князь Меншиков истинного наследника, внука Петра Великого, престола уже лишил, а поставляют на царство Российское князя Голштынского. О, горе, Россия! Смотри на поступки, их, что мы давно проданы!"
- А ведь ловко составлено! - заключил Пашков. - На народ может подействовать.
- Любопытно, кто этим занимается? - спросил Черкасов. - Видно, что человек не простой.
Пашков смял письмо и, подойдя к печке, бросил его туда.
- А вы знаете новость? - спросил он, поворачиваясь на каблуке и захлопнув заслонку. - Рабутин приехал.
Граф Рабутин, которого уже несколько времени со дня на день ждали в Петербурге, был посол Карла VI, императора римско-немецкого.
Глаза Аграфены Петровны заблестели, и лицо оживилось.
- Так что ж вы молчите до сих пор и не скажете? - заговорила она, придвигаясь к столу. - Когда он приехал? Откуда вы знаете это, кто вам сказал?
- Сам видел, сейчас, едучи к вам. Дом ему приготовили у Мошкова; проезжаю - вижу, зеленая карета стоит; гайдуки, кучера - тоже в зелень с белым одеты; ничего, красиво. Спросил, кто приехал, - говорят: Рабутин… вещи его вынимали.
- И много вещей? - осведомился Веселовский.
- Да, изрядно.
Аграфена Петровна задумалась с торжественной улыбкой на губах.
- Прие-хал! - протянула она.
- А отчего вы так интересуетесь им, княгиня? - спросил Пашков. - Я не знал, а то бы поспешил сообщить первым делом…
- Да как же не интересоваться? - наперерыв всем крикнул Веселовский. - Ведь Петр Алексеевич, со стороны своей матери, - родной племянник австрийской императрицы, - значит, Рабутин будет на стороне великого князя, а ведь это - сила!
- Хорошо бы с ним знакомство свести поближе, - заметил Нелединский.
- Что ж, это можно, я думаю, вот через Абрама Петровича или Маврина, - проговорил Черкасов, снова заходивший по комнате.
- Можно еще легче и проще, - сказала Аграфена Петровна. - В первый же раз, как Рабутин будет у меня вечером, я приглашаю вас к себе…
Черкасов приостановился; остальные, как бы удивленные неожиданностью, посмотрели на княгиню, и она наивно оглядела их, точно говоря:
"Ну, да, Рабутин будет у меня, и тут нет ничего удивительного".
На другой же день весть о приезде Рабутина разнеслась по всему городу и отодвинула на второй план все остальные толки.
Городские рассказы и пересуды следили уже почти за каждым шагом австрийского посла. Казалось, узнали всю подноготную: каков он собою, сколько у него платья, слуг, как он держит себя - и все отзывы были благоприятны. Впрочем, одного не могли узнать - самое главное - зачем появился Рабутин в Петербурге?
В придворных кружках говорили, как будто под секретом, но на самом деле желая, чтобы оно стало гласным, что австрийский посол приехал для заключения договора ее величества с его царским величеством относительно турецких и иных дел, общих для обоих государств. Но этого было мало. У нас был свой представитель в Вене - Лонгинский: отчего он не мог заключить договор?
Стали следить за Рабутиным, к кому он поедет и с кем сведет знакомство.
Рабутин, тотчас по своем приезде, был принят государыней частным образом, прежде торжественной аудиенции. Затем он был у великого князя и его сестры, потом объехал важных персон в Петербурге, безразлично, к какой бы партии они ни принадлежали, но у Меншикова был наравне с другими, не выделив его из числа прочих.
У крыльца дома княгини Волконской тоже видели зеленую карету австрийского посла.
Князь Никита, переселясь в угоду жене в Петербург, невзлюбил этого города, тонувшего, как ему казалось, в болотах. Он так и не мог отделаться от того ужасного, тяжелого впечатления, которое произвели на него, - когда они подъезжали по топкой, глубоко засасывавшей колеса, дороге к Петербургу, - обезображенные тлением трупы лошадей, валявшихся по сторонам этой дороги. Дождливая, мрачная, сырая петербургская весна всегда оказывала на него удручающее действие. Приближения этого времени он ждал с внутренним безотчетным страхом. Он знал, что весна не обойдется для него без страшных головных болей, которые аккуратно повторялись у него и мучили, точно какие-то твердые подушки неумолимо сдавливали ему виски и затылок.
Волконскому, который страдал теперь этими своими головными болями, было не до Рабутина и не до его приезда. Он уже недели полторы не выходил из своей комнаты, где сидел, поджав ноги, на диване, в халате и с обвязанной теплым платком, наподобие чалмы, головою - единственным средством, которое помогало ему.