Он слишком озлоблен, думала Барбара. Если бы он хоть на минуту перестал думать о других и взглянул на себя. Он прямо как одержимый со своими идеями грозной и кровопролитной революционной борьбы; он из кожи лезет с этой своей добродетельностью. А Барбаре хотелось жить своей жизнью; у нее не было особого желания переделывать этот ужасный мир. Ей вспомнилось, как при первом знакомстве именно она заговорила об альтруизме, о том, что люди всегда заботятся о благе других.
Он горячо опровергал эго. "Нет, нет, тысячу раз нет! Откуда вы это взяли? Все люди злы и любят только себя, в мире нет ничего ужаснее жестокости человека к человеку". И она вспомнила, как онемела тогда от удивления, пораженная и сбитая с толку его раздраженным голосом, который он все повышал. Ах, если бы он только… она и сама не могла объяснить, чего ей хочется. Она начала писать на клочке бумаги, задумываясь, перечеркивая слова и исправляя буквы…
- Алло! - неожиданно раздался его голос на веранде; она остановилась на полуслове и увидела, что он стремглав, как мальчик, бежит к ней.
Она медленно пошла к нему навстречу, намеренно сдерживая себя, хотя иной раз была способна броситься к нему с распростертыми объятиями.
- Милая! Радость моя! - произнес он, нетерпеливо обнимая ее, и хотел уже поцеловать, но она отстранилась.
- Кого ты любишь больше, меня или революцию? - спросила она с загоревшимися глазами, подняв руки, готовая в случае чего оттолкнуть его.
- Дай, я тебя поцелую, любимая, - сказал де ля Хавр.
Барбара засмеялась.
Он поцеловал ее.
- Где ты пропадал? - стала она журить его. - Я так давно дожидаюсь, что уже решила уйти и начала писать тебе записку.
- Где записка? - спросил он. - Покажи!
- Нет, нет, теперь уже не дам, - воскликнула она и кинулась к столу, но он подбежал раньше, схватил записку так быстро, что она порвалась, толкнул Барбару на диван, а записку спрятал.
Она надула губы.
- Как маленькая, - сказал он и подтолкнул ее так, что она совсем опрокинулась на подушки. Затем он нагнулся и заглянул в глубину зрачков ее серых глаз, как будто ловя в их блеске отражение того, что, как солнце, согревало его чувства, будило жар в его крови, пока сердце не переполнялось избытком жизни…
Она лежала на диване, откинув голову на скользкие шелковые подушки, как обычно при их встречах; на ее полураскрытых губах блуждала улыбка, то готовая перейти в смех, то удивленно-грустная перед приливом нахлынувших ощущений…
Он любовался ею, опьяненный, как всегда в эти мгновения, когда страсть волной вздымалась в его крови; он с наслаждением вдыхал аромат ее молодого тела; как хорошо ему с ней! Он закрыл глаза и в жаркой дремоте отдался чувству, которое ощущал всем своим существом. Немного погодя он приоткрыл их и взглянул на ее разгоревшееся лицо, но тут же смущенно отвернулся, как будто зная, что благоуханная мимолетная нежность, которая от нее исходила, исчезнет, растает от его прикосновения, словит о золотистый луч солнца в зимний день, ясный и робкий, который не знает, остаться ему или скрыться. Лежа рядом, он взял ее лицо в обе ладони, но его душу уже омрачало безумие ночи, которое не выходило у него из головы, и он почувствовал внезапно подкрадывающуюся слабость…
- Можно мне еще поцеловать тебя? - спросил он.
- Ну, конечно, любимый, - рассмеялась она, - для чего же я сюда прихожу?
Он перегнулся над ней своим длинным, худощавым телом и поцеловал ее, сначала осторожно, потом все крепче, крепче, всеми силами удерживаясь от того, чтобы не укусить. И пока он лежал, трепеща и содрогаясь, пока кровь пела и бурлила в его жилах, ему казалось, что весь мир сосредоточился в них двоих, что море и суша, время и пространство навеки расплавились в этом солнце любви. Темная волна страсти захлестнула его сознание, и он стал покрывать поцелуями ее лоб, глаза, щеки, шею, пока краска не залила ее лицо ответным жаром. Он приподнялся, весь дрожа, и припал губами к ее рту; их тела сплелись в тесном объятии, словно подхваченные лучезарной волной… Вдруг де ля Хавр прислушался; ему почудилось, что гравий на дорожке под окном заскрипел под чьими-то шагами. Но он подумал, что ослышался, и опять опустил голову.
Он слышал учащенное дыхание Барбары; оторвавшись от нее, он заглянул в ее серо-зеленые глаза. Они блестели из-под полуопущенных век все тем же веселым задором, как и в первый раз, когда он ее увидел, "соблазняя на поступки, которые, говорят, неизбежно приводят в христианский ад". Но теперь он уже совершенно ясно слышал, что кто-то идет по гравию дорожки, которая вела к веранде. Он разжал руки, обнимавшие Барбару, и встал, еще переполненный жаром объятий. И украдкой взглянул на нее: лицо Барбары, светившееся внутренним огнем, в точности напоминало белокурого ангела Ботичелли, девственно-чистого, как будто она, даже любя его, чуждалась ласк мужчины. Он с изумлением спрашивал себя, неужели она всегда останется такой же непорочной, девственной и чистой, даже после той полноты страсти, которую они испытали? Ведь их руки, ноги, глаза, губы, волосы, все движения сливались в такой полной гармонии, что их дитя, его и ее, должно быть совершенным, даже если все дети в мире появляются в результате неосторожности и ошибок. Ее близость приводила его в восторженный трепет, но его внимание уже отвлеклось в сторону. Он нагнулся над ней в порыве, в котором смешались и желание, и боль, и счастье, и страх, и страдание, и несбыточность его чувства. Он зашептал в непонятном смятении о том, что он ее желает…
- Кого ты любишь больше, меня или революцию? - спросила она, снова надув губки, как ребенок, который просит сладкого.
- Революцию, - ответил де ля Хавр с нежной усмешкой, повернув голову к веранде; взглянув в окошко с места, где он стоял, он сказал вполголоса: - Это Гангу, тот кули, у которого умерла жена, - подошел к двери и крикнул: - Входи, Гангу, входи!
- Салаам, хузур, - поклонился Гангу и уселся, скрестив ноги, на дорожке.
- Входи, входи, - повторил де ля Хавр.
Смущенный Гангу неловко взошел на ступеньки веранды и опять сел.
- Да нет же, иди сюда. Покажись мисс сахиб, - приказал де ля Хавр.
Гангу ошеломило это проявление расположения, несмотря на то, что за последние дни он уже имел несколько случаев убедиться в благожелательности этого сахиба. Поэтому Гангу вошел, дрожа всем телом, волоча ноги, с наклоненной в знак смирения головой.
- Салаам, мисси сахиб, - приветствовал он Барбару, не поднимая глаз.
- Салаам, - ответила та. Она успела подняться с дивана и теперь поспешно приглаживала руками растрепавшиеся волосы.
- Ну, как себя чувствуешь? - спросил де ля Хавр, коверкая хиндустани.
- Мне теперь лучше, хузур, по милости бога.
- А дети здоровы?
- Да, ваша милость, здоровы.
- Они, наверно, тоскуют по матери?
- Да, хузур, на все воля божья. Они помнят мать. Но они скоро привыкнут и к тому, что ее нет.
- Смерть здесь поражает бедняков, - сказал де ля Хавр.
- Да, хузур, - согласился Гангу, - что правда, то правда. Бедным здесь не выбиться. Здесь все делается по чьему-нибудь покровительству. Сардары богатеют, а рабочие голодают. - И он замолчал.
Де ля Хавр заметил, что кули пытается что-то сказать, но у него не хватает духу.
- В чем дело, Гангу? - начал он допытываться. - Скажи, может быть, я чем-нибудь могу тебе помочь?
- Да, хузур, - ответил кули, в замешательстве опустив глаза. - Я пришел просить вас оказать мне милость.
- Какую? Да говори же, говори! - сказал де ля Хавр.
- Хузур! - начал Гангу. - Когда я собирался сюда ехать из своей деревни в округе Хошиарпур, сардар Бута обещал, что мне дадут здесь участок земли, чтобы посеять рис. А когда я приехал, сахиб заведующий сказал, что земли для меня нет. А тут у меня умерла жена, вы же знаете; на похороны денег не было, так что мне пришлось взять взаймы двадцать рупий у баньи. А теперь получается, что моего заработка и заработка детей не хватает, чтобы выплатить долг с процентами. Мы даже не в состоянии просуществовать на то, что мы зарабатываем. Если бы вы могли похлопотать, чтобы бура-сахиб дал мне участок, я был бы вам так благодарен, хузур!
- Хорошо, я это сделаю, - согласился де ля Хавр. - Конечно, тебе должны дать землю; в договорах сказано, что всякий, кто поступает сюда на работу, получает по приезде участок земли, чтобы выращивать рис. Я позабочусь, чтобы условия договора были обязательно выполнены.
Глаза Гангу наполнились слезами.
- Салаам, хузур, я так вам благодарен, - произнес он и повернулся, чтобы уйти, но де ля Хавр остановил его.
- Подожди, - сказал он, засовывая руку во внутренний карман пиджака, вытащил бумажник, вынул из него все деньги и протянул их Гангу.
- Не надо, не надо, хузур, - пробовал отказаться тот, но де ля Хавр сказал тоном, не допускающим возражений: - Бери, здесь пять… постой… десять рупий и восемь анна, все, что досталось на твое счастье! Возьми и снеси банье часть долга, а я постараюсь как-нибудь устроить насчет земли. Салаам, иди и береги свое здоровье.
- Салаам, хузур, - запинаясь, благодарил пораженный такой щедростью кули и стал уходить, пятясь задом, пока чуть не наткнулся на столб веранды.
- Осторожнее, - предупредил его де ля Хавр. - Салаам, - и вернувшись в комнату, обратился к Барбаре: - Вот что здесь происходит каждый день. Твой отец на днях ударил этого несчастного старика.
- Да что ты! - в ужасе воскликнула Барбара.
- Так тут все и делается, - пожал плечами де ля Хавр и взволнованно заходил по комнате.