Ни один мускул не шелохнулся на лице аббата Грубера.
- Вы этого не сделаете, - холодно ответил он, - тем более, что ее смерть будет делом ваших рук…
- Моих!? - вскочил граф с кресла. - Разве я наемный убийца? Почему вы меня можете считать способным на такое преступление?
- Садитесь и успокойтесь, - снова заговорил аббат, не двигаясь с места и не переменяя тона. - Страшные слова не есть еще страшные понятия: "убийца… преступление…" Это только слова… Есть более высокое и великое дело, которому служим сознательно мы, и, к сожалению, бессознательно вы… Дело это соединение церквей под главенством его святейшества, дело это обращение миллионов еретиков в лоно истинной римско-католической церкви Христовой… При такой цели для достижения ее нет дурных средств, и всякое преступление простится святым отцом, которому дана власть от Бога разрешать здесь, на земле, человека от совершенных им греховных дел… Не из злобы, не из корысти, не из греховной страсти ищем мы погибели этой ни в чем неповинной девушки… Она должна волею сложившихся земных обстоятельств явиться искупительною жертвою в великом деле и Господь уготовит ей там, на небесах, светлую обитель и дарует жизнь вечную, перед которою темна и печальна эта земная юдоль.
Иезуит вздохнул и возвел очи к небу.
- Провидение дало нам над вами власть… Люди недальновидные назвали бы это случаем… От нас зависит разоблачить ваше самозванство и погубить вас в глазах двора и общества… Рядом с этой комнатой сидит старый патер, - воспитатель покойного графа Свенторжецкого, готовый, по первому моему слову, принести покаяние и указать на свидетелей, знавших покойного графа в лицо… Он не имел с вами ни малейшего сходства… Выбирайте между повиновением и позором.
Аббат Грубер остановился. Граф Казимир Нарцисович сидел с поникшей головою.
- Обдумайте, сын мой, - добавил Грубер.
Прошло томительных четверть часа. Граф молчал и сидел неподвижно, как статуя.
- Повиновение нашему ордену не остается без награды не только на небе, но и на земле… - вкрадчиво заговорил снова патер Грубер, которого начало пугать упорное молчание его гостя, - а вам доставит случай более выгодной женитьбы на женщине с большим состоянием, одинаковой с вами религии и не уступающей вашей невесте красотой…
- И эта женщина?.. - поднял голову граф.
- Ирена Оленина…
- Вы говорите это от ее имени?
- Нет, но я знаю ее чувства к вам.
Снова наступило молчание.
Аббат нетерпеливо перебирал висевшие на его руке четки.
- Я жду ответа, сын мой…
- Хорошо… Я согласен… Что другое могли ожидать услышать вы при подобной постановке вопроса… Хорошо, я сделаюсь убийцею, но убийцей поневоле… Пусть неповинная кровь этой девушки падет на вас…
- Она должна умереть до половины мая, - хладнокровно, не обращая внимания на слова графа, заговорил снова аббат. - У вас в распоряжении целый месяц, чтобы обдумать все… Главное, чтобы на вас не пало ни малейшего подозрения.
- Но мне необходим сообщник, которому придется заплатить, а в этих делах не торгуются…
- Касса ордена к вашим услугам… Мы не постоим за суммой и всецело доверяем вам в этом тяжелом и ответственном деле…
- Но… - прерывистым голосом начал граф, - я могу рассчитывать после этого на ваше содействие относительно Ирены Олениной?
- Ваш брак с ней можно уже теперь, при благополучном исходе дела, считать решенным… Она любит вас и в ее интересах сделаться графиней Свенторжецкой… У ней огромное состояние… Вы будете счастливы…
- Я согласен… - произнес решительно граф. - Я сделаю по возможности все, что в моих силах…
- Будем надеяться, что вам поможет… - он чуть было не сказал: Бог, но воздержался, - энергия влюбленного.
Граф встал и вышел.
Аббат его не удерживал. Казимир Нарцисович прямо от него поехал к Ирене.
XVIII
МЕЧТЫ ГОРБУНА
От Ирены Станиславовны Казимир Нарцисович возвращался с роковым ящиком, в котором хранилась смертоносная игла. Вид его был сосредоточенно озабоченный.
Он вынес снова от визита к этой женщине впечатление всепоглощающего очарования, но теперь к нему примешалась значительная доза страха. Он был поражен сатанинским хладнокровием этой красавицы.
Казалось, природа, снабдив ее всеми соблазнительными прелестями слабой половины человеческого рода, наделила ее отрицательной добродетелью сильной - мужеством преступления.
И странное дело, очаровательная женственность этого "злодея в юбке", как называл ее сам граф Свенторжецкий еще после визита, во время которого она с таким дьявольским спокойствием подписала смертный приговор Зинаиды Владимировны Похвисневой, смягчала ужас ее преступности, облекала самое задуманное ею злодеяние в почти привлекательную форму.
Это свойство ее мягкой гармоничной речи, невинной прелестной улыбки на тех устах, из которых выходили слова, имеющие роковой смысл, слова, при других условиях способные поднять от ужаса волосы на голове слушателя, и казавшиеся в ее присутствии увлекательною соловьиною песнью - были действительно адское свойство.
Так и только именно так должен был действовать искуситель, чтобы заставить наших прародителей пожертвовать блаженством райской жизни.
Казимир Нарцисович припоминал дорогою то почти наивное выражение лица Ирены, тот вкрадчивый, до истомы доводящий голос, когда она, передавая орудие смерти соперницы, подробно объяснила ему лучший способ его употребления. Она, оказалась, знала по этой части более его.
Ранение сонной артерии иглою могло и не причинить моментальной смерти даже при пробитой насквозь шее человека.
Это орудие действительно только покрытое жидкостью из находившейся в том же ящичке миниатюрной скляночки. Для употребления ее там же находилась и маленькая кисточка с ручкой из слоновой кости.
Жидкость эта была знаменитым "ядом Борджиа", состав которого не открыт до сих пор.
Яд входил в незаметные для простого глаза поры стальной иглы и тогда ранение иглой было безусловно смертельно.
Иглу надо было помазать жидкостью за сутки до употребления в дело.
Все эти холодящие душу подробности убийства передала графу Свенторжецкому с адским спокойствием и ангельскою улыбкою Ирена Оленина.
Она не сказала ему только того, что ящичек со смертоносной иглой, который лежал у него в кармане, она получила от аббата Грубера, что игла эта сохранилась в руках ордена иезуитов со времени папы Александра VI, бывшего из фамилии Борджиа, и унесла бесследно уже много жертв, так или иначе неугодных этой фамилии, а затем и иезуитам.
Казимир Нарцисович ехал к себе и по временам вздрагивал от воспоминаний этой беседы с Иреной Станиславовной.
Первое лицо, которое встретил граф по приезде домой, после отворившего ему дверь камердинера, был горбун.
В уме графа мелькнула мысль взять именно его в свои сообщники по задуманному им кровавому делу.
Он велел ему зайти в кабинет, где и сообщил, что через несколько дней переезжает в "замок мальтийских рыцарей".
- Ты ко мне так через недельку понаведайся, у меня будет к тебе дело.
- Рад всем служит вашему сиятельству.
- Такое дело, что можешь бросить свое шатание по чужим углам, заживешь домком в сытости, в довольстве, даже в богатстве…
Рот горбуна расползся до самых ушей в блаженной улыбке при такой картине его будущности.
Зеленовато-желтые клыки вылезли совершенно наружу.
- Жизни не пожалею за вас, ваше сиятельство, за благодетеля.
Горбун особенно усердно всегда титуловал графа.
- Ну, вот докажи же мне свою преданность делом… - милостивым тоном сказал Казимир Нарцисович.
- И докажу, ваше сиятельство, вот как докажу.
- А я в долгу не останусь… Озолочу… - заметил граф. - Только дело тяжелое, страшное, - добавил граф. - Решишься ли?
- За легкое-то да простое так не награждают. А решиться, отчего не решиться, ведь не человека убивать…
Граф вздрогнул.
- Зачем убивать… А с мертвым придется иметь дело, похоронить…
В голове Казимира Нарцисовича вдруг, мгновенно, как это часто бывает, создался план убийства Зинаиды Владимировны, со всеми мельчайшими подробностями.
- Мертвецов я не боюсь… Не кусаются, - оскалился горбун.
- Так заходи. Вот тебе маленький задаток.
Граф сунул в руку горбуна довольно значительную пачку ассигнаций, вынув ее из кармана без счета.
В том же кармане он ощупал и данный ему Иреной ящичек.
- За что жалуете… Я и так вами много доволен, - взвизгнул горбун, опуская полученные ассигнации в карман.
Лицо его снова исказилось отвратительной улыбкой.
- Так до свидания, на новоселье.
- До свиданья, ваше сиятельство.
Горбун отвесил почти земной поклон и вышел.
Граф осторожно вынул из кармана ящичек и запер его в шифоньерку.
Через два дня он уже переселился в свое новое помещение на Садовой.
День его выезда совпал с днем смерти старшей сестры Белоярцевой - Елизаветы Спиридоновны.
Вторая, Надежда Спиридоновна, пережила сестру только несколькими днями; на другой день ее похорон она тоже отдала душу Богу.
Марья Андреевна окончательно осиротела.
Ее нянька, Арина Тимофеевна, тоже почти с месяц как лежала в постели.
Марья Андреевна ухаживала за ней и днем и ночью, но старушка, видимо, таяла, как догорающая свеча.
По завещанию сестер Белоярцевых, дом со всем находящимся в нем имуществом, и деньги, скопленные старушками, достались Маше.
Вся крепостная прислуга была отпущена на волю.
Первый воспользовался предоставленной свободой Яков Михайлов, перешедший на службу к графу Свенторжецкому.