В числе находившихся в списке был и Иван Сергеевич Дмитревский.
Указанные лица, кроме митрополита, были тотчас же арестованы, а Сестренцевич получил предписание выехать немедленно из Петербурга в свое поместье Буйничи, находившееся в шести верстах от Могилева.
При этом местному губернатору было предписано строго наблюдать, чтобы удаленный из столицы прелат никуда не отлучался из места своей ссылки, никого бы никуда не посылал и ни с кем бы не переписывался.
Аббат Грубер, однако, недовольствовался этим и мечтал приготовить своему врагу в близком будущем уютное местечко в петропавловском равелине.
Несмотря на эти победы иезуитов, дело о соединении церквей по знакомой уже читателям программе аббата, шло довольно туго.
Государь не решался на подобный шаг.
Хотя он рос и мужал в эпоху безверия, господствовшего и при дворе Екатерины II, но первые воспоминания и привычки детства, проведенною им в царствование богомольной Елизаветы Петровны, сохранили над ним свою силу.
Он во всю свою жизнь был чрезвычайно набожен и каждое утро долго и усердно молился на коленях.
В гатчинском дворце пол комнаты, смежной с кабинетом и служившей ему местом молитвы, был протерт его коленами.
Вся надежда аббата Грубера была на влияние графа Ивана Павловича Кутайсова, а для этого его следовало удержать в хорошеньких ручках Генриетты Шевалье.
Достойная дочь католической церкви, действовавшая по указаниям самого аббата, внушавшего их ей через ее духовника патера Билли, должна была, по мнению Грубера, настроить своего обожателя в желательном для иезуитов направлении.
Близость Кутайсова к императору давала твердую надежду на благотворное влияние любимца.
Гавриил Грубер стал сам приходить к мысли о необходимости устранения Зинаиды Похвисневой, так как весьма возможно, что она окажется упорной схизматичкой и не поддастся влиянию мужа в религиозном смысле.
Иван Павлович Кутайсов будет тогда потерян для иезуитов навсегда.
Допускать такую даже гадательную возможность было нельзя, Ирена Станиславовна, между тем, молчала и, как будто, забыла о цене, назначенной за исполненную ею услугу.
Аббат недоумевал и волновался.
Наконец, он получил записку:
"Надеюсь, вы не забыли принятое вами на себя обязательство; вызовите графа на завтра и потребуйте беспрекословно исполнения вашей воли. Я сегодня постараюсь его приготовить к послушанию.
Ирена".
Эту записку передал аббату Груберу тот же посланный, который передал графу Казимиру Нарцисовичу Свенторжецкому записку Ирены Станиславовны Олениной, с приглашением явиться к ней вечером.
XVI
ИСКУСИТЕЛЬНИЦА
Ирена Станиславовна приняла графа Казимира Нарцисовича в своем будуаре.
Мягкий свет стоявший в углу на золоченой высокой подставе карсельской лампы полуосвещал это "убежище любви", как называл будуар покойный Гречихин.
В широком капоте, казавшемся одной сплошной волной дорогих кружев, Ирена Станиславовна полулежала на канапе, всецело пользуясь правами своего положения.
Около нее на низеньком золоченом столике стоял недопитый стакан какого-то домашнего питья и лежал флакон с солями.
Интересное положение молодой вдовы было действительно интересно, в полном смысле этого слова.
Есть женщины, которым придает особую прелесть, особую пикантность то положение, которое на языке гостиных называется "интересным".
Это бывает, впрочем, как исключение.
В большинстве случаев эпитет "интересное", присоединяемый к положению беременной женщины, звучит, если не явной насмешкой, то содержит в себе немалую дозу иронии.
Ирена Станиславовна принадлежала к исключению, к счастливому меньшиству.
Ее красота приобрела еще большую, притягивающую к себе соблазнительность.
Ее щеки горели лихорадочным румянцем, блеск глаз смягчался очаровательной томностью, полураскрытые губы выдавали сладострастие ее натуры.
Некоторая опухлость лица не исказила черт, а напротив, смягчала их резкость, а несколько раздобревшее тело на полуобнаженных руках придало им розоватую прозрачность.
Граф Казимир Нарцисович оценил все это взглядом знатока и был очарован обворожительной хозяйкой с первой минуты своего появления в будуаре Ирены Станиславовны.
Он положительно ел ее своими разгоревшимися глазами и жадно вдыхал насыщенный раздражающими ароматами воздух будуара.
Ирена Станиславовна, конечно, заметила состояние своего гостя.
- Простите, что я побеспокоила вас… - томно сказала она. - Благодарю вас, что вы исполнили каприз скучающей больной, всеми покинутой женщины…
Она подала ему руку. Он прильнул к ней жадным поцелуем.
- Помилуйте… - заговорил он. - Ваша записка была лучем света в мраке моей будничной жизни.
Она в это время жестом пригласила его сесть на кресло, ближе чем следовало поставленного у канапе.
Он сел.
Его колени касались кружев ее капота. Ему казалось, что эти кружева жгли ему ноги.
- Ни на минуту без фраз… - уронила Ирена.
- Поверьте, что это далеко не фраза… Это вырвалось прямо из сердца.
- Принадлежащего другой… - как бы вскользь вставила Ирена.
Он сделал гримасу. Ирена звонко рассмеялась.
- Что бы сказала ваша невеста, увидав вашу физиономию при воспоминании о ней?.. Вы, однако, искусный актер.
- Я… актер…
- Это одно только может служит ей в данном случае утешением…
- Я вас не понимаю…
- Если бы теперь я не знала заведомо, что вы играете передо мной комедию, я могла бы подумать, что вас женят насильно ваши родители.
Она снова захохотала.
- Если вам доставляет развлечение смеяться надо мною, то мне, как гостю, ничего не остается делать, как bonne mine a mauvais jeu и выносить безропотно насмешки больной, скучающей, но при этом очаровательной женщины, - сказал граф.
- Это делает честь вашей кротости и незлобивости. Но, позвольте спросить, с каких пор считается насмешкой простое нежелание быть ее предметом?..
- Эти слова для меня непонятны…
- Однако, граф, какой вы стали несообразительный! Сейчас видно, что вы влюблены… Все влюбленные, как известно, становятся очень глупыми.
- Я заключаю из этого, что вы самой природой лишены возможности видеть умных людей… При вас все становятся глупыми.
- Тонкая насмешка, я даже не называю это комплиментом…
- Далеко нет, это мое искреннее мнение.
- Пусть так… Но вы-то поглупели не от меня… При мне, как я припоминаю прошлое, вы были всегда очень милы и остроумны.
Граф поклонился.
- Значит надо искать причину в другой…
- Напрасный труд… На сегодня эта причина - вы.
- Вот как. Повторяю, берегитесь, я могу кончить тем, что сообщу фрейлине Похвисневой о легкомысленном поведении ее жениха… Ведь это с его стороны преступление.
- Я вас обвиню в сообществе.
- Меня?
- Я представлю документ, вашу записку… Ни один самый строгий судья, даже сам государь не обвинит меня за то, что я поддался непреодилимому искушению… Я человек…
- А я? Как вы думаете?
Он оторопел и молчал.
- А между тем, когда я только одна знала мои обязанности к ни для кого неведомому моему мужу, я не позволила себе ни малейшего легкомыслия… Вы хорошо знаете это по себе, граф. Быть может, вы приписывали это чему-нибудь другому, но прошу вас верить, что это было только торжество долга над увлечением, скажу более, над чувством…
Вся кровь бросилась в голову Казимира Нарцисовича. Он начинал понимать ее.
- Не один каприз больной и скучающей женщины заставил меня вызвать сегодня вас к себе… Я не хотела, чтобы вы вступили в новую для вас жизнь с мнением о вашем прошлом мимолетном увлечении, с мнением обо мне, как о бездушной кокетке.
Граф провел рукой по лбу, на котором выступали капли холодного пота. Он не верил своим ушам. Она любит его.
Смысл ее слов был более чем ясен.
- Желаю вам счастья, граф!.. - продолжала, между тем, она как бы подавленным от волнения голосом. - Ваша будущая жена, говорят, писаная красавица, умна, добра… Берегите ее от злых людей, граф… При дворе их много… Не давайте вползать к вашему домашнему очагу… Повторяю, желаю вам полного, безраздельного счастья…
Она подчеркнула последнее прилагательное. Граф Свенторжецкий побледнел.
Он понял, что до Ирены уже донеслись слухи об условиях его женитьбы.
Он считал их глубокой тайной.
Если же их знает Оленина, значит они стали достоянием светской сплетни.
Значит молчат только при нем и под маской любезности скрывают свое к нему презрение.
Все это мгновенно пронеслось в его голове.
- Прощайте, будьте счастливы… - протянула она ему руку.
Он взял ее и покрыл поцелуями.
- Прощайте? - вопросительно недоумевающим тоном сказал он.
- Да, прощайте… прощайте… Уйдите… Я не могу переносить вашего присутствия… Мне вредно волнение… в моем положении… Я не расчитала своих сил… Я думала, что я уже успокоилась…
Она силилась вырвать из его рук свою руку, но он крепко держал ее, покрывая поцелуями.
Он сполз с кресла и стоял перед ней на коленях.
- Ирена… Ирена… Станиславовна… вы шутите… Если да, то это бесчеловечно…
- Шучу… Я шучу… О нет, нет… Не шучу, к сожалению.
Она горько засмеялась.
- Значит вы… вы… меня любите… - задыхающимся от приступа страсти голосом проговорил он.
- Ха, ха, ха… ха… - вдруг разразилась она хохотом.
Он вскочил, как ужаленный.