- Почему я должна молчать… Мы вдвоем, и я говорю вам правду… Мне терять нечего… Надо только действовать с умом, а его я не пойду занимать у вас… Я довольствуюсь вашим состоянием…
Она захохотала, но в этом хохоте слышались горькие ноты.
- Возьмите его себе… Все… и освободите меня от этой муки! - выкрикнул он.
В этом крике слышалась нестерпимая внутренняя боль.
- Оно и так мое, - холодно сказала она. - Но мне нужно и вас.
- Зачем?..
- Вопрос более чем странен… Я затрудняюсь ответить, так как вы сейчас доказали мне, что не любите откровенности… Ну, хоть бы затем, чтобы быть холоднее с моими поклонниками…
- Мне страшно понимать вас…
- Какой вы стали боязливый… А почему вы не подумали, что мне будет страшно то, что вы заставили меня понять…
- Я увлекся… Я любил вас…
- А я, может быть, вас до сих пор люблю…
- В таком случае… Ирена, дорогая… - он подошел и сел около нее на край дивана. - Почему ты не хочешь обвенчаться со мной?
- К чему… Что изменит брак в наших отношениях? Ничего… Для вас, я понимаю, он был бы выходом из вашего тяжелого положения, для вас он был бы к лучшему, а для меня только к худшему… Я ведь не сказала вам, что я люблю вас до самопожертвования… Я люблю вас… люблю потому… потому что вы мне еще не разонравились…
- Это откровенно…
- Я предупреждаю вас, что буду только откровенной…
- Но почему же, сделавшись моей женой, ваше положение изменится к худшему?
- А вы этого не можете сообразить… Между тем это так просто… Теперь вы мой раб, а тогда я буду вашей рабою…
- Как так?
- Да так. Теперь вы в моей полной власти… Я могу распоряжаться вами и вашим состоянием…
Он вздрогнул.
- Не бойтесь, я не буду злоупотреблять этим… А тогда выдав мне свое имя, не лучше чем имя Родзевич, сочтете, как всякий мужчина, свой долг относительно меня исполненым… Вы устроите дом… будете отпускать мне суммы на хозяйство, на булавки. А себя сочтете свободным… На ревнивых жен не обращают внимания… Ревность жены - такое общее место… Ведь ей дано положение, место почетной прислуги… Ведь развлечения мужа на стороне не потрясают ее домашнего трона… Чего же ей нужно… Так рассуждают мужья и жены волей-неволей должны подчиниться… Не то в нашем положении… Я не потерплю не только малейшей измены, но даже возникшего подозрения… Вам придется забыть Зинаиду Владимировну…
Он встрепенулся…
- Но я не могу же не бывать там хоть изредка… Это покажется странным… Мы даже дальняя родня.
- Как вы перепугались… Даже приплели родство… Бывать я вам разрешаю везде… Но знайте, что мне будет известно каждое ваше движение, каждое слово… И берегитесь, если вы от вашего немого обожания к этой девчонке, перейдете к более существенным доказательствам ваших чувств… Горе и ей… Впрочем, она мне поплатится и за прошлый год.
В последних словах Ирены Станиславовны прозвучало столько злобы, что Виктор Павлович невольно вскочил с дивана и отошел в сторону.
- За что же?.. В чем же она виновата?.. - простонал он.
- В том, что стала на моей дороге… Вы знаете басню Лафонтена "Волк и ягненок". - Я волк - вы меня сделали им… Но довольно об этом, поговорим о вас… Вы хотите поступить снова на службу?
- Хочу и поступлю, - резко ответил он, еще не успокоенный от раздражения.
- Куда? - властно спросила она.
Он как-то невольно подчинился ее авторитетному тону и покорно отвечал:
- В гвардию… В тот же полк…
- Вот как? Кто же это устроил вам?
Он рассказал о ходатайстве Архарова и о встрече с государем.
- Это хорошо… Значит мне хлопотать не придется…
- Вам… - насмешливым тоном спросил он, думая хоть этим уязвить этого прекрасного "палача", как мысленно называл он Ирену.
- Да мне… - спокойно сказала она.
- Через ваших поклонников… Слуга покорный…
- Вы ревнуете… Это мне почти нравится, - усмехнулась она.
- И не думаю.
- Не лгите… Но успокойтесь… Я хотела просить Шевалье.
- Какую Шевалье?
- Мою приятельницу… французскую актрису.
- А… знаю… Что же могла тут сделать актриса?
- Очень много… Пожалуй, более чем сам Архаров.
- Каким образом?
- Она хороша с Кутайсовым… Вы понимаете?
- Понимаю…
- Вот я в моей непрестанной заботе о вас, - насмешлево продолжала она, - хотела через нее добиться прощения вас государем… Но это уладилось иначе и я очень довольна! Чем меньше услуг мы требуем от наших друзей, тем лучше.
- Относительно меня, вы, понятно, не держитесь этого правила?
- Вы мне не друг… вы враг.
- Вот как!..
- Несомненно… Вы укрощенный мною зверь, и не будь у меня в руках хлыста, вы бы растерзали меня… Вы обвиненный, я палач, а разве палач и жертва могут быть друзьями.
- Вы, однако, доволно правильно глядите на вещи… И такое положение укротителя и палача вам нравится? - сказал он.
В голосе его звучала бессильная злоба.
- Очень… Нет ничего лучше чувства власти… Вы, мужчины, очень хорошо знаете это. Почему же женщина не может воспользоваться обстоятельствами, дающими ей в руки эту власть.
Он заскрежатал зубами.
- Не сердитесь… Разве можно сердится на такую красивую женщину.
Она встала во весь рост и закинув на голову свои обнаженные руки, лениво потянулась.
Вся кровь бросилась ему в голову.
- Садитесь сюда, рядом со мной! - села она снова на диван.
Он повиновался. Она обвила его рукой за шею и потянула к себе.
Снова мысли и думы, весь, только что окончившийся унизительный для него разговор, вылетел у него из головы и она снова наполнилась одною клокочущею горячею кровью.
XVIII
У ТАВРИЧЕСКОГО САДА
В описанный нами день треволнений для Виктора Павловича Оленина, день встречи его с Иреной Станиславовной и переезда, по ее требованию, под одну с нею кровлю, в доме генерала Владимира Сергеевича Похвиснева ждали гостей.
Туда должен был приехать и Иван Сергеевич Дмитревский. Последний хотел прихватить с собой и своего племянника, но визит таинственной посетительницы и происшедший после него разговор с Олениным побудил старика не заикаться не только о совмествой поездке, но даже о предполагаемом им самим посещении семьи Похвисневых.
Похвисневы, как мы уже сказали, приобрели домик за Таврическим садом, то есть по тогдашнему времени не только на окраине города, а за городом.
Дом был деревянный, одноэтажный, окруженный забором, за которым с одной стороны был густой сад, а с другой обширный двор, со всевозможными службами, людскими и тому подобными хозяйственными постройками.
Дом, как загородный, был приобретен за недорогую цену, и не только с мебелью, но со всею домашнею обстановкою и живым инвентарем, заключающимся в шести лошадях, четырех коровах, свиньях с поросятами, домашней птицей и прочим.
Дом этот разыскала Ираида Ивановна и уплатила за него три тысячи рублей - цена даже по тому времени баснословно дешевая.
Продавал, его один дворянин, имевший несчастье потерять жену, бывшую несколько лет сумасшедшею, а потому не только дом, но все вещи, находившиеся в нем, навевали на несчастного вдовца, впавшего по смерти жены в меланхолию, тажелое, гнетущее воспоминание.
Этим объясняется дешевизна покупки.
Ираида Ивановна, впрочем, благоразумно умолчала о прошлом обитателей приобретенного ею домика.
Меблировка комнат, довольно обширных и чистых, если не многочисленных, то совершенно достаточных для таких семейств, как семейство Похвисневых, была более чем прилична, а главное - все было в порядке, под руками, и хозяйство, с помощью крепостных слуг, прибывших из Москвы вместе с господами, с первого же дня жизни в домике пошло, как бы о заведенному издавна порядку.
Это радовало сердце хозяйки.
Состояние Похвисневых не было из особенно больших. Сотня душ крестьян в подмосковной деревне да пятьдесят тысяч рублей, полученных в приданное за женою, - вот все, чем располагали Владимир Сергеевич и Ираида Ивановна.
При наличности двух взрослых дочек, по тому времени это была почти бедность, тем более, что довольно значительная часть капитала была прожита молодыми сунрагами в первые годы после свадьбы.
За покупкой дома у них осталось лишь несколько тысяч.
Часть родового имения, полученную еще при жизни отца Владимиром Сергеевичем, последний продал брату Сергею Сергеевичу за наличные, которые ушли на бурную и дорогую жизнь холостого молодого гвардейского офицера, как ушли и те несколько десятков тысяч, которые выделил ему тоже при жизни его отец, Сергей Платонович.
У Владимира Сергеевича осталось лишь маленькое имение в Тверской губернии, чуть ли не с 15 душами крестьян.
Пожалование трехсот душ государем пришлось очень кстати и было, пожалуй, важнее генеральского чина.
Впрочем, последнему много обрадовались сам генерал, генеральша и их старшая дочь Зинаида Владимировна.
Равнодушной к генеральству отца осталась младшая, Пелагея или Полина, как звали ее родители.
Неблагозвучное имя Пелагеи она получила в честь бабушки, по матери, по требованию старухи, как имя, переходившее из рода в род и непременно бывавшее в потомстве и дочерей, и сыновей.
Справлялось новоселье и праздновалась монаршая милость.
Правда, приглашенных было немного, так как Похвисневы еще не успели завести круг знакомства, а все же хлопот оказалось довольно.
Владимир Сергеевич любил общество и сам принимал участие в разговоре, и своими острыми подчас словечками смешил присутствующих.
Ираида Ивановна, вполне светская дама, умела устраивать вечера и принимать гостей, как истая аристократка.