Он не знал, он не смел даже думать, что она любит его, но он припоминал иногда обращенные на него ее взгляды, казалось, проникающие прямо в душу, вливаюшие в нее живительный бальзам, дарящие покой и светлую радость.
Его разбитое существование поддерживала мысль, что Ирена кем-нибудь увлечется и согласится на окончательный разрыв. Он возлагал надежду на поездку в Варшаву, он не отказывал ей в деньгах, даже сокращая личные расходы. Он думал, что она там, среди своих соотечественников, встретится с кем-нибудь, кто заставит ее забыть о нем, оставит его в покое. Он готов был ее обеспечить половиной своего состояния… Он даже сказал ей это.
Тогда он был бы свободен и его кумир принадлежал бы ему.
Он знал, по отношению к нему семейства Похвисневых, что ни Зинаида Владимировна, ни ее родители ничего не имели бы против его предложения.
И вдруг, увы, все рушилось!
Он не успел даже побывать у Похвисневых, как появилась Ирена с своими грозными предписаниями. И все надо было исполнить.
Более всего бесило Виктора Павловича то, что внутренне он ничего не имел в настоящую минуту против переезда под одну кровлю с Иреной.
Годичная разлука сделала то, что она имела для него прелесть новизны.
Ее очаровательный образ носился перед ним и почти застилал собою образ Зинаиды Владимировны.
Он знал, повторяем, что это временно, но его бесила эта двойственность его природы.
- Послушай, Виктор! - вдруг подошел к нему Иван Сергеевич. - Я не любопытен и не хочу совершенно знать, какая тайна соединяет тебя с этой женщиной, которая называет себя твоей женою, которую ты назвал так несколько минут тому назад, но, быть может, я могу помочь тебе выпутаться из такого, видимо, двусмысленного положения, тогда, пожалуйста, располагай мною…
Оленин поднял голову.
- Милый дядя, я не знаю, как благодарить тебя за доброе слово… но ты мне помочь не можешь…
- Ты думаешь?.. У меня есть связи, знакомство…
- Увы, никто не поможет…
- Уж и никто…
- Ты прав, не никто… Один человек мог бы мне помочь.
- Кто же это?
- Государь.
- Государь… - повторил Дмитревский. - Ну, это значит, конечно, никто, потому что государь у нас не потворщик любовным шашням… В этом отношении он более чем строг, и едва ли найдется человек даже из очень близких к нему, который решился бы доложить ему о подобном деле…
- Увы, я знаю это сам, и она это знает… - опустил голову Виктор Павлович.
- Что же ты намерен делать?
- Исполнить ее волю.
- В чем же состоит она, можно полюбопытствовать?..
Оленин рассказал вкратце желание Ирены Станиславовны.
- Ее нельзя назвать требовательной, - заметил Дмитревский.
- Ты думаешь?
- Я не только думаю, но это очевидно, другая потребовала бы открытой совместной жизни.
- Это было бы лучше.
- То есть как лучше?..
- Так, это не было бы тем дамокловым мечом, который теперь висит надо мною и не дает мне дышать спокойно. Она это знает… Я ей предлагал обвенчаться - она отказалась.
- Вот как!
- Да, она знает, что тогда я буду ее господином, а теперь я ее раб.
- Но в чем же дело? - невольно спросил Иван Сергеевич.
- Я не могу этого сказать тебе.
- Мне?
- Ни тебе, никому на свете.
- Но почему же? Ведь я не пойду доносить, - обиделся старик.
- Не то… Это тоже одно из ее условий.
- Но она не узнает.
- Она узнает все.
- Ты ею напуган, как малый ребенок.
- Ты ее не знаешь… Наконец, я дал ей только сейчас честное слово.
- Это другое дело. Я не настаиваю.
Оба снова замолчали.
Дмитревский стал по прежнему ходить медленным шагами по кабинету, а Оленин снова погрузился в свои думы.
- Письмо! - вошел в кабинет Петрович и подал на подносе Ивану Сергеевичу большой конверт, запечатанный круглою печатью черного сургуча.
Дмитревский взял письмо и сел на диван. Сломав печать, он вынул из конверта в четверо сложенный лист толстой бумаги, развернул его и стал читать.
- Это касается и меня, и тебя, Виктор, - сказал он, окончив чтение.
- Меня?
- Это письмо от Архарова; он пишет, что завтра выйдет высочайший приказ о назначении меня товарищем министра уделов, а относительно тебя пишет, что он говорил государю и его величество благосклонно отнесся к причине, задержавшей тебя в Москве. На днях он уведомит тебя, когда можно представить тебя государю… Ты будешь - он, по крайней мере, надеется - принят снова на службу в гвардию, тем же чином…
- Не забыл… Спасибо ему… А тебя, дядя, поздравляю от души.
- Есть с чем… Я даже не знаю, что я буду делать… В этом министерстве уделов, я, кажется, буду не у дела…
- С твоей-то светлой головой, да ты сразу обнимешь всю их канцелярскую премудрость…
- Однако, своего дела ты не хочешь доверить рассудить этой светлой голове, - съязвил Иван Сергеевич.
- Дядя, - укоризненно начал Оленин.
- Молчу, молчу, я пошутил.
В это время раздался звонок.
Оказалось, пришли два бывших сослуживца-товарища Дмитревского, Беклешов и князь Друцкой. Дмитревский познакомил их со своим племянником.
Хозяин стал рассказывать гостям о своем трехдневном аресте, о двукратном представлении государю, обеде во дворце и наконец предстоящем назначении.
Подали шампанское и поздравили нового будущего товарища министра.
Разговор перешел к злобе дня - реформам нового царствования.
- Цесаревич Александр - правая рука своего отца в делах правления, - заметил князь Друцкой.
- Еще бы! После того, более чем доблестного поступка, которым он проявил свою сыновнюю преданность, государь, говорят, не чает в нем души, - проговорил Беклешов.
- А что такое? - спросил Оленин.
- Разве вы не знаете? Впрочем, вы долго были в отсутствии. Еще в последние месяцы царствования покойной императрицы распространилась повсеместная, хотя и тайная, молва, что государыней оставлена духовная, по которой наследником своим она назначает своего внука Александра Павловича, минуя сына. Духовная доставлена была в сенат, для вручения после ее смерти великому князю Александру Павловичу, и действительно была вручена ему.
- Что же он? - спросил заинтересованный Виктор Павлович.
- Он поступил, как достойный внук Екатерины и предпочел долг сыновний своей собственной выгоде и завещанию своей августейшей бабки. Он пошел прямо к своему отцу и упал перед ним на колени, держа в руках запечатанный пакет с этим завещанием, при чем сказал великие слова: "Се жертва сына и долг к отцу! Делайте с ним и со мною что вам угодно". Этот благородный поступок так тронул государя, что он со слезами на глазах обнял своего сына и спросил его, что он желает, чтобы он для него сделал. Великий князь пожелал только быть начальником над одним из гвардейских полков и пользоваться отеческою любовью государя. Вот как поступил цесаревич, - закончил рассказчик.
- Едва ли это правда, - заметил Дмитревский. - Хотя, действительно, после того, как цесаревич назначен был полковником в семеновский полк и первый присягнул своему отцу, а за ним вся гвардия, на него посыпались милости государя и он поручил ему важнейшие должности в государстве.
- Он их и достоин; несмотря на свою молодость, он одарен великими качествами ума и сердца; даже, если то, что я рассказал, и не было на самом деле, а только слух, который, однако, упорно держится повсеместно в народе, - заметил Беклешов. - Люди лгут и я тоже.
- Но как же народ относится к этому поступку цесаревича? - спросил Оленин.
- Он благословляет его, так как всякий благомыслящий сын отечества легко мог предусмотреть, государь мой, что такой случай мог бы произвести бесчисленные бедствия и подвергнуть всю Россию неисчислимым несчастиям, - отвечал князь Друцкой.
- За это, говорят, и Самойлов пожалован орденом и четырьмя тысячами душ крестьян; уверяют, что государь этой милостью исполнил лишь волю своей покойной матери, - заметил Беклешов.
- Самойлов… Он был генерал-прокурором? - спросил Дмитревский.
- Да. И он-то, как говорят, и внес завещание государыни в сенат, а затем вручил его цесаревичу.
- Сенат знал о содержании этого завещания?
- Нет, оно было внесено в запечатанном конверте.
- Я утверждаю, что это пустая молва. Просто анекдот, - заметил Иван Сергеевич.
- Если и анекдот, то он указывает на мнение народа о цесаревиче, как о человеке, способном на высокодоблестный поступок.
- Это несомненно, народ не обманывается, - кивнул головою Дмитревский.
Беседа продолжалась еще несколько времени, а затем гости простились и ушли.
- Я сейчас поеду, дядя!.. - дрогнувшим голосом сказал Виктор Павлович, взглянув на часы.
Был шестой час вечера.
- Поезжай, но помни, если что понадобится, обратись ко мне, - сказал Иван Сергеевич.