Из воспоминаний очевидца: "В трое суток Дмитрий Николаевич, можно сказать, очаровал народ. Доступность, ласковость, удивительное снисхождение восхищали каждого. Дом его окружен был толпами людей. Черногорцы нарочно приходили с гор, чтобы удостоиться поцеловать полу его платья, прихожая всегда была полна ими, никому не запрещался вход… Адмирал, лично удое-товерясь в искренней преданности жителей, освободил их от всякой провинности, обеспечил сообщение с Герцеговиною, а для покровительства торговли учредил конвой до Триеста и Константинополя. К таковым милостям и попечениям бокезцы не остались неблагодарными. Старейшины от лица народа поднесли адмиралу благодарственный лист и предложили жизнь и имущество в полное его распоряжение. В несколько дней снаряжено на собственный счет жителей и вышло в море для поисков 30 судов, вооруженных от 8 до 20 пушек, что по мало-имению малых военных судов при флоте было великой помощью. Распоряжение сие принесло больше пользы, нежели могли бы доставить налоги. Милосердие и кротость нашего правления были в совершенной противоположности с правлением соседа нашего Наполеона".
Негошу Сенявин обрисовал свою позицию относительно Бокко-ди-Катторо так:
– Сей город был дан австрийцами Наполеону по Пресбургскому миру, а так как мы ныне в войне с Наполеоном, то ни с австрийцами, ни с кем иным считаться в этом деле я не намерен!
– Добро говоришь! Истинно так! – поддержал его митрополит.
Слова Сенявина стали известны и находившимся в Катторо австрийцам. Испытывать судьбу они не стали, а тихо покинули город. В тот же день бокезцы и черногорцы заняли все городские форты. Католический каноник и агент римской церкви Кайнович, понаблюдав в эти дни за русскими, проникся к ним искренним уважением. В Рим он, к неудовольствию папы, отписал всю правду: "…Русские никого не обижали и не утесняли. Офицеры были хорошо воспитаны, а солдаты вежливы. Они были снисходительны и совершенно не суровы… Что касается религии, то она была так же свободна, как при прежних правителях… Кто хотел бы сказать что-либо плохое о русских, по крайней мере о тех, которые были в Будве, заслужил бы имя лживого человека". В школах на вопрос "Кому должно поклоняться?" дети, как один, отвечали: – Единому Богу! – Кому служить до последней капли крови? – Единому Александру!
Мальчишки черногорцы, беспрестанно паля на улице в воздух из пистолей, восклицали:
– Да здрав буди наш царь Александр, да погибнет песья вера!
Но праздники, сколь долгими бы они ни были, все же рано или поздно заканчиваются. А потому Сенявин с Белли, уединившись, обсуждали план дальнейших действий. Вице-адмирал рассуждал:
– Здешний залив – наилучший на всем побережье по защите. Горы, окружающие область, неприступны и непроходимы. Рядом Черная Гора, а на черногорцев мы можем полагаться всегда и во всем. Да и местные бокезцы своею доблестью тоже известны. А потому, думаю я, что надо нам делать Бокко-ди-Катторо нашей основной базой в войне с французами! Отсюда легко дотянуться везде, но сюда дотянуться будет почти невозможно! Мы морской блокадой изолируем Далмацию от Италии и принудим французов таскать свои припасы через горы. Посмотрим, как они обрадуются, столкнувшись там с черногорцами! Однако надо ухо держать востро.
В тот же день был учрежден торговый конвой в Адриатике и в Черном море. Отныне российский флот брал на себя безопасность плавания и защиту морской торговли в здешних водах.
Сенявин был прав, ибо, несмотря на столь бескровное и стремительное занятие Катторо, радоваться особых причин пока не было. Борьба за Адриатику только начиналась, тем более что главный противник – французы, по существу, в нее еще и не вступали, а, оккупировав большую часть Далмации, лишь готовились со своей стороны к захвату Дубровника-Рагузы. Не имея солидных регулярных сил, чтобы противостоять французам на суше, Сенявин все же успел овладеть не менее важным, чем Рагуза, портом, спутав при этом карты как австрийцам, так и французам.
– Куда поворачивать мне корабли теперь? – поинтересовался у командующего деловой Белли.
– Тебе, Григорий Иванович, дело всегда найдется! – усмехнулся Сенявин. – Двинешься сейчас же к лежащим против Далмации островам и овладеешь ими. На борт возьмешь для этого сотни три черногорцев. Я же, вернувшись на Корфу, отправлю тебе оттуда еще два-три егерских батальона.
– Справлюсь! – мотнул головой Белли. – Нам не привыкать!
Следующим утром Сенявин уже встречался с местными старейшинами и главами районов – коммуниа-тов. Рядом с адмиралом на самых почетных местах восседали митрополит Пётр да братья Ивеличи. Первым слово держал старший из Ивеличей отставной генерал Марко:
– У нас в провинции имеется до четырех сотен судов. Что нам стоит снарядить в каперы хотя бы несколько десятков из них!
– Ничего не стоит! – поддержали его старейшины. – И пушки есть, и храбрецы найдутся!
– А уж на суше можно собрать целый полк в тысячу храбрецов! – продолжал Ивелич. Внезапно его остановил недовольный митрополит.
– Неправильно ты говоришь, граф! Ту тысячу воинов ты оставь себе и сам ею верховодь! Я же обещаю русскому адмиралу, что соберу шесть тысяч лучших юнаков и сам стану над ними предводительствовать!
Слушая такие речи, Сенявин лишь кивал головой и улыбался. Обещанные тысячи воинов были ему сейчас нужны как воздух, а о каперских судах и говорить нечего. Недостаток в мелких шебеках да фелюгах эскадра испытывала наисильнейший. Теперь, кажется, все эти проблемы решались наилучшим образом. Затем к командующему обратились и местные купцы:
– Война приносит нам страшные убытки! Еще несколько месяцев, и все мы будем разорены. Помогите!
– Поможем, – кивнул вице-адмирал. – Грузите свои товары, а я дам вам конвой.
Тут же Сенявину старейшины вручили благодарственный лист.
– Отныне наши жизни и имущество в полном вашем распоряжении! – сказали они.
Вернувшегося ночевать на фрегат "Михаил" вице-адмирала встречал кавторанг Лелли:
– Ладно пока все у нас здесь получается, Дмитрий Николаевич, вот и дальше бы так!
– Тьфу-тьфу, не сглазь! – трижды сплюнул за борт Сенявин. – Лиха беда начало. Кто знает, что произойдет дальше, так что не станем пока загадывать! Пока ж выбирай якорь да бери курс на Корфу. Пора возвращаться на базу и заниматься эскадренными делами!
***
От бухты Кастель-Ново до Новой Рагузы при свежем попутном ветре ходу всего пять часов. Зайдя в залив Ка-ламото, фрегат "Венус" отдал якорь.
– Вытравлено пятнадцать саженей! – доложили Развозову.
– Добро! – кивнул тот. – Баркас к спуску. Мичма на Броневского ко мне!
Володя Броневский, недавно сменившись с вахты и залезши с головой под одеяло, только-только заснул, а потому прибывшего рассыльного встретил словами не слишком ласковыми. Но делать нечего, надо подниматься. Спустя полчаса он с тремя десятками матросов, имея на четыре дня провианта, уже шел на баркасе к небольшому островку, что располагался на выходе из залива. Одновременно на переговоры к Рагузе ушла шлюпка с графом Войновичем.
Опытный Развозов знал, что делал. С островка было очень удобно наблюдать за проходящими мимо залива судами. Командир "Венуса", естественно, пожелал занять столь удачный для перехвата возможных неприятельских судов пост.
Свежий ветер бытро привел молодого мичмана в чувство, и он уверенно направлял румпель баркаса к северной стороне каменистого островка. За кормой трепетал Андреевский флаг. Толстобокий баркас повиновался малейшему движению руки, а Володя был весьма горд, что именно ему, а не кому иному, поручено столь ответственное и самостоятельное дело. Высадились на остров. Берег был высок и обрывист, а потому взбирались на него, держась за колючий терновник. Пока матросы перетаскивали припасы, Броневский забрался на вершину и, вооружившись зрительной трубой, осмотрел окрестные воды. Однако, кроме пенных шапок волн и большого наката, он ничего не увидел. Далеко к югу синели острова Курцало и Меледо, а к северу покрытые снегами вершины катарских гор. Оглядел он сверху и весь свой остров: брошенную среди волн каменную плиту с кривыми можжевеловыми деревцами и шиповником. Вдалеке паслись небольшие стада диких ослов и коз.
Назначив наблюдателя, мичман спустился с вершины. Было прохладно, и пришлось натянуть поверх мундира брезентовый капот. Матросы тем временем уже соорудили из парусов две палатки: побольше для себя и поменьше для офицера. В небольшой ложбинке нашли рытвину с чистой дождевой водой. Разожгли костерок, на котором уже вовсю закипал кулеш.
– Ваше благородие, просим к столу отужинать! – позвал Броневского кашевар.
Но не успел мичман запустить свою ложку в пахнувшее дымком аппетитное варево, как с вершины острова раздался ружейный выстрел: сигнал появления паруса! Матросы мигом разобрали весла.
– Навались! – командовал Броневский, самому же радостно думалось: неужели сразу и такая удача!
Море было балла за три, а потому баркас мотало немилосердно. Едва вышли за оконечность острова, как сразу увидели большую тартану, идущую с норда на фордевинд. Чтобы успеть на пересечку, поставили парус. За него был ответственным опытный марсофлот Егор Трофимов. Вскоре баркас начало заливать волнами. Пришлось назначить двух матросов непрерывно вычерпывать воду. На тартане тоже увидели идуший баркас и сразу же отвернули в открытое море.
– Предупредительный под нос! – скомандовал Броневский, держа рукой шляпу, чтобы ту не сдуло ветром.
Коротко рявкнул носовой фальконет, и ядро с посвистом легло у самого форштевня неизвестного судна. На капитана тартаны это, однако, никакого впечатления не произвело. – Отдать рифы! – велел Броневский.