- Что вы, что вы, разве я не знаю…
Они прошли через залу, коридор, который вел в апартаменты молодого барчука, и одну из гостиных в будуар Фанни Михайловны, где и застали ее в сильнейшем беспокойстве относительно отсутствия сына на проводах отца, а главное того, что, когда она заикнулась позвать Колю, Герасим Сергеевич вдруг отрывисто заметил:
- Не звать… Не надо… Что за нежности!
"Что произошло между ними?" - восстал в уме ее томительный вопрос, разрешение которого она отложила до отъезда мужа, и, как только лошади тронулись от крыльца, послала Зину за Николаем Герасимовичем.
- Где ты так долго пропадала? - накинулась она на вошедшую первою в будуар Зину. - Что Коля?
- Вот он… - указала Зиновия Николаевна на вошедшего за ней следом Савина.
- Коля, что случилось?.. - бросилась к нему мать.
- Успокойтесь, мама, ничего особенного. Отец отказал мне в своем согласии… - отвечал он, беря Фанни Михайловну за плечи и усаживая на диван.
- Я тебе говорила…
- Вы правы… - закончил он, садясь в кресло.
Зина незаметно выскользнула из будуара, оставя наедине мать с сыном.
- Что же ты намерен делать?..
- Придется поехать и объяснить ей положение дела… - деланно хладнокровным тоном произнес Николай Герасимович.
- Послушайся меня… - начала было Фанни Михайловна.
- Нет, мамаша, не надо… - остановил он ее.
- Тебе нравится Зина? - вдруг переменила она разговор. Он пристально посмотрел на нее, пораженный этим неожиданным вопросом.
- Зина… Она прекрасная девушка и хороший человек… Я рад за нее, что исполняется ее заветная мечта и она едет учиться в Петербург; с ее чудным сердцем она будет идеальной женщиной-врачом.
- Если бы ты не был влюблен в эту Маргариту Гранпа, она, может быть, раздумала бы ехать учиться и ее чудное сердце отдано было бы тебе… Я материнским чутьем догадываюсь, что она любит тебя.
- Оставьте, мама, этот разговор, я люблю Зину как сестру, не более, слышите, не более…
- Слышу… - сконфуженно сказала Фанни Михайловна. Мать и сын замолчали.
Эту неловкую паузу прервала вбежавшая Зина, заявившая, что едут Поталицыны.
Это было большое семейство соседних помещиков. Фанни Михайловна и Зина отправились навстречу гостям. Николай Герасимович ушел к себе.
XXVI
ДЛЯ ДРУГОГО
Прошение отставного прапорщика Вадима Григорьевича Мардарьева о разорвании векселя и насилии, произведенном над ним отставным корнетом Николаем Герасимовичем Савиным, было направлено Корнилием Потаповичем куда следует.
Мардарьев был вызван и подтвердил свое прошение.
Вызван был и Михаил Дмитриевич Маслов, которому волей-неволей пришлось рассказать все то, чему он был свидетелем в номере Европейской гостиницы.
Одетый весьма прилично, хотя и скромно, Вадим Григорьевич даже вошел в роль негодующего жалобщика и произвел впечатление на допрашивавшего его чиновника.
Знакомство Алфимова тоже пригодилось, и доклад о поступке Николая Герасимовича Савина был снабжен надлежащими справочками о его прошлых похождениях в Петербурге, а потому резолюция последовала суровая, вполне соответствующая желаниям Колесина: "Выслать в Пинегу".
К чести Аркадия Александровича надо сказать, что он даже несколько опешил, когда Алфимов сообщил ему копию с этой резолюции.
- Это уж того… слишком… - сказал он сквозь зубы.
- Поступков много оказалось…
- Все это так, но… Надеюсь, впрочем, что если он не вернется в Петербург, то его же не потащут в Пинегу из родительского дома?..
- Не сумею вам сказать.
- Нет, этого нельзя… Устройте, Корнилий Потапович, чтобы они дали знать только городской полиции, а вне Петербурга пусть его гуляет где хочет… А то это уже слишком, мне это ляжет на совесть…
- Постараюсь…
- Постарайся, постарайся… А то я сам поеду хлопотать…
- Зачем беспокоиться вам… самим… - отвечал Алфимов.
- Кстати, я могу тебе теперь заплатить деньги по векселю. Кажется ему срок…
- Послезавтра.
- Ну, все равно, получай сегодня…
Колесин выдвинул один из ящиков письменного стола, почти сплошь наполненного пачками с деньгами, вынул несколько пачек и отсчитал Корнилию Потаповичу пять тысяч восемьсот рублей…
- Вот еще двести, ты похлопочи там, о чем я говорил, - подал он две радужных Алфимову.
- Благородной души вы человек! - воскликнул умиленный Корнилий Потапович, пряча деньги в бумажник. - Все будет сделано, как желаете.
Алфимов скрылся.
Он действительно устроил так, что распоряжение о высылке отставного корнета Савина в Пинегу было сообщено только приставам петербургской полиции.
Великодушно снисходя к своему побежденному врагу, Аркадий Александрович не мог себе и представить, что плодом его хлопот, соединенных со значительной тратой денег, воспользуется не он, а другой.
Мы уже знаем из писем Маргариты Максимилиановны Гранпа к Савину, что вскоре после начала сезона она поддалась просьбам отца и переехала от бабушки снова под родительский кров.
Колесин торжествовал и буквально засыпал "предмет своих вожделений" цветами и подарками, не забывая и Марину Владиславовну.
Он уже считал Маргариту своею, зная, что его опасный соперник Савин не станет теперь между ним и ею, как вдруг среди ярых поклонников "несравненной", "божественной", как звали ее балетоманы, Гранпа появился молодой гвардейский офицер Федор Карлович Гофтреппе.
Сын влиятельного в Петербурге лица, обладавший колоссальным состоянием, он сразу выдвинулся вперед не только в мнении Марины Владиславовны, а следовательно, и Максимилиана Эрнестовича, но даже во мнении самой Маргариты.
Восторженное поклонение юноши и притом богача, действует заразительно. Молодой Гофтреппе был желанным поклонником в замкнутом мире жриц Терпсихоры, а потому явное предпочтение, отдаваемое им Маргарите Максимилиановне, не могло не щекотать сначала ее самолюбия.
Несколько месяцев разлуки с предметом своей первой любви, Николаем Герасимовичем Савиным, разлуки, хотя и сопровождаемой нежной перепиской, несколько охладили чувства молодой девушки, которую стало понемногу всасывать в себя театральное болото, среди которого она находилась; балетный мир, этот мир легких па и нравов, переменных туник и обожателей, не мог остаться без влияния на молодую, предоставленную самой себе девушку.
Шепот зависти подруг по поводу ухаживания за ней Гофтреппе все более возвышал в глазах Маргариты Гранпа последнего, и все благосклоннее и благосклонее она стала принимать его ухаживания.
Федор Карлович не забывал и Марину Владиславовну и состязался с Колесиным в выражении ей всякого вещественного внимания и даже одержал верх, так как Аркадий Александрович, по праву старого знакомства, полагал, что положение его в семье Гранпа упрочено, иногда неглижировал исполнением желаний стареющей красавицы, Гофтреппе же умел исполнить малейшую ее прихоть.
Марина Владиславовна взвесила на весах своего мнения обоих поклонников Маргариты, и Федор Карлович перетянул.
Об этом деле не догадывался Колесин, хотя ухаживанья Гофтреппе его начали беспокоить, но он думал, что старик Гранпа на его стороне и был сравнительно спокоен.
Федор Карлович не считал Колесина своим соперником. Эта "крашеная кукла", как он называл его вместе с другими, не могла представлять какой-либо опасности, а тем более в глазах ненавидящей его, - он знал это, - Маргариты Максимилиановны.
Другое дело Николай Герасимович, его бывший товарищ по полку, об отношениях которого к Гранпа он знал, знал он также, что Маргарита ожидает его приезда в качестве жениха.
Это представляло серьезное препятствие в его романических планах будущего.
Он таил, однако, эти опасения в самом себе, так как самолюбие не позволяло ему сознаться в боязни соперничества Савина.
Только раз Федор Карлович, после изысканного обеда у Дюссо, обильно политого шампанским и другими тонкими винами, по душе разговорился в приятельской компании и упомянул о Савине, как о конкуренте и конкуренте серьезном на расположение Гранпа.
Среди обедающих был его товарищ детства - один из видных чиновников при его отце.
- Савин не представляет ни малейшей опасности, - сказал он.
- Почему? - воззрился на него Федор Карлович.
- Так как его нет в Петербурге, а отсутствующий не опасен.
- Но он приедет, она его ждет…
- Пусть ждет - не дождется…
- Почему же? Он может приехать во всякое время.
- Если и приедет, она его не увидит.
- Ты говоришь загадками.
- Ничуть. Если он приедет в Петербург, то тотчас же и уедет по независящим от него обстоятельствам.
- Объясни, ради Бога! - взмолился молодой Гофтреппе.
- Есть постановление о высылке его в Пинегу, - отвечал чиновник.
- Не шутишь?
- С какой стати. Зайди ко мне в канцелярию, я покажу тебе подлинное дело и подлинную резолюцию.
- Ты меня окончательно воскрешаешь!.. Значит он здесь не заживется?
- Он будет выслан в течение двадцати четырех часов. Об этом дано знать по всем участкам. Где бы он ни остановился, - участковый пристав должен будет сделать распоряжение.
- За что же это?
Чиновник в коротких словах рассказал Гофтреппе историю с Мардарьевским векселем.
- Но это не все… За ним много прежних грешков… Он, ведь ты помнишь, скандалил вовсю в Хватовской компании.
- Знаю, знаю. Но ведь этому прошло много времени. Он еще тогда двух штатских в Неву бросил.
- Было и это. Да мало ли что прошло… У нас за каждым обывателем все на счету, все записано… Мы помним…