- Гляди, Федя, как меньшой брат на старшего взглядом высверкивает. Вчера ввечеру уже, после доклада Валериана Григорьевича, назначил Алексей Петрович Аслан-хана командовать всею конницей. Как узнал об этом Гасан, так вновь на коня вскочил и в ночь вне себя умчался. Уже под утро не слыхал ли ты грая да шума?
- Нет, Максимыч, спал я крепко.
- А мы вот не спали, потому как вернулся Гасан этот из лесу вне себя и прямёхонько в шатёр старшего братца отправился. Единственного брата, заметь! "Я - самый доблестный воин нашего рода, - кричит. - Всею ратью командовать достоин". Хвать кинжал и давай им перед лицом единокровного брата вертеть, и давай лезвием полотно шатра сечь! Шумит, вопит, рыданием исходит! Мы на шум прибежали. Алексей Петрович сам, лично, их разнимал. Насилу у Гасана ножик отобрали. А он плачет, как дитя, рубаху на груди рвёт: ударь, дескать, безоружного в обнажённую грудь. Это он родному-то брату - управителю всего их царства-государства, размером с обеденное блюдо! А гонору-то, а спеси!
- А тот?
- А чего тому-то сделается? Ты посмотри на него: лицо будто изваяние у статуи. Лежит себе на подушках, трубку покуривает. Бабы при нём - всё как положено.
Аслан-хан возлежал на груде ковров. Закутанные в шелка прислужницы подавали ему вино и пищу.
- А я на всё согласен, - неожиданно заявил Гасан-ага. - Зубами землю прогрызу. Яма будет до шайтанова логова. Шайтана за рога ухвачу, хвост на ладонь намотаю и тебе приволоку, Ярмул. И Урус-хан доволен будет, и все жёны и дети его возрадуются!
- Не горячись, Гасан-ага - устало вздохнул Мадатов. - Ты хороший воин: смелый, честный, стойкий. Но сейчас не о том речь...
Мадатов, кривясь от боли, поудобней устроился на ложе и продолжал:
- У меня для вас сюрприз, Алексей Петрович. И сюрприз этот не из приятных.
- Не томите Валериан Григорьевич. Я уж предвижу дурные вести. Ваши раны помешали мне вчера же приступить с расспросами, но и теперь...
Командующий умолк на полуслове. Фёдор заметил, как он побледнел, увидев в руках Мадатова потрёпанный, покрытый пятнами крови конверт.
- Война есть война - всюду кровь... - тихо проговорил Сысоев. Лихой русый чуб, уже тронутый сединой, серые проницательные глаза, страшный шрам, рассекавший лоб, - отметина турецкой сабли, ордена Святого Георгия четвёртой и третьей степени на груди. Сын генерала, за плечами Бородинское сражение, под командой - донское казачье войско. Василий Алексеевич смотрел на татарских рыцарей со святым недоверием природного, кровного врага. С недоверием, готовым в любую минуту обратиться в лютую, убийственную ненависть.
Мадатов между тем неторопливо разворачивал письмо.
- Это донесение от Алексея Александровича.
- Какими судьбами? - Ермолов вскочил, забегал по горнице. Тяжёлая поступь командующего всколыхнула настил пола, заставила зазвенеть посуду на столе.
- Не томите, Валериан Григорьевич! Что пишет Алёша? Читайте вслух, у меня от офицеров русского корпуса секретов нет!
- Позвольте мне, Алексей Петрович, - предложил Сысоев. - Рустэм, ты болен. Дай-ка мне донесение.
- Читай же, Сысоев, не томи!
- С самого начала? Тут Алесей Александрович к вам лично обращается... - Сысоев вертел в руках непривычными к бумаге пальцами окровавленную страницу. - Ну, будь по-вашему.
- "Сердечно приветствую тебя, Алёша!
Пишу сие письмо второпях. Не пеняй на погрешности в стиле и упущенные подробности. Фельдъегерь торопится. Да и мне самому недосуг..."
- Фельдъегеря Цица тоже умудрился присовокупить к своей добыче, - прервал казачьего генерала Мадатов. - Мы не стали допытываться, что бандит сделал с конвоем. Не было времени. Уже у Лорса обнаружили обглоданные трупы лошадей и разбитую пушку. Видимо, Цица пушками не торгует.
Сысоев продолжил:
- "...Добрались до Коби не без приключений и не так скоро, как намеревались. Разведчики приносили мне непрестанно одни и те же страшные известия: чума. От страшной болезни обезлюдели несколько аулов в окрестностях Коби. Из боязни заразить жителей крепости, мы провели несколько дней, не входя в крепость, на бивуаке. Охота в тех местах неплохая, но всё же люди мои оголодали без хлеба. Наконец, не обнаружив ни у кого из моих людей признаков болезни, я отдал приказ вступить в крепость. Там нас встретил самый радушный приём... Любимое тобою семейство, по счастию, застали в добром здравии. Почтенный Абубакар скорбит о сыновьях, но уныние бежит от него. Князь Коби по-прежнему бодр и полон сил..." - Сысоев умолкал, пропуская в тексте послания места, не имеющие отношения к военному совету, закашлялся. Он знаком попросил Фёдора подлить в чашку вина. - Читать далее, Алексей Петрович?
- Продолжайте, Василий Алексеевич!
- "...Во всё время нашего пребывания в Коби из окрестных селений продолжали поступать известия о чуме. Посему мною было принято решение семейство князя из крепости не вывозить. Почтеннейший Абубакар распорядился ввести карантинные меры.
Уже отбыв из Коби, получили мы страшное известие о нападении на крепость оравы лезгинцев. Сие неприятное известие сообщил нам небезызвестный тебе Йовта. Бандит этот со всею его шайкой был встречен нами уже по ту сторону гор. Я позволил себе предположить, что проходимец тащится на помощь всё тем же лезгинцам, но, поразмыслив, рассудил иначе. Не станет же он сообщать командиру регулярной части русской армии о нападении банды на дружественное России княжество, будучи сам сообщником бандитов. Не слабоумный же он?"
- Ну это с какой стороны посмотреть, - добавил от себя Сысоев и продолжил:
- "В завершение письма могу добавить лишь одно: Йовта не соврал. Коби действительно в осаде. Подтверждением тому является встреченный и разбитый нами отряд лезгинцев. Один из пойманных нами вояк сообщил, что направлялся в Коби на подмогу товарищам. Не туда ли следовал и Йовта с отрядом? Какие меры следует принять в этой сложной ситуации - решать тебе, Алексей.
Душевно преданный тебе Алексей Вельяминов".
Тяжёлое молчание повисло в генеральской горнице.
Ермолов медленно встал. Максимович подал ему раскуренную уже трубку. Генерал курил, отвернув лицо к темнеющему окну.
- Ходят слухи о Мустафе Ширванском, - тихо проговорил Мадатов, поглядывая на застывшую у окна фигуру командующего. - Болтают, будто он нанял войско. Хочет пожечь Грозную, пока она не достроена. Нашёл по эту сторону гор союзников и потатчиков.
- Я знаю, - коротко ответил Ермолов, не оборачиваясь.
- Говорят, Мустафа денег не жалеет. Даже пушки у него имеются, только пушкарей хороших нету...
- Ты храбрый воин, Рустэм, - вступил в разговор Аслан-хан. - И ты знаешь, что братский долг велит нам спасти Абубакара и его семью. Вырвать из лап свирепого врага. Подобно барсам бросимся мы, чтобы вонзить когти и клыки в тела врагов. Подобно орлам станем терзать и клевать поверженного противника!
- Ты начитанный и образованный человек, первейший мудрец в своём народе, - проговорил Ермолов. - Ты - поэт и отважный воин, Аслан-хан...
- И лучший из твоих друзей, Ярмул!
- О, да! Но мы не станем кидаться, подобно барсам. И орлиную отвагу выкажем по-другому.
- Мы готовы доказать свою преданность русскому царю и тебе, Ярмул! - Аслан-хан встал. В домашней одежде, пеший, без доспехов, человек этот являл собой живое воплощение воинственного духа природы этих мест. Он, словно обломок скалы, вынесенный с гор селевым потоком и временно нашедший успокоение на краю бездонной пропасти, готов был в каждый миг продолжить сокрушительное падение. Самойлов и Бебутов встрепенулись. Правая рука Фёдора привычно легла на рукоять шашки.
- Я не единожды выражал тебе признательность от имени государя императора и командования русской армией. Имею основания полагать, что и в будущем мы не раз удостоверимся в твоей отваге и преданности российскому престолу. Готовься к новому походу, Аслан-хан. Приказ получишь утром.
Гасан-ага вскочил. Самойлов и Бебутов поднялись вместе с ним.
- Пролитая мною кровь станет залогом верности моего народа русскому царю.
- Кто позволил тебе, Гасан, говорить от имени народа? - оглушительно прошептал Аслан-хан. - Ты - полковник русской армии, ступай в свой отряд. Проверь, готовы ли воины и их кони к предстоящему нам опасному походу во славу Аллаха и русского царя. Добросовестно нести службу - вот высшая доблесть офицера. Выполняй приказание!
Лицо Гасана-аги сделалось зеленее стяга конного полка, которым он командовал. Не разбирая дороги, роняя на пол предметы меблировки, младший брат суверенного владетеля Кураха кинулся вон из апартаментов командующего русской армией.
Аслан-хан ограничился сдержанным поклоном. Владетель Кураха удалился, сопровождаемый телохранителями и вежливыми улыбками русских офицеров.
- Как горяч молодой Гасан! - усмехнулся Сысоев. - Будь он девицей - я бы и влюбился, пожалуй.
- Продолжим? - предложил Ермолов. Лицо командующего оставалось неподвижным, подобно львиному лику, грубо изготовленному безвестным ваятелем. Фёдору не раз доводилось видеть чудное изваяние над дверями миссии Лондонского библейского общества, когда превратности службы заносили его в Кизляр.
- Мы не можем послать отряд к Коби, - первым высказался Сысоев. - Не можем оставить строителей без прикрытия. В последней стычке большая часть третьего эскадрона выбыла из строя убитыми и ранеными. Мы непрестанно отбиваемся от налётов лесных банд, теряем коней. Как будем воевать, если Мустафа и вправду соберёт большое войско?
- Уже собрал, Василий Алексеевич, - устало проговорил Мадатов. - Войско идёт сюда, идёт медленно - пушки тащат, паршивцы. Вознамерились ими стены разбить.