* * *
Ровно в восемь часов, когда на кораблях отбили склянки, вошел для доклада адъютант:
– Доброе утро, товарищ контр-адмирал!
– Не совсем-то оно доброе, ну, ладно. Может, ты чем-нибудь порадуешь?..
Адъютант разложил перед собой бумаги, записки и тексты принятых шифровок.
– Только что, – сообщил он, – запеленгована работа радиостанции одной немецкой субмарины.
– Каковы ее позывные?
– Тире-тире-точка-тире.
– Ага! – оживился Сайманов. – Наконец-то Швигер заговорил. Каковы же его координаты?
Адъютант взглянул на свои бумаги, потом на карту:
– Радиопеленги, товарищ контр-адмирал, пересеклись рядом и образовали треугольник, центр которого находится примерно в сорока милях к норд-осту от Канина Носа.
– Далеко!.. Я давно уже замечаю, что Швигер жмется к берегам Новой Земли. Недаром у нас, когда он держит позицию, пропадают мотоботы с пушниной…
– Что прикажете, товарищ контр-адмирал?
Игнат Тимофеевич подумал, решительно хлопнул по столу ладонью:
– Вот что! Всем кораблям, находящимся в местах скрещения коммуникаций – такие места подводные корсары особенно любят, – дать радиограмму… И такого содержания: первую готовность к бою не снимать, в подозрительных районах через каждые полчаса проводить контрольное бомбометание…
Сайманов отыскал на карте, разложенной поверх стола, крохотную модель патрульного судна, спросил:
– Какие сведения с "Аскольда"?
– Получена шифровка, – доложил адъютант. – Два дня тому назад у них кончилась пресная вода, вчера доели хлеб, а сейчас подходит к концу топливо.
– Радируйте Рябинину следующее: "Идти на угольную бункеровку в Иоканьгу". А когда "Аскольд" забункеруется – снова пойдет в море для продолжения патрулирования.
– Разрешите продолжать, товарищ контр-адмирал?
– Пожалуйста.
– Корвет "Ричард Львиное Сердце" вышел на свободную охоту.
Сайманов взял у адъютанта донесение патрульных судов, несших дозор на Кильдинском плесе, и прочел: "Британский корвет в 03.18 по местному времени пересек полосу брандвахты и, не отвечая на позывные, скрылся в неизвестном направлении…"
Игнат Тимофеевич отбросил бланк донесения, приказал:
– От имени союзного морского командования надо сейчас же договориться с корветом о радиопозывных, и командору Эльмару Пиллу впредь отвечать незамедлительно, коли мы их для дела вызывать будем!
– Какие будут еще распоряжения?
– В одиннадцатой комнате спит лейтенант Ярцев. Когда проснется, чтобы уже была заготовлена для него недельная путевка на курорт в Мурмаши. Это, слава богу, недалеко, и, если он нам потребуется, мы его сможем быстро вызвать.
– Будет исполнено, товарищ контр-адмирал.
– Предстоит торпедный удар по вражескому каравану. После обеда не забудь мне напомнить, чтобы я встретился с начальником авиаразведки. Надо не упустить этот караван и перехватить его еще на подходе к Порсангер-фиорду…
Через открытую форточку донесся вой сирены, пение корабельных горнов, глухой лязг цепей.
– Это вернулся "Летучий"? – спросил Сайманов.
Адъютант шагнул к окну, отдернул тяжелую штору.
– Так точно! – сказал он, вглядевшись в предрассветный туман. – Эскадренный миноносец "Летучий" становится на якорь.
– Добро! Тогда подайте к причалу катер, я должен повидать капитана третьего ранга Бекетова.
* * *
На всем Северном фронте, от хребта Муста-Тунтури и до затерявшейся в лесах станции Масельская, царило затишье.
Зато военный океан грохотал по-прежнему. В тучах брызг выносились с гребня на гребень узкие подвижные миноносцы. Во мгле предвесенних штормов настороженно рыскали патрульные суда с расчехленными орудиями. Взлетали на высоту волн и снова скрывались в водяные пропасти юркие "морские охотники". В рискованную темноту ночей, погасив промысловые огни, уходили рыболовные траулеры…
Глава седьмая
Под солнцем
Рябинин всю ночь расхаживал по мостику, вполголоса пел старинную поморскую песню:
Летом день и ночь в моем краю
простирает власы солнце красное,
а зимой неизреченные
венцом огненным сияют сполохи.
Ну а мне светил в стране полуночной
тихий голос песенный,
взгляд твой ласковый…
И всю ночь "Аскольд" шел по Белому морю, которое играло и шумело под лучами незакатного солнца. Матросы не уходили с палубы, дыша смолистым запахом хвойных лесов, что тянулись слева нескончаемой зеленой каймой. Чайки, нахохлившись, сидели на воде по-ночному, морские, травы извивались на пологих волнах длинными рыжими стеблями.
Китежева смотрела, смотрела на это ночное море, на эти нежные розовые облака, плывущие вдали, и неожиданные слезы блеснули в ее глазах.
– Как хорошо-то! – сказала она. – Война ведь, а все равно как хорошо кругом!.. Мне даже плакать хочется оттого, что я живу в таком мире… В таком чудесном!..
Артем сидел рядом с ней на откинутой доске рыбодела, смотря за борт, где пенилась изумрудно-зеленая вода. Взглянув на девушку, определил белую ночь коротко:
– Вечер и утро протягивают друг другу свои руки.
Девушка не ответила, прислушиваясь к голосу капитана. С высоты мостика слова песни не долетали до палубы, и один только мотив – тягучий, как осенний ветер, – вплетался в шум воды за бортом.
– Все поет, – сказал Артем, посмотрев на мостик. – Рад, что телеграмму от жены получил. Привела шхуну в Кандалакшу и на днях выезжает поездом на север…
Волна, подмятая форштевнем, вырвала свой гребень из-под привального бруса, косо хлестнула снопом брызг вдоль борта. Варенька вытерла платком лицо, засмеялась, потом снова задумалась о чем-то.
– Знаешь, – вдруг сказала она, – вот мне почему-то всегда кажется, что Рябинины прожили большую хорошую жизнь!..
– Может быть, – согласился Артем. – Хотя вся их жизнь состоит из бесконечных разлук и встреч.
– Что ж, – отозвалась Варенька, – разве это не хорошо: ждать, встречаться, снова провожать. Кажется, никогда бы не надоело…
Они ушли с палубы на рассвете, если только можно назвать рассветом то время, когда вокруг почти ничего не изменилось, лишь стрелка часов механически шагнула вперед. В коридоре, огибающем корму наподобие подковы, им встретился Мордвинов. Он курил махорочную цигарку и, увидев лейтенанта, бросил окурок в открытый иллюминатор.
– А курить здесь не полагается, – сказал Артем, словно не замечая, что Варенька сжимает ему локоть.
– Можете в наказание оставить меня без берега, – резко ответил матрос. – Мне он не нужен!
И, сердито глянув на девушку, Мордвинов стрелой взвился по трапу, ведущему на верхнюю палубу.
Варенька оставила локоть Артема, устало вздохнула:
– Ну вот! Я так и знала, что он стоит здесь – ждет… А ты, Артем, можешь хотя бы ради меня не задевать его по пустякам?
– Это не пустяки, – строго произнес Пеклеванный. – Он курил в неположенном месте.
– Ты уже начинаешь раздражать меня своей официальностью.
– Мне бы не хотелось раздражать тебя, Варя, но это моя прямая обязанность. Оставь я сегодня в покое Мордвинова, завтра тебя, потом еще кого-нибудь, и будет не корабль, а ярмарка!..
– Ты очень много берешь на себя, – сказала Варенька и, подходя к двери лазарета, снова вздохнула: – А все-таки удивительный человек!..
– Кто?.. Я?
– При чем здесь ты! Ты совсем не удивительный. А вот Мордвинов, он – да!.. И в то же время, Артем, я ему очень благодарна. Он следит, как родная мать, чтобы я высыпалась, ругается с кочегарами, если нет пара на отопление каюты, приносит мне в походе горячий кофе. Я встаю – и моя одежда уже высушена. А это, знаешь, как ценно!..
Немного утомленная, она слабо пожала ему руку:
– Спокойной ночи! Хотя ее не было сегодня. Увидимся в Архангельске…
Улыбнулась на прощание и закрыла за собой дверь каюты.
Глядя в иллюминатор, Пеклеванный докуривал папиросу и прислушивался… Вот она плещется перед сном над раковиной, вот шуршит в ее руках полотенце, и, наконец, со звоном скользят по раме кольца коечных штор.
– Спи, Варенька, спи…