– Как тебе не стыдно, Карл! Я ходил уже несколько раз. Притом ты же знаешь, у меня в такую погоду болят раны.
– Раны? Они есть у меня тоже.
– У тебя их меньше.
– Зато у тебя нет тяжелых.
– Ну, Карл. Сходи, а за это я буду держать ночь за тебя. Сходи, Карл!..
– Ну, ладно, черт с тобой! Давай метать жребий: кому достанется длинная спичка, тот пойдет в город. Только ты, Пауль, не подсматривай…
Карл отвернулся. Сделал вид, что обломал одну спичку, потом зажал в пальцах обе спички и протянул ефрейтору две серные головки – какую из них Пауль Нишец ни вынь, все равно ехать придется ему…
– Сплошное свинство! – разозлился ефрейтор и, сломав в пальцах проклятую спичку, стал собираться в дорогу.
Через полчаса обманутый Пауль Нишец сел на попутную машину и отправился в город. Карл прислушался и, когда гул мотора заглох вдали, достал из потайного места банку с яичным порошком.
– Хоть ты и ефрейтор, а все равно дурак, – сказал егерь, разводя огонь в очаге, чтобы жарить яичницу.
Поставив на медленное пламя сковородку, Карл лег на койку и, подогнув колени, разложил перед собой тетрадь. Погрыз карандаш, посмотрел в потолок и осторожно вывел первую фразу письма к невесте в далекий городок Грайфсвальде:
"Моя незабвенная Лотта!
Ты пишешь, что за тобой стал ухаживать Густав Зисс, что раньше служил кондитером в булочной на углу Ульрихштрассе. Передай ему, пожалуйста, что если он потерял одну ногу под Сталинградом, то вторую потеряет в Берлине, когда я со своими боевыми товарищами вернусь на родину после победы. Я понимаю, Лотта, что тебе приходится тяжело…"
Легким сквознячком подуло в спину. Карл обернулся и вскрикнул. В раскрытой двери стоял заснеженный бородатый человек.
Рука Карла, судорожно царапая стену, потянулась к шмайсеру, но пришелец мягко, как кошка, прыгнул с порога и положил на горло егеря свою жесткую страшную ладонь.
И, задыхаясь, Карл вспомнил не Лотту, не парад в Афинах, не кабаки Франции, не хребет Муста-Тунтури, а всего лишь две несломанные спички, из которых одну вытащил Пауль…
* * *
Никонов открыл шлагбаум, чтобы немецкие грузовики проходили, не останавливаясь возле кордона, и подождал, пока яичница зарумянится с обоих боков. Мертвый фашист, валявшийся под столом, не мог испортить ему аппетита. Потом, перекинув через плечо трофейный шмайсер, Никонов рассовал по карманам автоматные диски. Сахар, банки консервов, плитки шоколада – все, что нашлось на полках кордона, он тоже забрал с собою.
Еще раз оглядев на прощание разгромленное в яростной схватке жилище, Никонов долгим взглядом посмотрел в лицо мертвому врагу, словно стараясь запомнить его навеки, и, тяжело ступая по скрипучим половицам, вышел.
Ветер, перемешанный с колючим снегом, сразу бросился на него, и скоро фигура человека пропала в метельных вихрях.
Теперь у него было оружие, и он уже не был одинок в безбрежных тундрах Лапландии!
Глава третья
Неспокойные ночи
Вечером раздались сразу две дудки. Одна – стыдливая: "Начать осмотр на вшивость". Другая – почти праздничная: "Команде получить сахарный паек". Осмотр на вшивость – военная необходимость. Вошь на корабль мог забросить только враг. Как известно, вшей на флоте не бывает. Но таков уж закон: раз в неделю выверни наружу свою тельняшку, посмотри – не завелось ли чего? Есть особый журнал на корабле – "Журнал ЧП", в который заносятся все чрезвычайные происшествия: отравления пищей, драка, эпидемия, самоубийство, пожар и – вошь. Если обнаружена хоть одна вошь, об этом событии докладывают непосредственно в штаб флота, и на корабль уже начинают смотреть, как на зачумленный. Такова сила многовековой традиции русского флота – самого чистоплотного флота в мире!
Совсем другое дело – получать сахар. Это занятие веселое. Некурящие вместо табаку имеют право еще и на плитку шоколада. А сахарный песок ссыпают прямо в бескозырки – так его легче всего донести до кубрика. Матросы постарше уже успели сшить мешочки и осуждают беспечную молодежь. А тут еще с рейда по семафору передали приказ, чтобы "Аскольд" перетянулся вдоль причала поближе к берегу, – требовалось освободить место для стоянки одного танкера. Сыграли аврал, надо бежать на палубу, а у тебя в бескозырке сахар. Второпях матросы ссыпали песок кучками на рундуках и сразу попали под "фитиль" Пеклеванного, который с часами в руках наблюдал за авральной командой.
– Разлакомились! – ругался он. – Что вам дороже – сахар или сигнал к авралу? Пулей надо бежать… пулей!
Рябинин тоже вышел на полубак. Перетягиваться решили с помощью лебедки. Один шлаг троса лег на барабан неровно, командир решил его поправить, но палец случайно попал под трос, и его ободрало так, что даже сорвало мясо вместе с ногтем, палубу забрызгало кровью.
– Сам виноват, старый дурак, – сказал Рябинин и велел Китежевой прийти к нему в каюту с бинтом. – А я уже ранен, – пошутил он, протягивая девушке окровавленную руку. – И, кажется, весьма тяжело… Лечите!
Пока она бинтовала ему палец, он здоровой рукой нащупал что-то в кармане и протянул девушке конфету.
– Кладите на зубок, – сказал он. – Это вам вместо гонорара. Вы все-таки женщина и лучше меня разбираетесь в сладостях.
Они разговорились. Варенька за эти дни уже успела полюбить этого большого доброго человека и даже не обижалась, когда он ругал ее за мелкие женские прегрешения – опоздания, излишнюю суетливость и прочее.
– Кстати, о сладком, – напомнила ему девушка. – Только для вас. Почти на ушко… Можно?
– Можно. Распечатывайтесь.
– Наши матросы, кажется, что-то задумали. Сегодня они получили сахарный паек…
– Ну!
– И каждый отделил от своего пайка граммов по двести в общий мешок…
– Ну!
– И мешок этот куда-то спрятал мой санитар Мордвинов…
– Ну!
– Вот вам и "ну". Может, они решили отвальную справить. Сахар загонят, а вместо него водки купят… Мордвинов у меня вчера еще громадную бутыль выпросил.
В дверь осторожно постучали. Вошел Мордвинов:
– Товарищ командир, разрешите на берег уволиться?
Прохор Николаевич, ни слова не говоря, выписал матросу увольнительный билет. Потом как бы нечаянно спросил:
– Не тяжело тебе будет одному?
– То есть… как это? – сразу покраснел Мордвинов, тараща на Рябинина глаза.
– Мешок-то, говорю, не тяжело тебе одному тащить? Да и бутылку разбить можешь. А в бутылке-то, брат, я знаю, что ты потащишь…
Мордвинов понял: здесь уже все знают – таить нечего.
– Товарищ командир, – сказал он, – это все не так, как вы думаете. Сахар мы собрали – это верно. А бутыль мне под рыбий жир понадобилась. У меня еще литров пять его с прошлого рейса осталось. И все это мы решили жене Кости Никонова оттащить. Бабе-то ведь помочь надобно!
Он посмотрел в упор на Китежеву:
– И совсем зря вы так обо мне подумали. Я выпить и сам не дурак, до войны все "американки" в Мурманске спиною обтер. А сейчас я, коли время такое строгое, ни в одном глазу, ни мур-мур!
– Иди, иди, парень, – сказал ему Рябинин. – Я тебе и так верю…