6
Его размышления были прерваны самым неожиданным образом. Внезапно всё вокруг утонуло в невероятном грохоте. Деревья ожили – заволновались, затряслись, словно под ними была не твёрдая мёрзлая земля, а исполинские волны ярящегося в буре океана. С верхушек сосен посыпались комья слежавшегося снега. Грохот нарастал становился с каждым мгновением всё яростнее, всё неистовее. Казалось, что в предрассветной мгле началось неслыханное по силе землетрясение, способное уничтожить всё живое на земле…
Дяде Пете был знаком этот грохот. Теперь, чуть попривыкнув, он уже ясно разбирал и шипенье "катюш", и монотонное уханье минометов, и громоподобные удары тяжелых орудий. Ухватив половчее мешок с продуктами, старый повар почти бегом пустился к кухне. Как и обычно по утрам, солдаты сидели на плащ-палатке и чистили картошку.
Неподалеку весело плясало пламя большого костра, но это уже никого не тревожило. Немцам, надо думать, было сейчас не до костров. Увидав повара, оба солдата, словно сговорившись, лукаво улыбнулись и кивнули головами в сторону речки:
– Ну, что скажешь, дядя Петя?
Но дяде Пете было не до разговоров. Сбросив мешок на землю, он тут же принялся командовать:
– Живей, живей, сынки! Эх, кабы успеть! Котлы-то пустые ещё…
Как назло, дрова в печурке не разгорались. Повар на чём свет стоит честил помощников:
– Работяги! Не могли приготовить парочку-другую сухих чурок!
А лес всё гудел, деревья клонились к земле, как во время сильного бурана. Дядя Петя кричал и ругался, но не только солдаты, а даже сам он не слышал собственного голоса. Он и не заметил, как к кухне подошел старшина.
– Орлы! Как тут у вас дела? – весело крикнул он и, по обыкновению, одним глазом заглянул в большой котел. Заметив, что вода уже закипает, а на плащ-палатке стоят два ведра очищенной картошки, старшина подскочил к дяде Пете, хлопнул его по плечу и что-то крикнул в самое ухо. Но из-за грохота повар так ничего и не услышал.
Эта ночь совсем не походила на предыдущие. Все были убеждены, что и рассвело-то много раньше, чем обычно. Задолго до наступления утра над деревьями протянулись молочные полосы, предвещавшие ясный день; полосы эти всё расширялись, прогоняя из леса густую ночную тьму. Вместе с зарей пришла тишина.
Когда кухня выехала из лесу, большая дорога оказалась забитой до отказа. По ней тесно, почти впритирку, двигались машины, подводы, шли команды солдат. Вся эта лавина направлялась к холму по ту сторону речки. Поляна, ранее притаившаяся, безмолвная и, как казалось, совершенно мертвая, сейчас звенела человеческими голосами. Опустели землянки и окопы; их обитатели ушли далеко вперед. На снегу валялись невесть откуда взявшиеся доски, кучи перетёртой солдатскими телами соломы, банки из-под керосина, пришедшие в негодность каганцы и прочая немудрая рухлядь – неизбежная принадлежность землянок и окопов. Исчезла охрана мостика, ещё вчера так зорко следившая за всеми, кто появлялся поблизости.
Широко, по-хозяйски въехала кухня на мостик, на тот самый мостик, возле которого ещё накануне произошла "заварушка", стоившая жизни нескольким гитлеровцам и двум нашим бойцам.
По ту сторону мостика лошади пошли медленней: дорога уводила вверх, в гору. Дядя Петя достал из кармана брюк свой внушительный кисет и, шагая рядом с лошадью, окликнул шедших позади солдат:
– Давайте, сынки, закурим!
Он жадно затянулся махорочным дымом и, медленно шагая по разъезженной дороге, снова задумался. Сегодня, ясное дело, писать будет некогда. Где ж тут писать, если всё время будешь в дороге? И почтальона днём с огнём не сыщешь. Нет! Теперь, во время наступления, не до писем… Во время наступления всё меняется.
Сзади подошла колонна грузовых машин и, не снижая скорости, двинулась в гору. Подводы съехали на снег, уступая дорогу. Когда первая машина поравнялась с кухней, из кузова на полном ходу выпрыгнул старшина Ломакин и напустился на дядю Петю:
– Наша рота, глядишь, уже за горой, а то, может, и дальше, а ты всё тут валандаешься! Когда же мы догоним своих? Через месяц? А ну, пошевеливайся! Шире шаг!
Повар сунул в руку какому-то солдату недокуренную цигарку, торопливо взобрался на козлы и помахал в воздухе кнутом. Лошади пошли быстрее. Усевшись рядом с поваром, старшина Ломакин рассказывал:
– Уже есть пленные! Говорят – несколько сотен. К вечеру их будет, верно, тысяча, а то и больше. Понял?
Кухня въехала на деревенскую улицу. До сегодняшнего утра эту деревню можно было видеть только издали. Несколько хат горело. Огонь жадно и шумно пожирал соломенные крыши и деревянные стены. Снег на улице почернел от сажи и пепла. Возле одной из горящих хат стояли двое ребятишек с чёрными от сажи и копоти лицами. Они были босы и – странное дело – не боялись мороза и не плакали. Молча, с любопытством смотрели они на дорогу, по которой двигался поток машин и людей. Дядя Петя достал из мешка буханку хлеба и протянул ребятишкам; те быстро подбежали к кухне, взяли хлеб.
– Фрицы убежали во-о-он туда! – кричали они разом, указывая ручонками, в какую сторону бежали немцы. – Поезжайте скорей, вы их нагоните!
Этому приказу, этому страстному желанию детей, нельзя было не повиноваться. Дядя Петя взял из рук старшины вожжи и, сильно взмахнув кнутом, крикнул:
– Но-о, детки! Но-о, голуби! Пошевеливайтесь!
7
Сумерки подкрались как-то неожиданно, и дядя Петя понял, что сегодня ему не догнать своей роты. Лошади выбились из сил, стали спотыкаться и падать; приходилось подолгу ждать, пока они, напрягаясь и тяжело дыша, снова потянут кухню. Старшина Ломакин вскочил на попутный грузовик и помчался вперёд догонять свою роту.
Дорога снова свернула в лес. По обе её стороны горели большие костры. Сухие сосновые ветви шумно и весело потрескивали; вокруг сидели солдаты – грелись, громко болтали, переобувались, курили, наслаждаясь недолгим отдыхом и теплом. Попадались и догоравшие костры. Возле них уже никого не было: солдаты погрелись и пошли дальше.
У одного такого костра кто-то поставил белый флажок с широким красным крестом. Флажок бился по ветру, словно в тревожном недоумении: уж не позабыли ли о нём в этом заснеженном лесу? Но вот подъехала подвода. Несколько солдат принялись торопливо разбивать палатку – временный госпиталь. Кто-то принёс большую охапку сухих дров, и костёр снова разгорелся.
Солдаты потянулись к огню с кусками промёрзшего хлеба; не дожидаясь, пока хлеб оттает и станет мягче, они жадно впивались зубами в чёрные горбушки.
Дядя Петя остановил лошадей и громко позвал:
– А ну, ребятки, бери, кто хочет, котелки и подходи сюда!
Солдаты обступили кухню; каждому досталось по котелку ещё тёплого густого супа. По лесу разлился приятный запах вкусного варева, напоминающий о доме и тепле.
– Вот это по-нашему! – хвалили солдаты повара.
– Нехай вам будет на здоровьичко! – приговаривал дядя Петя, раздавая наголодавшимся бойцам полные половники каши и куски мяса, и, как бы советуясь с самим собой, рассказывал: – Мои люди ушли далеко. Что мне делать с пищей? Какая разница, кто её съест? Все – солдаты, все в одной армии служим. Нехай вам будет на здоровьичко!
– И ваших людей покормят, – успокоил его бородатый пожилой солдат. – Во время наступления голодных не бывает, да и голодать некогда!
Раздав солдатам еду, дядя Петя достал котелок, налил и себе супу и подсел к бородатому, чтобы за обедом переброситься добрым словом.
– Вы, часом, не с Винничины? – осведомился он.
– Винница? – переспросил бородатый. – О-о! От нас до этой самой Винницы далеконько, однако! Я, браток, из Омска. Слыхал про такой город?
– Далеко! – согласился дядя Петя и задумчиво покачал головой. – Небось, и не гадали, что попадете в эти места?
– Война есть война! – коротко ответил солдат, продолжая шарить ложкой по дну котелка.
– Ну, а письма из дома шлют? – поинтересовался дядя Петя.
– Как когда. Бывает, месяца по два ни слова не получаешь, а то разом штуки три придёт. Как когда…
Он помолчал, проглотил ещё несколько ложек и добавил:
– Оно понятно. Мы, почитай, всё время в пути. Пока нагонит почта, пройдет, считай, месяц, а другой раз и больше! Вот я намедни получил письма, а теперь, как пошли в наступление, придётся, верно, долго ждать… Так-то!
Он деловито вытер ложку, сунул её за голенище, затем осторожно снял с головы ушанку и, достав оттуда несколько писем-треугольников, аккуратно водворил шапку на место.
– Вот почитай! Сынок пишет! Парню девятый годок пошел, в школу ходит. Ух, и бедовый парень растет!
Он протянул дяде Пете письма, словно невесть какую драгоценность, и, затаив счастливую улыбку, принялся ждать. Ему, видно, хотелось, чтобы повар одобрил и почерк мальчика, и какие мудреные слова тот знает. Чтобы угодить солдату, дядя Петя сделал несколько шагов к костру, нагнулся к самому огню и прочел адрес: "Полевая почта 3627…"
В глазах у дяди Пети зарябило, будто кто-то стукнул его по голове оглоблей. Сразу стало жарко, затряслись руки… Он бросился к бородачу, который прошел следом за ним до самого костра, и ухватил его за плечи.
– Человече! Друг! – почти задыхаясь, кричал повар. – Почему же ты сразу не сказал?..
– Однако что я должен был сказать? – недоуменно спросил бородач.
– Как что? – в свою очередь удивился дядя Петя. – Как что?! Ведь у тебя та же полевая почта, что и у моего сына, – 3627! Та же самая! Ну? Понимаешь?..
Он почему-то развёл руками и замер, ожидая ответа.
– Может быть. Может быть, – пробормотал бородач. – Почему нет? Всё может быть!