V
Зимой и летом жили рыбаки в своих сырых землянках, над морем. Летом всех мучила мошкара, и самый последний бедняк, у которого была хоть пара голов скота, обязательно откочевывал на джайляу, на чистый воздух и зеленую траву. А рыбаки и этого не могли. Они никуда не могли уйти от моря. Они были как бы на корабле и не могли покинуть его.
Сегодня к Раю приехал дядя, почтенный кария Есбол с полуострова Куг-Арал. Детей у него не было, и вот каждый год в начале зимы он приезжал к рыбакам и привозил бабушке Рая сыбагу. В этот раз он привез опаленного шершавого барана. Рай, покряхтывая от удовольствия, разделал барана, добрую половину ввалил в котел и пригласил рыбаков.
Котел кипел, в доме крепко пахло бараниной, и этот редкий запах веселил сердце. Когда долго ешь все одну рыбу - бараний дух рождает веселые мысли. И рыбаки сразу расселись, разлеглись, и тела их были в покое. Все они были сухи и крепки, как жилы, а лица у них черны от ветров, от летнего зноя и от зимней стужи, только зубы блестели.
В доме поднялся гул, говорили все громко, не слушая и перебивая друг друга, как будто был большой праздник или шел бурный дележ рыбы, и не улыбались, а хохотали во все горло, закидывая головы.
Зато женщины не хохотали, им некогда было, они шептались. Собравшись возле печки, белые платки сдвигались по два и по три сразу.
- А Акбалы-то нет!
- Да, почему же она не пришла?..
- Тяжелая стала, наверно, потому… Каракатын опять не вытерпела.
- А! Да чтоб она пропала! - с ненавистью сказала она. - Как надо было своего кобеля принять, так она забегала, сучка! У одних пиалу, у других миску… Бегом бегала, сука! А тут - потяжелела…
Ее толкнули в бок и покосились на Еламана. Еламан заметил это. Он не слыхал, о чем говорили, видел только, как бабы поглядывали на него, догадывался, что о его доме речь, хмурился и опускал глаза. Ему было тяжело, и он один среди веселья сидел молча.
А у рыбаков было свое.
- Да… Поздновато в этом году встает лед.
- Придет напасть, так будет пропасть.
- Это верно, худой нынче год.
- Ладно, хоть по заливам подморозило…
- Не знаю, у кого как, а я сегодня усача поймал, хорош усач! Да и повезло, надо сказать, чуть-чуть плавниками только зацепил за сеть - и стоит… Думал, сорвется, аж дух перехватило!
- А то, бывает, и сеть порвет.
- Какое порвет зимой-то! Они только летом играют, сила в них кипит, а зимой, как бревно, на нитке вытянешь…
- Не знаю, как усачи, а вот осетры - те совсем сонные, как пастушья лошадь.
- Правильно!
Мунке, лежавший чуть пониже Есбола и нюхавший бараний дух, поднял голову и оглядел рыбаков.
- Чего там правильно! У него пасть внизу, вот он и смирен, а попадись-ка ему снизу…
Есбол посмотрел на Мунке и улыбнулся. Он знал его с детства и даже дал ему имя. Когда-то, давно, разъезжая по аулам, остановился он на ночлег у рыбаков. С приветствием к нему в землянку пришел смуглый, маленький, крепкий мальчик. Звали его Равиль. Но Есбол, оглядев его, засмеялся и сказал: "Как его зовут? Он так похож на головастого черного мунке!" С тех пор Равиля стали называть Черный Мунке, и Головастый Мунке, и Рыбак Мунке… Ему перевалило за сорок, но кличка так и не отстала, и его все теперь звали просто Мунке.
Он рано женился. Потому что брат его умер в год Кара-Тирспай и от брата осталась молодая вдова. И вот Мунке женился на молодой вдове, очень полюбил ее и имел от нее десятерых детей. Но что-то странное, загадочное было во всех его детях - они все болели и умирали один за другим. Мунке старался, он был хороший муж и отец, и дети рождались, немного жили, видели небо, и море, а потом умирали. Теперь у Мунке остался последний, самый младший сын. Но и он болел уже месяц, и Мунке было страшно, что и этот умрет, как все.
Есбол был стар и мудр, и многое ему было дано - он смотрел на грустное темное лицо Мунке и все понимал. "И ты зурият, - с едкой печалью думал он. - Единственная плоть от Пусыра! Горе, горе… Ой-дайт десейше!"
А Мунке тосковал, тосковал, поднялся и пошел домой. Когда он уходил, надевал малахай и уходил, пригибаясь в дверях, все замолчали, и все смотрели ему в спину. Потом кто-то сказал:
- Н-да… здоровый мужик!
И опять все один за другим стали думать, а потом ронять простые тяжелые слова, как и о рыбе перед этим:
- О, страшно сильный этот наш Мунке.
- Лед возьмется долбить…
- Да! И долбит, долбит с утра до вечера.
- Долбит, и не жарко ему, не потеет, а?
- Лед его не доконает. Детишки доконают - каждый год мрут.
- Каждый год…
Огромный котел булькал, клокотал, шумел. Все истомились, дожидаясь мяса. И все примолкли, слушая веселую вечную песню котла, и не сводили глаз с него и с огня, лежали и сидели, и в животах у всех урчало.
Какая-то женщина не вытерпела, плеснула в миску бульона и подала бабке Рая, чтобы та определила засол. В бульоне плавал мягкий кусочек мяса. Бабка мяла его деснами, валяла во рту, горячо ей было, но и сладко - она редко ела мясо.
В это время кто-то завозился за дверью, грабал рукой снаружи, потом отворил, в комнату влетел холодный ветер и задул светильник.
- Ассаламалейкум! - сказал в темноте кто-то.
- Кто это? Эй, светильник зажигайте! Кто это? - Свои. Верблюжонка ищу.
Рыбаки тихо засмеялись.
- Верблюжонок твой давно в котле…
- Эй, бабы! Свет скоро будет?
Долго искали спички, каждый хлопал ладонями и шарил возле себя. Наконец спички нашли, зажгли свет, и все разом глянули на вошедшего. Он был мал ростом и рыж. На нем была белая баранья шуба, пояс подвязан у груди, чуть ли не под мышками. Шмыгая носом, он переминался с ноги на ногу, уже понимая, что рыбаки верблюжонка не видали, но запах баранины не давал ему уйти, и он несмело, как-то жалко улыбаясь, поглядывал на всех маленькими голубыми глазками.
Он сам знал про себя, что слаб и робок и что все над ним смеются, и теперь думал, почему бы и не посмеяться, пусть смеются. Посмеются, а потом накормят, и это куда лучше, чем шататься по степи за верблюжонком, шайтан его укуси!
- А! Жалмурат! Урус Жалмурат! - весело загалдели рыбаки. Они его так прозвали за рыжий волос и за голубизну глаз.
Жалмурат работал у Кудайменде и не уходил от него, потому что был тих и покорен.
Из котла стали вынимать мясо, и все замолчали, разглядывая куски. Дымящееся мясо, на двух подносах поставили перед гостями. Все стали засучивать рукава.
- Жалмурат, дорогой, садись ужинать, - позвала бабка.
Жалмурат сел и тоже загнул рукава, и тихо стало в доме, торжественно и вкусно, тьма уходила, и приходил свет, на душе у каждого становилось горячо, и все посапывали и чавкали - хорошо стало в доме. Только Рай все-таки не вытерпел, передохнул масляным ртом и сказал:
- Ну, как, Жалмурат, вкусный твой верблюжонок?
И все засмеялись на короткое время, а потом опять затихли. После ужина все отвалились, и им можно было думать и говорить о другом. И кто-то спросил:
- Жалмурат, а Жалмурат…
- А?
- Приезжих в твоем ауле нет?
Жалмурат засмущался.
- Приезжих не знаю… Рыжий верблюжонок вот…
- Что?
- Я говорю, рыжий верблюжонок вот пропал…
- А! Спросил бы у Судр Ахмета, - засмеялся Рай, - Он бы тебе его показал…
- Ладно, верблюжонок ерунда. Ты, Жалмурат, лучше скажи о новостях в ауле. Кто стал волостным?
- Новости?.. Да, в ауле наверняка есть новости… - Жалмурат ковырял пол и потел. - Да вот у меня верблюжонок пропал.
Тут уж все засмеялись.
- Ах мы дураки! - кричал Рай. - Спрашиваем у него о новостях! Давайте расспросим у него о рыжем верблюжонке. И он всю ночь нам алхиссу будет петь про него!
Сегодня был день волостных выборов, и рыбакам интересно было, кого же выбрали. Жалмурат посидел еще, очень не хотелось ему выходить на холод, потом вздохнул и ушел.
Он ушел, а рыбаки заспорили, кто у них теперь будет волостным. Одни кричали, что волостным обязательно выберут Кудайменде. Другие были уверены, что победит Ожар-Оспан, из рода Торжимбая с полуострова. Старая бабка Рая все морщилась, перебирала сухими руками по подолу, вслушивалась, стараясь понять что-нибудь, потом сама закричала:
- Эй, чего орете! Один шайтан знает, кто волостным будет. А только будет достойнейший.
Еламан сердито поглядел на нее.
- Ах, бабушка! Где это ты видала достойнейших? Где наш ум, где мудрость? Где доброта? Нет, будь ты добр, хорош, тебя-то как раз и обсядут эти шакалы - нужны им наша мудрость и доброта!
Внезапно и Есбол-кария разозлился, то он дремал после мяса, слушал всех вполуха, а сейчас стукнул себя по коленке и подался вперед.
- Нравы испортились! - громко сказал он. - Нахлобучит на голову свой тумак, сядет на коня, приятели с ним, сброд всякий, ездят по аулам… А чего ещут? Угощения ищут, барашка ищут, у них один бог - баран в котле! А народ работает, - тихо добавил он. - И народ беден. Да! У бедных людей жадные правители - где тут достоинство?
Фитиль лампы, опущенный в рыбий жир, чадил и коптил, свет был неверный, желтый, маленькая землянка была еле освещена. И вот в этом свете между сгрудившимися людьми сидел старик в черной стеганой тюбетейке. Поверх белой рубашки с отложным, как у племени Кабак, воротником надет, был черный бешмет. Сидел Есбол согнувшись, спина у него давно была круглая, давно уж удобней всего было смотреть ему вниз, и был похож он на старого орла, дремлющего на камне.