- Знамя хана - голова хана - не опускается! - твердо произнес Абулхаир.
- Джигиты, в копья!
Вмиг хан, все еще крепко сжимавший в руках древко, повис на острие тридцати копий.
- Джигиты! Знамя наше высоко! - крикнул он и испустил дух.
Воины бросили его бездыханное тело под ноги султана Барака. Султан медленно сошел со своего боевого коня, оттянул за волосы голову мертвеца, отсек ее от туловища ударом короткого меча и приторочил к своему седлу.
Тем временем джигиты расправлялись с верными Абулхаиру придворными. Один за другим, болтая руками и ногами, неистово вопя, те повисали на копьях, их быстро стряхивали в яму, как стряхивает рыбак в плетеную корзину битую рыбу с остроги. Яма заполнялась еще трепещущими телами.
Жанибек-тархан! Скачи в погоню за теми… воришками! - приказал Барак, и пять сотен конников ринулись вслед далеко откатившейся и уже затихавшей битве.
Жанибек-тархан и Маман-бий лишь на третий день столкнулись лицом к лицу в глубоком овраге, на расстоянии одного дня пути от аула хана. Завидев движущихся навстречу вооруженных всадников, оба, Жанибек и Маман, приказали своим воинам остановиться. Ни тот, ни другой не хотели показать врагу численность войска.
Жанибек выбрал двух джигитов на белых конях, вручил им белое полотнище и распорядился поднять на копье.
- Скачите к каракалпакам, - приказал он. - Скажите им: пусть не надеются на свои силы, немедленно бросают оружие, а не то пожалеют, что родились на свет каракалпаками. Если они на Абулхаира рассчитывают, то голова его в торбе приторочена к седлу султана Барака, скажите.
Айгара-бий, Седет-керей и Маман-бий съехались вместе и, поглядывая в сторону врага, держали совет: как и откуда лучше ударить, не дав разглядеть, как мало их самих осталось. Увидев всадников с белым флагом, бии решили подождать.
- Поговорим, если что доброе скажут, может, и договоримся, - молвил Айгара-бий.
Не доезжая десяти шагов до противника, парламентеры остановились, и старший, Отетлеу-тархан, слово в слово повторил наказ Жанибека.
"Пожалеете, что родились каракалпаками"?! - Колючие эти слова огнем обожгли сердце Маман-бия. - Пусть не кичится числом, а покажет доблесть воина!
- Жанибек ваш, тархан, занедужил, видно, бредит! - сказал Айгара-бий, тихонько придерживая Мамана.
- Безумный бред - душе вред! - Седет-керей вспылил. - Пускай укажет место для битвы!
- А вы что, души свои Малому жузу продали? - заносчиво крикнул Отетлеу-тархан. - Вам-то до казахов какое дело? Они плачут - и ваши дети плачут, они помирают - и каракалпакам смерть? Да весь народ казахский будет смеяться над вами, бесстыжими, ослушниками воли великого султана нашего Барака!
- Это над вами, насильниками бесчеловечными, казахский народ смеется, - вмешался Айгара-бий. - Грабить своих же, казахов Малого жуза, угонять их скот, детей по миру пускать - разве это дружба казаха с казахом?!
И тут из-за холма вылетел новый всадник на широкогрудом темногривом жеребце - обеспокоенный задержкой парламентеров сам Жанибек-тархан. Не доезжая двадцати шагов, он подозвал к себе гонцов и, вынув из торбы присланную с нарочным голову Абулхаира, медленно поднял ее вверх на копье.
- Ну как, красиво? Полюбуйтесь! - молвил он хвастливо.
- Не спеши на тот свет, Жанибек-тархан! И собственной твоей голове в торбу попасть недолго! - отрезал Маман.
- Маман-бий за всех за нас троих ответил, - отрезал Айгара-бий, и Седет-керей подтвердил:
- Истинно так!
- Не будь я сын своего отца, если всем вам головы не сниму! - в бешенстве крикнул Жанибек и круто повернул коня вспять, за ним поскакали и его нукеры.
Через малое время тархан вернулся с несметной воинской силой, грозовой тучей обложила она защитников Малого жуза. Но и разоренные Бараком жители казахских аулов, потерявшие все, кроме чести, ощетинились против врага: от мала до велика вышли на поле боя. Жестокая битва вспыхнула вновь. В сече враги не щадили друг друга, бились и днем и ночью. То те, то другие брали верх, - и те, и другие несли великий урон.
И даже когда многочисленные крепкие отряды султана Барака начинали теснить противника, люди гибли, но не сдавались. Хотя и потерявший половину своих земель, Малый жуз продолжал держаться, и воины подняли на белой кошме сына Абулхаира Нуралы. Над захваченными же Средним жузом аулами Барак поставил своего хана - Ералы из рода шекти. Война прекратилась. В Малом жузе возникло два ханства.
Едва выйдя из последней битвы, не успев снять боевых доспехов, Айгара-бий, Седет-керей и Маман прибыли в ханскую ставку поздравить с избранием нового хана Нуралы, и Маман-бий напомнил молодому правителю обещание его отца Абулхаира вернуть каракалпакам "бумагу великой надежды".
- Каждый хан властвует в свое время, - спесиво процедил Нуралы. - Мое начинается только теперь. Я никому еще ничего не обещал.
Маман-бий в гневе закусил собственный палец, выплюнул ноготь вместе с кровью и сам того не заметил. Один Аманлык понял, что творилось в душе друга. "Бедный Маман, только сейчас понял ты, как жестоко ошибся, доверившись Абулхаиру: один ты остался в ответе за напрасно загубленные жизни. Придешь к народу с пустыми руками, без "бумаги великой надежды", за которую джигиты твои полегли… Ох, тяжко тебе будет, тяжко!"
И вправду, - только вернулись они после ханского приема к своим джигитам, вспыхнул раздор. Посыпались упреки, иные показывали спину Маману. Грозились уйти. А Маман просил, уговаривал, бранился.
Что же мы - черви слепые, точить печенку человеку, крови своей для нас не пожалевшему! Ну, послушаем давайте, что старшие скажут, потерпим еще малость! - крикнул Аманлык.
Айгара-бий и Седет-керей низко кланялись нукерам.
- Наша вина, простите, джигиты. Не знали мы, что заднее колесо пойдет по следу переднего. За вашу службу Малому жузу аллах воздаст вам сторицей. Коли умрем - общая у нас с вами будет могила, живы будем - общий кров и достаток. Не сумели мы вернуть вам "бумагу великой надежды", но головы свои готовы за вас положить. На том прощения просим! - сказал Айгара.
Слова почтенного бия тронули сердца джигитов, и, переглянувшись, перебросившись словом между собой, дружно сказали они:
- Прощаем.
- Никогда народ наш не забудет, что благодаря помощи вашей половина Малого жуза цела осталась. Еще поднимемся мы, встанем рядом, будем опорой друг другу, - добавил Айгара-бий.
Доброе слово - душе отрада. Парни повеселели, гордые тем, что ратный труд их удостоен благодарности знаменитого бия.
Маман, замотав белым платком укушенный палец, молча слушал старших, - теперь он выступил вперед.
- Что там ни говори, отец мой, а время сейчас лихое, оружие складывать рано! - сказал он упрямо.
- Да кто же теперь-то нам угрожает? По чьей вине без конца воюем? - не вытерпел Седет-керей.
- По божьей воле, - прервал его Айгара-бий, не всем поровну раздал он благодать милосердия и доброты.
- А куда же бог смотрел? Это ведь несправедливо! - задорно выкрикнул какой-то джигит из толпы.
- А туда же и смотрел - ведь он бог, - отрезал Кейлимжай. - Был бы он справедливый - не был бы богом!
- Хорошо, джигиты, какой прок от долгих споров? Разойдемся, - прервал Айгара-бий. - А если хан Нура-лы по стопам отца своего пойдет, обманывать нас будет, мы терпеть не станем, покажем, что и мы люди!
- Да еще как покажем! - поддержал его Седет-керей.
На том и расстались. Айгара-бий с Седет-кереем, с джигитами отъехали к своим аулам. Маман-бий хотя и был в великой досаде на хана Нуралы, но глаза его светились нескрываемой радостью: его джигиты, малым числом, выстояли перед сильным врагом.
- Джигиты мои, вы сделали великое дело: утерли мы с вами нос Жанибек-тархану, век будет помнить! А теперь перед нами цель потруднее: разбить легко, а собрать трудно. Должны мы с вами собрать воедино каракалпаков, что разбрелись неведомо куда.
Джигиты дружно поддержали Мамана. Даже угрюмый замкнутый Шамурат-бий пробормотал: "Ладно".