- Глупость! Чрез-вы-чайно опасная, если не роковая… Еще при государыне Анне Иоанновне мы согласились насчет каракалпаков: в подданство их принимаем, податей с них не берем. Все поборы остаются в казне Абулхаира. Понимаете, зачем такая-то юрисдикция?.. Что же, у ихнего Гаип-хана две головы не плечах?
- Он не ихний, пришлый, - сказал Мансур Дельный. - Ставленник Абулхаир-хана.
- Даже так… Вероломство - поистине у одних болезнь, у других - страсть. Неужто, однако, он посмеет? И некому его остепенить?
Гордеев и Мансур молчали. В словах Неплюева был скрытый упрек: как не вмешались, не одернули? Но на это они не имели полномочий и уменьем подобным не обладали в достатке. Тут надо бы Дмитрия Алексеевича Гладышева…
* * *
Весной, да и летом, все же выпадало время, когда казалось, что не слышно в народе привычных воплей и стонов: излупили до крови… обобрали до нитки… убили до смерти… Шла страда, впрягались в работу и сироты, и бродяги, а богачи и бездельники меньше таскались по гостям. И пусть обманчивы были это шаткое замиренье, неверный этот покой, - люди хотели обманываться.
Между тем распри текли своим чередом, как река подо льдом. В спорах неизменно и началом, и серединой, и концом был Маман.
- Вот вернется Маман-бий…
Но в эти слова каждый вкладывал свое: кто упованье и утешенье, а кто угрозу; кто любовь и ласку, а кто злую насмешку.
И к осени, особо к зиме, когда пришли с севера добрые вести, стало не лучше, а хуже. Тарханство Хелует-шейха подлило масла в огонь, как ни странно; это была честь не одному человеку, не одному роду, и однако же…
Мурат-шейх, встретив сына-тархана, раздумался - не отпустить ли вожжи: нукеров не готовить, доброхотов отослать по домам, чтобы не дразнить гусей, делу Маманову не помешать.
Кунградские бии, напротив, подняли на ноги джигитов, а сами навалились всем скопом на Рыскул-бия, донимая его злополучным тарханством, ибо досталось оно роду ябы.
- Ежели старый баран не ведет путем отару, а то и становится поперек пути, нет хуже такого помешательства, - бубнил самый бойкий из домашних умников - Байкошкар-бий.
- Ежели всю жизнь мечтаешь украсть и нет у тебя выше мечты, не заметишь, как обкрадешь самого себя, утащишь из собственного загона! - отвечал Рыскул-бий.
Но чувствовал и знал он, что словесной перепалкой дело не кончится.
Снова стал забирать волю ловкий сынок Байкошкар-бия Есенгельды. В отсутствие Мамана он был заметней всех среди молодых. Но Рыскул-бий уж и не знал, радоваться ли этому. Глядя на багровый закат с желтым бельмом солнца, он думал:
"Утопает наше светило в крови междоусобицы…"
Правда, удар, самый первый, был неожиданный.
Явились в аул Рыскул-бия трое всадников; старший из них был рябой, вислоусый, из тех тузов, которые растут не столько вверх, сколько вширь. Подойдя утиной походкой, с нагайкой, висящей на мизинце, он подал руку Рыскул-бию и еще кое-кому из близко стоящих. Двое других тоже подали руки в точности тем же, кому рябой.
- Хан кунградский! Мы к вам от хана Абулхаи-ра, - сказал с форсом рябой, а бии дружно закрякали, ибо Рыскул-бий был назван ханом.
Гостей, разумеется, приняли чин чином, скрывая свои нелады. Рыскул-бий уселся ниже всех, едва ли не у самой двери, чтобы оказать честь всем прочим. За любезной беседой не разобрать было, скалится человек по-лисьи или же готов лизнуть по-собачьи. Говорили об урожае, о скоте, о погоде, ибо неприлично приступаться к гостям с вопросами о деле в день их прибытия. Гости же сколько ни заговаривали, всё - об Абулхаир-хане, о его величии, признанном не только в Малом жузе, но и в Среднем и в Большом, а также во всем многоликом Хорезме. Недаром и русские хана величают… Так говорили гости, и это была фальшь, как и то, что Рыскул-бий - хан кунградский. Не было единства вокруг хана истинного, как и вокруг названого. Но гости и хозяева горячо соглашались друг с другом, в особенности когда фальшивили.
И только ночью, когда кунградские бии разошлись спать, рябой заметил хозяину, нервно ощупывая свои усы, словно проверяя, на месте ли они:
- Что же не спросите, каким ветром нас сюда занесло?
- Я не спешу проводить вас из дома.
- Разве грех - торопиться услышать волю великого хана?
Затем рябой принялся говорить намеками, словно бы о чем-то секретном, но и - само собой разумеющемся.
Долго рябой разливался соловьем, хваля кунградцев, называя их род не иначе как старейшим. Рассеяны они, подобно чистопородным коням в разных табунах, - среди казахов, среди узбеков. Собрать бы их вместе, в одну страну Кунградскую во главе с ханом кунград-ским; в той стране все иные-прочие, и мангытцы, и ке-негесцы, и жалаиры, мигом стали бы кунградцами.
- Вот что на уме у великого хана, потому что вы и ваш род милы его сердцу.
Рыскул-бий мысленно усмехнулся. В отличие от простых смертных, думал Рыскул-бий, то, что мило сердцу хана, он пожирает, как дракон, - самых красивых девушек в известной арабской сказке. Что же сей сон значит? За что такие посулы?
Гость также усмехнулся, в отличие от хозяина, не таясь. И повел речь о том, как плохи, неверны, коварны люди рода ябы, а всех плоше один из них, самый молодой и нахальный, их избранник и любимец.
Рыскул-бий едва не вскрикнул, шлепнул себя ладонями по лбу, благо это не было замечено в свете сальной свечи, догоравшей посреди юрты. Господи, помилуй! Что тут голову ломать? Стало быть, и этому дракону - подай самую красивую, чтобы ее сожрать. Только и всего.
С пониманием, которое можно было принять и за согласие, Рыскул-бий сказал:
- Мы преклоняемся перед величием хана, не проронив ни слова, гости мои.
- Тогда и нам можно спать спокойно, - грубовато-дружески ответил рябой.
С тем расстались до утра. Рыскул-бий едва добрел до самой постели. Сердце выпрыгивало из глотки. Голова разламывалась от боли. Зато почивал безмятежно сын Турекул. Здоров, как племенной баран; в башке - бараньи мозги. Юрта сотрясалась от его молодецкого храпа. Никогда, как бы ни был утомлен или взвинчен, Рыскул-бий не проклинал сына. А тут - не стерпела душа:
- Чтоб тебе с места не встать, дай, боже!
Сын, единственный, был отвратителен, как падаль. Старик пнул его ногой в затылок так, что тонкий сафьяновый ичиг скрипнул. Но Турекул лишь всхлипнул младенчески и заскреб затылок всей пятерней, не просыпаясь. Беда, страх, когда нет сына. А когда сын - дурень? Есть ли одиночество горше, мучительней?
Ночь прошла без сна. Утром жена, войдя к Рыскул-бию и намеренно молодцевато присев на одно колено, охнула, увидев его лицо.
- Плакал?.. Мой бек! Разве не все у нас живы-здоровы?
Он вяло отмахнулся от нее. Может, и плакал. Разве старость - жизнь?
Гости за чаепитием заметили перемену в хозяине, но истолковали ее, как им хотелось.
- Хан кунградский, - сказал рябой вкрадчиво, - ежели вы решились, мы будем счастливы обрадовать великого хана. Час неминуемый, неотвратимый близится. Неужто старый беркут упустит… неужто не сломает хребта той черно-бурой лисе?
- Что за лиса такая? - спросил Рыскул-бий угрюмо.
- А та, которая бежит издалека, полгода бежит, якобы с цыпленком из русского курятника… и которая сызнова зануздает вас, коли добежит до дома!
- Сызнова, говорите?
- Коли упустите время… Выгнали вы ихних угодников, мангытцев, пора браться за самих ябинцев, пока они за вас не взялись.
- Вот что, гости мои дорогие, - сказал неожиданно Рыскул-бий с утомленным вздохом, - не сбивайте меня с толку, не морочьте мне голову, приняв мое чистосердечное угощенье.
- Однако и вы в душу не плюйте гостям, посланным вам на счастье, - осторожно возразил рябой. - Ежели великий хан покроет полой своего халата голову хитроумного Мурат-шейха, вы, кунградцы, будете у рода ябы пасти скот. Погонят жен и детей ваших по милостыню, а джигитов - рыть арыки.
- Ежели так повелит наш шейх, - перебил Рыскул-бий, - так тому и быть. Когда левая рука слушается правой, разве это зазорно? Хуже, когда руки врозь, а ноги бегут, куда тянет не голова, а задница.
- О! Далеко же вы ушли, хан кунградский! Из этакой дали не расслышишь, ваш ли это голос? - язвительно выговорил рябой. И вдруг вскипел:-Старый кобель! На кого осмеливаешься брехать? Что на пользу, что во вред - сослепу уже не видишь?
- Вы мои гости. Что ни скажете, все снесу, - молвил Рыскул-бий с кроткой улыбкой, которая говорила, что он не удивлен: ожидать не ожидал, но и исключать не исключал; знал, кого принимал.
По-видимому, и гости были не слишком озадачены, готовы и к тому, и к этому. Рябой сказал, шипя, как камышовая кошка:
- Хорошо. В свой срок сочтемся. Проводите нас по крайней мере как подобает.
- Позвольте, я приглашу биев, джигитов…
- Нет, уж увольте, никого!
- Как прикажете, уважаемый, - отозвался Рыскул-бий, даже несколько польщенный.
Гости отбыли внезапно, как и прибыли. Провожал их лишь Рыскул-бий, и в этом был усмотрен особый смысл. Стало быть, дело такое, коему не надобно огласки, дело не пустячное: о пустяках и ханы любят пошуметь.
Бии опять всем скопом, во главе с Байкошкар-бием и Есенгельды, вломились в дом Рыскул-бия - без спроса и зова, с оскорбительной развязностью, и принялись за саркыт, угощенье с гостевого стола, дожидаясь хозяина. У хозяйки текли слезы по блеклым, иссохшим щекам от обиды и гнева.
Но бии не дождались хозяина. Не вернулся он и на другой день. Бии крепко осерчали, потому что нетрудно было догадаться, куда он подевался. Полетел, знать, к Мурат-шейху. Вот с кем пожелал хан кунградский держать совет: не со своими биями, а со святым отцом, давно протухшим, как и сам хан кунградский.