Что случилось с Давлетбай-бием, вовсе не понять. Он единственный из биев похвалил Мамана. Куда его понесло с тоя в честь Мамана?
Не предаваясь гневу, не позволяя себе осерчать, Мурат-шейх послал смышленых гонцов вдогонку за кунградцами и ктайцами, но гонцы вернулись ни с чем, - их отослали, не допустив к биям, то бишь прогнали.
Слово Мурат-бия было словом старшего, а слово старшего - последнее слово. Как ни спорили бии меж собой, а шейху обычно внимали не прекословя. На зов его являлись без промедленья. Так же чтили слово Ора-зан-батыра. Оба они, как святые, не знали ни козней, ни коварства. Но батыр бывал резок, мнителен, его суд зол, его суда боялись. Суд шейха притуплял острия, врачевал синяки и шишки, в его суде нуждались.
Что ж ныне замутило рассудок старейшему Рыскул-бию и, быть может, добрейшему Давлетбай-бию? На тоненькой нити держались черные шапки у самого края бездны, и эта нить - единство. Нужно быть крысой, чтоб грызть эту нить. Слава богу, думал Мурат-шейх, у Мамана отрастают львиные когти…
Гаип-хан следил за хозяином тоя посмеиваясь. Хан знал то, чего шейх не знал.
У ханов свое разумение, и то, что не нравилось шейху, Гаип-хану нравилось. Хан Абулхаир сидел, как бог на небесах, управлялся с необъятным казахским Малым жузом, но и он дрожал как овечий хвост, когда близ него становилось слишком покойно. Гаип-хан обретался на грешной земле, в яме, кишащей, шипящей, и даже султанам своим, сыновьям и зятьям, связывал хвосты, чтоб не жили слишком мирно, слишком дружно.
С Рыскул-бием было просто. Посовещавшись со своими и послушав их стенанья, что лучше умереть, чем вынести пытку бесчестьем, Рыскул-бий велел им не вешать носа. Затем явился к Гаип-хану. Вспомнил лукавый старец, что как раз в эти дни очередь кунградцев - сторожить караванный путь, собирать пошлину… Какой бий, скажите на милость, не откладывал дела ради тоя? Такого не случалось во веки вечные. А тут приспичило. Повернулся язык у белобородого - напомнить Гаип-хану, как строг хан Абулхаир в этом важном деле с караванными путями!
- Просим вашего соизволения отъехать, хан мой.
- Езжайте.
И унесло кунградцев, как тучку в небе, готовую пролиться дождем.
Давлетбай-бий не понравился Гаип-хану еще во время состязанья: уж больно горячо полез в спор, открыл рот раньше хана. И когда у огня, перед дубом, бии рода ябы целовали Мамана, а шейху - полы его желтого ча-пана, в общей суете Гаип-хан подозвал Давлетбай-бия:
- Скажи, бий, без увертки, что подумывают наши ктайцы?
Давлетбай-бий был рад угодить.
- От вашего суда веет ветром добра, наш хан. Радуемся мы: неужто у нас начинается новая жизнь?
Упаси аллах, подумал Гаип-хан, разглаживая большим пальцем усы и думая о том, что назначенье хана - мирить биев, а чтобы мирить, надо их ссорить.
- Радуйся, бий, радуйся, - сказал хан, словно бы и не опасаясь постороннего уха, - Я добрый, а ты меня добрей. Однако ябинцы не такие добренькие, как ктай-цы. Промахнетесь, попадете им под пяту, не выберетесь! Ябинцы не жалеют тех, кто у них под пятой. Они с юности тяжелы, как Маман… Они вас потопчут.
Давлетбай-бий молчал, ошарашенный. Больше всего его поразили слова: с юности… как Маман… Похоже, эй похоже. Золотые слова.
- Бий в ответе за свой род, - добавил хан. - Уезжайте, пока не поздно. - И мелко, часто ступая, пошел к торжествующим ябинцам.
Не прошло времени, которое нужно, чтобы выпить чашку чая, как ктайцы ускакали, не простившись, не сказавшись, как и кунградцы.
Этого и довольно, сказал себе Гаип-хан…
Маман на тое был сдержан и молчалив. Обыкновенно на тоях не отличался и Оразан-батыр. Конечно, Маман был рад, но невесел, как Мурат-шейх.
Пожалуй, единственно, кто на тое веселился, - это сироты. Тут им была пожива.
Поначалу они сильно озлились. Состязание было нечестное, был обман. Птица счастья садилась на темя Аманлыка и на темя Аллаяра, это все видели. Но хан отпугнул ее. Добро еще, что не прогнал Аманлыка, как Аллаяра. Небось, если бы они были не безродные, если бы у них были отцы бий, Аманлык и Аллаяр не ушли бы в кусты, как Есенгельды, и не отстали бы от Мамана. Отобрали бы у него кушак!
На самом деле беспокоило сирот другое. И они метались по своей лачуге, ругая Мамана, пока Аманлык не сказал:
- Он не занесется. Не бойтесь.
И все перестали бояться и простили Мамана. В степи показался смерч и, крутясь, качаясь, пополз на аул. Аллаяр закричал:
- Смотрите, ветер гонит на той сколько муки! Наедимся до отвала…
Сироты с хохотом, с визгом, наперегонки побежали к юрте шейха.
На тое отведали и они хлеба и мяса. Маман сам их угощал.
На исходе третьего дня прискакал гонец от Рыскул-бия с неожиданной вестью: задержан русский караван, купец-каравапщик отказывается платить баж - пошлину, требует, чтобы его проводили к самому хану.
- Связать! Привезти ко мне связанного! - скомандовал Гаип-хан, размахивая нагайкой.
Гонец замялся. Сказал, что русский купец и его толмач уже связаны, но купец попался с гонором… Будет ли разговаривать? Словом, дал понять, что для русских Гаип-хан - не хан.
Гаип-хан всполошился: беда! Хан Абулхаир не любил происшествий на караванной дороге. Он любил, чтобы шла пошлина.
Лет пять назад русские начали возводить крепость на берегу реки Орь, на рубеже между Россией и Малым жузом. Хан Абулхаир вызвался пособить русским, а на это нужны деньги, много денег. Черные шапки тотчас почувствовали, какая у Абулхаир-хана нужда. Подати стали тяжелей, хотя, казалось бы, тяжелей некуда. И пошлина стала весомей. Надежда была на пошлину. Она денежна. Купец платит, - только проводи, обереги его скот и товар. Но случались и промашки. Абулхаир-хан карал за них беспощадно, и всякий раз Гаип-хан хватался за голову, боясь, как бы не слетела с нес любимая бобровая шапка.
И вот такой случай: с пустыми руками да еще с отказом платить баж - к хану Абулхаиру… Кого с этим пошлешь? Вообще неохотно каракалпакские бий показывались Абулхаиру на глаза. А с этим послать можно разве что в наказанье. Бий смирны, но попробуй погладь их против шерсти, - прижмут уши, а то и оскалятся! Все они волкодавы.
Беда… Вылетел из головы Гаип-хана хмель от горькой русской водки. И вдруг благая мысль осенила. Крякнул от удовольствия.
- Мурат-шейх, отец мой… хочу поручить нашему Маману одно важное дело. Что скажете? Справится?
- Скажу: в самое время, хан мой, будьте покойны, - ответил Мурат-шейх, сразу поняв, какое поручение будет Маману, и без колебаний решив, что оно ему по плечу.
Бий рода ябы также смекнули, от какой напасти их избавляет Маман… Встали и поочередно поклонились хану, благодаря за честь.
- Готовьте молодому бию верного и приличного ат-косшы, - распорядился Гаип-хан. - И пусть скачет следом за мной. К утру чтобы был на месте.
Затем он со свитой отбыл. Хан очень спешил. Направлялся он в аул Рыскул-бия, к купцу с гонором. Поехал на ночь глядя. Стало быть, будет ночевать у кунградцев…
Аткосшы - самый близкий, доверенный помощник. У хана - есаул, у бия - аткосшы. Это человек на все руки: седлает бию коня, в гостях заказывает любимое блюдо, днюет и ночует у ложа, когда бий хворает. В деле он главный порученец, все знает, все помнит, а в отсутствие бия все решает, как бы решил бий. Аткосшы - избранник бия. Выбирают, понятно, по себе: один ищет силача, другой умника, третий - просто слугу. Но в будущем аткосшы - и сам бий, если он не дурак и не овца. И потому для байских сынков стать аткосшы - лестно и заманчиво. Это для них привычная и подобающая дорожка в люди.
Когда уехал Гаип-хан и в ауле стало легче дышать, бий рода ябы окружили Мамана с подобострастием, - у всех были сыновья. Кого из них осчастливит молодой бий, кого назовет своим первым другом? Но Маман сказал:
- Аманлык.
Все были задеты. Мурат-шейх, расстроенный, боясь даже подумать, чем все это может обернуться, пытался его образумить:
У тебя такое низкое происхождение или ты настолько забит своим сиротством, что не смеешь поднять глаз, избираешь нищего? Этот бедный парень, с тех пор как стал ходить, ходит с протянутой рукой. Не этому ли навыку и искусству ты намерен у него поучиться? Что видишь в гнезде, то увидишь и в полете. Сегодня он оденет тебя в меха, завтра в лохмотья. Легко обратить меха в лохмотья, но нельзя лохмотья обратить в меха. Можно ли верить бездомному, босоногому? Что он умеет, что знает? Что понимает в приличии, что смыслит в деле? Аткосшы - это твой товарищ, он должен быть тебе ровней. И должен есть только из твоих рук.
Маман молчал. Мурат-шейху он не смел возражать. Но он и не соглашался. Тщетно шейх гневался, тщетно увещевал:
Что скажет Оразан-батыр? И что мне ему сказать? Унижая себя - унижаешь его, и меня, и всех нас. Едва сев на коня, какую пощечину отвешиваешь своему роду!
Бий кивали, иные отворачивались.
Маман слушал, опустив голову, с виноватым в-идом. Он не лукавил, он и впрямь чувствовал себя виноватым. Он думал про себя: не сядешь на коня, если не сядут твои друзья, то бишь не будешь счастлив, пока несчастны друзья, вот эти, протягивающие руку за куском хлеба.
В раздражении шейх возвысил голос: Так и возьмешь его в одних штанах?
- Аткосшы должен быть одет, как его бий.
- На чем он за тобой поскачет?
- Аткосшы не может быть пешим.
- Где же он будет жить?
- Аткосшы живет там, где его бий.
- О боже, что у тебя на уме?
Что одним босоногим, бездомным будет меньше.
- Опомнись! Повинись!
- Простите, отец мой, простите…