Сладкоречивый хозяин не скупился на похвалы, но не давал Аманлыку времени и глазом моргнуть. Работа шла за работой. Некогда было даже Матьякуба-шарбак-ши проведать. Ночами мучила бессонница, - очень скучал по аулу, и совсем бы Аманлык извелся, если бы неожиданно не появился в рыбожарке… Бектемир! Везли они откуда-то со своим хозяином-плотником дерево на арбе, завернули по пути рыбкой полакомиться. Соскучившиеся друг по другу джигиты, никого не видя и не слыша кругом, как обнялись, так и застыли. Хозяин не хотел обидеть дармового своего слугу.
- Видать, односельчане! Нате-ка, покушайте рыбки да за едой и поговорите по душам, - сказал он и дал им три-четыре кусочка рыбы. - А ты, эй, там, как тебя звать, - крикнул он чумазому пареньку с опухшими веками, глодавшему отбросы на помойке, - иди помешай в очаге!
Не зная, с чего и начать, смотрят друг на друга Аманлык с Бектемиром, расплываясь в улыбке.
- Мы ведь в город торопимся, а ты откуда идешь? - заговорил наконец Бектемир.
- Я с тех пор, как ушел тогда из аула, в Бухару ходил, а потом сюда пришел. Алмагуль моя - верный человек сказал - умерла… а я что? У нас в ауле все ли живы-здоровы? Маман-бий где?
- Маман-бий, заботясь о завтрашнем дне народа, собрал нас, джигитов, двадцать человек, да еще четырех умных юнцов захватил и привел сюда, в Хиву. Тут Есенгельды-бий этих четверых в медресе; прйстроил.
- Ну, они в медресе. А сам Маман-бий где?
- С ним здесь ни хан, ни муллы разговаривать не захотели, за то будто бы, что с русскими дружит.
- А потом, потом что?
- Отвел нас десятерых на невольничий рынок, отдал в ученье здешним мастерам, а еще десятерых в Туркмению повел, вроде на баксы учиться - петь там, на дутаре играть и все такое… С тех пор мы друг о друге ничего не знаем. Домой, видно, раньше, чем лет через пять, не вернемся. В прошлую пятницу мы с хозяином ездили в Хиву, видел я там Дауима. Он ведь стремянным у Есенгельды-бия, Дауим-то! А с ним человека четыре-пять хивинцев, все с оружием. Выехали они из города гуськом и уехали.
- Хорошо, если все спокойно, зачем поехали-то?
- Не знаю.
- Сам-то какому ремеслу учишься? Жалованье получаешь?
- Какое жалованье? - Бектемир понизил голос. - Хорошо, если мой плотник с меня плату не спросит за обучение! Он сам арбы делает. Мне еще инструмент в руки не давал. Я ему дерево пилю, ступицы кипячу.
- Хорошее твое ремесло! А мое-то занятие можно ремеслом считать?
- А то как же? Мы сами рыбаки, надо же нам знать, как рыбу люди готовят!
- А что у нас там из брачного указа получилось?
- И не спрашивай! - Бектемир, смеясь, похлопал Аманлыка по плечу. - Можно сказать, большое удовольствие мы со вдовушками получили.
И Аманлык ответно ухмыльнулся себе в усы.
- Сам-то на ком-нибудь женился?
Бектемир опасливо оглянулся на своего плотника и еще тише зашептал:
- Глянь, Аманлык, на наших хозяев: твой-то толстый, как ступка, а мой словно пест. Один к другому подходит… Ну хватит, больше на них не смотри!.. У моего плотника есть, оказывается, дочка-разводка, от мужа в отцовский дом воротилась. Буду домой уходить - украду ее.
- А вы как, еще не перемигнулись? Может быть, уже того…
- Не спрашивай, друг! Целые ночи напролет с ней гуляем, тешимся, бабочка она безотказная… Кстати сказать, сам-то ты времени зря не теряй. При первой же возможности подцепи какую-нибудь. Будь хоть вдова с ребенком, бери, не отказывайся. Таков приказ Маман-бия!.. Я, брат, когда холостяком был, толком-то и не знал, что такое жизнь. Все радости жизни, оказывается, в женщине!.. Да, да.
И Аманлык, вот уже сколько лет не смеявшийся, и самодовольный Бектемир так громко расхохотались, что все посетители рыбожарки с недоумением уставились на них.
Оборвав смех, Аманлык утирал веселые слезы, катившиеся из глаз.
- А Маман-бий умишко-то этих юнцов, что в медресе пошли, сам проверил?
- А как же! Он говорит: если в чужую землю тупой каракалпак приедет, на всем народе пятно, потому что чужеземцы о людях из неведомой страны по одному, к ним пришедшему, судят. Однако среди всех ребят ни одного с Айдосом Султанбаевым равного умом не оказалось, как их Маман-бий за уши не тянул.
- А кстати, Багдагуль от Мамана родила?
- И не вспоминай, Аманлык! Какой-то подлец так ее напугал, что у нее выкидыш получился.
Боже ты мой! Будет ли конец вражде на этом свете?!
У Есенгельды-бия родился сын, и ему Маман-бий хорошее имя дал, сказал: "Имя мальчика, который родился после того, как каракалпаки объединились в низовьях Амударьи, пусть будет Ельгельды - народ пришел". Отец-то радовался, на том бии и помирились, да вот Хива все дело испортила. Приехал Есенгельды отсюда домой спесью надутый, стал опять Мамана, нашего бия, притеснять.
- Ну что за человек, как он от такой возни не устанет? Между прочим, когда я уходил, Есим-бий в Шаббаз подался. Что с ним?
- Вернулся с прибылью. Пятеро дехкан с ним приехали нам помогать, мастера - золотые руки. Они там у Есим-бия арык новый роют. Хотят земли Кара-Терена в сады превратить.
- Это хорошо! - Аманлык облегченно вздохнул, искоса поглядывая на Бектемира, и, боясь, что Бектемир уедет и потом бог весть когда свидеться доведетсяу Аманлык спросил: - А где тебя искать, коли что?
- В ауле Кенегес.
- Это каракалпакский, что ли?
- И у узбеков есть аул Кенегес, и даже род балгалы у них есть. Как это получается, не пойму! Говорят, они раньше каракалпаками были, а хан их обузбечил. Не знаю уж, так это или нет. Во всяком случае, мой плотник со мной неплохо обращается.
- Дай тебе бог, дай бог!
- Кончай, что ли, Бектемир! - крикнул хозяин.
- Слушаюсь, мастер! - Бектемир вскочил. - Прощай, мы ушли, - сказал он, пожимая руку Аманлыку.
Аманлык смотрел им вслед, пока их фигуры не растаяли в наступающих сумерках.
- Что, каракалпак, успокоилась теперь твоя душенька?
- Будто я сегодня в ауле своем побывал, хозяин!
- Ну и хорошо. Эй ты, оборванец, на тебе и убирайся! - крикнул хозяин, бросая нищему парнишке, усердно хлопочущему у очага, обгорелый кусок рыбы. И тот ушел, дуя на горячий кусок, перебрасывая его с ладони на ладонь.
С посветлевшим лицом, с легкостью в груди встал Аманлык на обычное свое место - к очагу.
14
В то время как Аманлык и Бектемир, сидя в рыбо-жарке, обменивались новостями, свирепый ураган разразился над их разоренным народом, ютившимся в дремучей чащобе камышей, среди густых испарений рыбных озер и переполненных гниющими водорослями болот.
Ураган вздымал высокие волны на тихих озерах, с корнем выдирал и уносил прочь заросли камыша…
Огромная сумрачная толпа идет, бушующим валом охватывает новую юрту Есенгельды-бия…
Слова Мамана: "Угождая одному человеку, мы сделаем своими врагами целый народ"- ведут эту толпу. "Не пойдем в нукеры!" В доме Есенгельды ищут люди неведомо куда пропавшего Мамана, и недаром.
Убедившись, что обещание, данное им Мухаммед Амин-инаху, выполнить не удастся, Есенгельды уже принял меры, тайно послал своего стремянного Дауима в Хиву с доносом на Мамана, бунт поднимающего. Дауим вернулся и привел пятерых воинов во главе с есаул-баши, принес он хозяину привет и твердое слово инаха: "Пусть уберут Мамана, отвечать буду я". Но Есенгельды-бию Маман живой, но опозоренный был дороже мертвого героя. Поэтому тайные его посланцы подстерегли Мамана, когда он в одиночку возвращался из аула Бегдуллы, связали ему руки-ноги, избили, притащили в аул Есенгельды еле живого, поставили перед хозяином.
Предупредив, что не остановится перед тем, чтобы послать душу Мамана в преисподнюю, и что отвечать на вопросы ему разрешается только одним словом "да" или "нет", торжествующий Есенгельды приступил к допросу:
- Поможешь собирать нукеров или нет?
- Нет, нет и нет! Угождая одному человеку, мы не можем превратить в своего кровного врага весь туркменский народ, - сказал Маман-бий и умолк.
Но Есенгельды не терял надежды. Маман-бия запеленали длинным волосяным арканом и, заткнув ему рот и уши, бросили в черный угол юрты.
Нарочные поскакали созывать гостей.
К вечеру начали прибывать гости. Радостные, в ожидании веселого пира переступали они порог, но, увидев вооруженных нукеров, стеной отгородивших нежилую часть большой юрты, и бледного, как мертвец, Мамана, безмолвно и недвижимо лежащего за их спиной, сникли и, тревожно кося глазами, послушно занимали места, указанные кивком подбородка Есенгельды-бия.
- Никак не выходит у меня из головы сказанное мне однажды мудрое слово Мурат-шейха, - начал Есенгельды, уголком глаза поглядывая на Мамана и давая понять, что ведет речь не от себя, а как бы от имени покойного шейха: - "Не увидя мертвой головы врага, не вспомнишь и о своей голове".
Эти слова сказаны были мудрым старцем, когда бии собрались на совете в Жанакенте и вели долгие споры - присягать русскому царю или нет. А молодые тогда Маман и Есенгельды привезли и показали собравшимся мертвую голову убитого ими джунгарского посла. Посмотрели бии на отрезанную эту голову, пощупали свои - и подписали присягу. Есенгельды сам тогда не обратил внимания на слова старика, а услышалтгх позже из уст Маман-бия. Но связанный Маман его не слышал, и обличить Есенгельды-бия во лжи было некому.