После этого случая дед забрал внука к себе, а с Володей прекратил всякое общение. Ирка прожила с мужем еще полгода и как-то вечером приехала к родителям в Барвиху и осталась.
– Не могу с ним больше! – пожаловалась она матери и взахлеб разрыдалась.
– Намаялась с негодяем! – ворочаясь на постели, жалел дочь Сергей Тимофеевич.
Министр не спеша налил в чашку свежезаваренного жасминового чая и, откусив шоколадный грильяж, в котором ни за что не мог себе отказать, стал не торопясь прихлебывать. Нравился Сергею Тимофеевичу этот твердый хрустящий грильяж, Министр мог полкило за вечер умять, исключительные конфеты – "Красный октябрь!". Он развернул уже третью и отхлебывал подостывший чаек. Ирка все не ехала, мысли Министра вернулись к работе. Сегодня он освободил зама-Кольку от обязанностей руководителя космического ведомства и определил директором экскаваторного завода:
– Пусть экскаваторы строит, мелиорацией земель занимается. Мелиорация тоже дело ответственное, от мелиорации наши урожаи впрямую зависят. Может, на гражданке сумеет себя с хорошей стороны показать. Может…
Да только знал Сергей Тимофеевич, не удержится Колька-зам на экскаваторном, выпрет его Караваев, он лоботрясов на дух не переносит. Строгий мужик, никому поблажек не дает, как пить дать, выгонит выскочку Кольку. Ну и черт с ним!
– Где же Ирка?! – поглядывая на двери, забеспокоился Министр.
За окном послышался звук подъезжающей машины, и не одной. Сергей Тимофеевич насторожился: – Что за сюрпризы?!
Яростно скрипнули тормоза, потом хлопнуло сразу несколько дверей, и отчетливый топот бегущих ног развеял всяческие сомнения. Министр ясно видел, как в окнах замаячили тени рослых органавтов из спецохраны, он чувствовал, как они окружили его угловатый патриархальный дом, рассыпались по просторному парку, слышал, как жалобно повизгивают цепные псы, предчувствуя недоброе, различал, как чьи-то крикливые голоса, ближе к гаражам, что-то властно спрашивали у растерявшихся дачных охранников, и снова эти бoрзые шаги, уверенные, непримиримые. Краем уха Сергей Тимофеевич уловил, как Левку укладывали в постель, как внук хохотал, капризничал, не желая ложиться. Его звонкий голос раздирал деду сердце и звал поцеловать. Министр представить себе не мог, что когда-нибудь придут и за ним. Он давно считал себя неприкасаемым, вне круга, вне подозрений. Маршал повернулся спиной к входу и расстегнул ворот рубахи. Душно! Он отчетливо слышал их шаги. Шаги, шаги!
– Да черт с ними, пусть забирают! Хорошо, что Клавы дома нет, – вспомнив про больную жену, вздрогнул Сергей Тимофеевич.
Министр озлобленно напрягся, вслушиваясь в проклятую тишину, от которой становилось жутко, и снова эти шаги! Шаги, шаги! Идут! Командующий зажмурился.
– Папа! – пронзил комнату голос дочери.
Министр не шелохнулся.
– Папа, это мы приехали.
Сергей Тимофеевич резко обернулся – посреди столовой стояла Ирка, а рядом с ней, бережно поддерживая дочь за локоток, возвышался Фадеев.
– Ты как здесь?! – оторопел Министр.
– Здравствуйте, Сергей Тимофеевич, – первый раз в жизни Фадеев назвал его по имени и отчеству. – Извините, что опоздали, – подходя ближе, проговорил Редактор. – Не мог из Кремля вырваться. Не обижайтесь! – и протянул Министру сухую сильную ладонь.
– Это мой Саша, папа! – улыбаясь, проговорила Ира и прижалась к мягкому плечу Фадеева. – Я его так люблю!
41
Хаз лежал на кровати, уставившись в зеркальный потолок, и любовался своим голым, совсем не одряхлевшим для неполных шестидесяти, а скорее спортивным торсом. Через отражение в зеркале он самодовольно оглядывал спальню из желтоватой карельской березы, китайские кремовые ковры из шелка, с пышными пунцовыми розами, но больше всего он радовался ей, ненаглядной черноволосой красавице.
– Чиравница! Лейла! – вздыхал он.
Нина расчесывала густые, чуть вьющиеся волосы, спадающие ниже талии. Балерина сидела перед туалетным столиком, совершенно голая, обворожительно манящая, соблазнительная, сочная, как созревший у моря персик!
– Чуда! Чуда! – приговаривал Хаз, продолжая платонически любоваться.
– Иды суда! – поманил девушку пакистанец. Загадочно улыбаясь, Нина обернулась, встала и пришла к нему на кровать.
– Ласкай меня, любимый! – прямо в ухо прошептала девушка и долгим поцелуем прильнула к Хазу, который, закрыв глаза, гладил ее бархатное, белоснежное тело.
– Лейла! Лейла! – сквозь поцелуи повторял он. Нина была все ближе и ближе, все горячее, все слаще! Хаз прижал ее изо всех сил, откинул с лица черные пряди волос и хищным поцелуем впился в сладкие девичьи губы, потом в шею, потом целовал грудь, живот, ниже, и ниже, и ниже… Нина отдавалась Хазу горячо и страстно, извивалась змеей, возбуждала возлюбленного вскриками и смелыми прикосновениями, так, что миллиардер стонал и плакал, кончая в ее обжигающем желаньем дыхании, а она билась в его цепких руках, вырывалась и просила:
– Еще, любимый! Еще! Еще!!!
За такую женщину, за свою ненаглядную Нину он был готов на все. Сегодня Хаз принес ей подарок – бесценный рубиновый гарнитур, состоящий из ослепительного колье, массивного, пронизанного чешуйчатым золотом браслета, чересчур объемного перстня с высоким, виртуозно ограненным искрящимся красным кристаллом, и сережек, спадающих витиеватыми гирляндами, пронизанными отблесками заката. Это была необыкновенная вещь, непривычная для утонченных ценительниц Cartier или переливчатого Sсhopard. Пакистанец заказал этот набор у лучшего ювелира Бирмы, ювелира в пятнадцатом поколении, а каждый рубин подбирал сам, часами разглядывая на свету игру камней. Нина нацепила все сразу и, не одеваясь, красовалась перед Хазом, разрешая прикасаться к бедрам, целовать соски и гладить живот. В сумраке спальни рубины таинственно переливались. Любуясь подарком, девушка крутилась между зеркалом и мужчиной.
– Ну, как я? Как?! А? А?! Нравлюсь?
– Шахиня! – вздыхал Хаз. – Шахиня! Лейла!
Отражая приглушенный электрический свет, драгоценности на ее белоснежном теле играли, вспыхивая лучезарным огнем, завораживали, а балерина смеялась, кокетничала и закатывала глаза. Он притянул ее ближе и попробовал овладеть девушкой еще раз – не получилось. Перед сексом Хаз старательно втирал в головку члена маслянистые пахучие смеси, приготовленные на основе редких индийских трав, известных на Востоке своим сверхъестественным действием. Только с этими волшебными мазями у него наверняка получалось. Иногда за ночь он делал это целых два раза!
Усыпанная рубинами Нина неподвижно лежала на широченной кровати и ждала, когда Хаз перестанет ее домогаться. Чтобы не обнаружить слабость, миллиардер некоторое время возился рядом, а потом затих и чуть не заснул.
– Ну што, лубымая, поэдэм навэстым нашэго друга! – оставив бесполезные попытки овладеть женщиной, предложил Хаз и, набросив халат, вышитый сказочными драконами, ушел в ванную.
Другом Хаз называл Сына Вожатого.
42
В Архангельском ничего не менялось, очарование цветов и августовская истома заполнили все вокруг. Воздух был бесконечно прогрет солнцем, все благоухало и цвело. Было так хорошо, что хотелось превратиться в беззаботную бабочку и порхать над клумбами и лужайками.
– Что в мире, дорогой Хаз? – расцеловав пакистанца, спросил Сын.
– В мырэ, – ослепительно улыбаясь белыми, точно с картинки, зубами, отвечал Хаз, – тыхо. Лэто кругом. Лубов!
Они немного прошлись вдоль пруда.
– Сваришь кофе? – попросил Сын.
– Сдэлаю, обызатэлно сдэлаю! – подобострастно склонился Хаз. – Я вам и кофэ, и сладосты, и фрюкты сюшеные прывез, и фысташка ныжнэйшый из собствэнного сада, – гордо добавил он. – Фькюс – утoнченный, обызатэльно покюшайтэ, и дэвочки пуст пошолкают, полакамяца! Оны у вас самы, как фысташки, такиэ аппэтытныэ! – залился румянцем пакистанец.
Дорогой Сын кивнул:
– Угостим.
– Нэсы подаркы, Али! – высовываясь в открытое окно, выкрикнул Хаз. – Нэси скорэй!
Через минуту в гостиной стояли две плетеные корзины со сладостями, орешками, сушеным кишмишом, курагой и инжиром. Рядом лежал кофе. Пакистанец раскрыл упаковку.
– Понухайтэ! Самий лутший, ароматний, ныгдэ такой нэ найдош! Как пахнэт, э-э?! Как пахнэт?! – качал головой Хаз. – Понухайтэ, понухайтэ!
Все по очереди подходили нюхать, даже неприступная Нина не удержалась.
– Ну, говоры?! Как? – спрашивал Хаз.
– Пахнет! – смеялись красавицы.
– Благодат! – по-русски определил пакистанец. – Сэйчас будэм эго готовыт.
Недолго повозившись, Хаз поставил кофе на огонь. Ловко орудуя турками на раскаленном песке, он несколько раз приподнимал их, не давая напитку окончательно вскипеть и пролиться, и, подержав на весу, чтобы содержимое подстыло, ставил обратно. В конце концов, доведя кофе до кипения, Хаз одним движением подцепил все турки сразу и убрал с огня. Придирчиво вглядываясь в бурлящую кипятком струю, он разлил кофе огненно-горячим и дымящимся в крохотные фарфоровые чашечки.
– Ну што, всэм хватыло?
– Не всем! – раздалось несколько обиженных голосов.
– Тогда я ставлу эшо! – и снова принялся за дело.
Музы и Дорогой Сын были довольны. Всякий раз, когда Хаз появлялся в Архангельском, его просили приготовить кофе.
– Вот и второй порциа поспэл. Тобэ, тобэ и тобэ! – протягивал чашечки хихикающим красавицам обрусевший пакистанец. – Тобэ подлыть? А тобэ? – спрашивал он. – Тут эшо ест. На здорове! – изящно подавая напиток, кивал Хаз. – На здорове!
Кофе оказался терпкий и очень сладкий.
– Сахаром ныкогда кофэ нэ ыспортыш, – объяснял пакистанец. – У мэня дома всэгда с сахаром пют. Чем болше сахара, тэм луше.