Из кельи Шаненя пробежал коридором к боковому выходу. Дверь во двор была заперта. Хотел вернуться, но заметил быструю осторожную тень на крутой винтообразной лестнице. Кто-то бесшумно спускался вниз. Шаненя отпрянул в сторону и приник к широкой пилястре. Выглядывая из-за нее, увидел черную накидку с желтым крестом. "Ксендз Халевский!" - узнал Шаненя и оторопел от неожиданной встречи. Ксендз спускался, держа в руке ключ. Сухо щелкнул старый замок, Халевский выскользнул во двор. И только тогда, словно опомнившись, Шаненя рванулся и настиг ксендза в тыльной стороне монастырского двора.
- Пане ксенже!..
Шаненя видал, как вздрогнули плечи Халевского. Он остановился, посмотрел на Шаненю обезумевшими глазами и, подхватив накидку, бросился к калитке. Шаненя преградил ему дорогу.
- Пане ксенже!..
- Что тебе надобно? - восковые щеки Халевского окаменели, поджались тонкие дрожащие губы.
Шаненя не мог ответить, что ему надобно. Много раз наедине с самим собой думал: если б представился случай, то высказал бы ему, ксендзу Халевскому, все. И про обиды, что чинят униаты, и про то, что разоряются ремесленники, и в долговой тюрьме сидят, и про то, что иезуиты захватывают для своих потреб городские земли. Теперь же отняло язык. Вымолвил нескладно:
- Больше не будешь, пане ксенже, вере нашей шкодить.
- Вера одна, и бог один! - Ксендз Халевский задергался, стараясь освободиться от цепкой руки.
- Две! - закричал Шаненя и крепче сжал локоть Халевского. - У тебя своя вера, у меня своя!
Не заметил Шаненя, как прибежали мужики. Опомнился, когда ксендза Халевского стала прижимать толпа к монастырской ограде.
- Пусти до ксендза, пусти!..
Шаненя узнал хриплый голос Гришки Мешковича. Шапошник пробивался сквозь толпу, отчаянно работая руками. Короткие, узловатые пальцы его старались поймать подбородок Халевского. Тот мотал головой, ударяясь затылком о камень ограды.
- Ну?! - прохрипел Гришка. - Настал час!
Мешковича все же опередили. Сверкнула алебарда, и стон ксендза Халевского потонул в разгневанном крике мужиков.
А в монастыре все нарастал грохот. Казаки, разыскав лестницы, добрались до высоких окон и вырывали тяжелые свинцовые рамы.
- Пули лить будем. Чистый свинец! Ну, навались!
Мужики тоже полезли к окнам. Небаба осмотрел первую раму, ударил топориком по мягкому металлу, остался доволен.
- Несите в кузню к Шанене, - приказал казакам, - Там все прилады найдете.
Но самого Шаненю Небаба не отпустил. И тот понял, что предстоит разговор с атаманом.
В кузню казаков повел Алексашка. Нести раму неудобно. Сабля непривычно бьет по ноге, мешает шагать. Алексашка вспотел. Оглянулся, а следом казаки тащат вторую раму.
Во дворе Ховра бросилась к Алексашке со слезами.
- Где Иван?
- Цел твой Иван! - с достоинством ответил Алексашка. - С атаманом в кляшторе стоят.
Казак, что помогал Алексашке тащить раму, увидел пробегавшую Устю, остановился:
- Ото дивка! Мо, твоя?
У Алексашки радостно забилось сердце. Откинув шапку на затылок, гордо ответил:
- Моя!
Устя бросила быстрый взгляд на Алексашку и скрылась в хате.
А казак, проводив взглядом Устю, осмотрел кузню, ударил несколько раз молотом о наковальню, как будто хотел убедиться, крепка ли она, и начал прилаживать на нее угол рамы. Повыше локтя Алексашка увидел синевато-красный рубец.
- Недолго было и совсем отсечь, - Алексашка неодобрительно посмотрел на руку.
- И такое у казаков бывало. Пока меня господь бог бережет. А как дальше будет - не знаю. Меня Юрком кличуть… А тэбе як?
- Алексашкой.
Юрко взял зубило, проворно перебил раму и, отрубив кусок свинца, начал старательно плескать его молотом.
- Пулелейки нет ли у тебя? - спросил Юрко. - Плавкий ли? Попроворнее раздуй горн.
Пулелейки в кузне, конечно, не оказалось. Юрко куда-то сбегал и принес крошечный ковшик с острым носиком и деревянной ручкой. Алексашка догадался, что это и есть пулелейка. В нее набросали свинца. Пошла работа! Вот уже высыпали в песок первый десяток пуль. Завязав их в тряпицу, пошли искать Небабу.
Иезуитский коллегиум на Васильевской горке. Позади, от дворов, высокий берег Пины. Впереди коллегиума - костел, монастырь и ратуша. В коллегиуме Шаненя никогда не был. Делать ему там нечего. На здание поглядывал косо - коллегиум считал рассадником еретиков и нечисти, от которой и шли все беды работному люду. Сейчас с любопытством переступил порог. От дверей на второй этаж широкая лестница. Вдоль длинного коридора квадратные колонны под стрельчатым сводом. А с правой стороны - кельи. Там на деревянных койках сенники, застеленные шерстяными подстилками.
Любомир разыскал Шаненю на третьем этаже, возле окна, из которого виден весь город.
- Все кельи облазил, пока тебя нашел.
- Дивлюся, - оправдывался Иван.
- Не время дивиться. Небаба кличет.
Сапоги Любомира загремели по гулким ступеням. За ним едва поспевал Шаненя. На первом этаже из коридора свернули в закоморник, и в полутьме Любомир нащупал ручку двери. Вошли в комнату, уставленную полками с книгами. В старинном резном кресле сидел Небаба. На расстеленном полотенце - хлеб и вареное мясо. Небаба жевал и переворачивал листки книги.
- Джура, налей Шанене браги. За день и у него во рту пересохло.
- Слово божие учили, - ехидно заметил Шаненя, принимая угощенье. - Дабы Брестский собор толковать черни.
Небаба не обратил внимания на колкое слово.
- Географию, математику и риторику учили. Джура, неси свечи! Сейчас тебе сховище покажу.
За джурой пошел Небаба. Следом - Шаненя. В библиотеке, за крайними полками, была дверь. Каменные узкие ступени вели вниз. В подвале пахло плесенью и мышами. На полу кучей лежали книги, покрытые зеленью.
- И здесь писания, только другие.
- Может, ненужные, - усомнился Шаненя, поднимая с пола тяжелую книгу.
Небаба взял у Шанени книгу. Любомир поднес ближе свечи. Пламя заколыхалось и замерло, Небаба, медленно водя пальцами, прочел порыжевшую страничку:
- "Букварь языка славянского. З Могилева. З друкарни Спиридона Соболя. Лета 1636…"
Губы Небабы скривились в горькой усмешке. Он поднял еще одну книгу. Буковки потускнели, покрылись черными крапинками листики. Но все же разобрал название: "Библия. Премудрости божией книга починается. Зупольно выложена на русский язык доктором Франциском Скориной… Из славного града Полацака".
Шаненя стоял удивленный и задумчивый. Пересохшие губы механически повторяли за Небабой:
- "Катехизис… то есть наука стародавняя святого письма… для простых людей языка русского… Сымон Будный…"
И припомнился недавний разговор с владыкой Егорием, который жаловался на ксендза Халевского. Требовал ксендз, чтоб закрыли братскую школу, ибо читают ученики недозволенные, пасквильные книги, направленные против шановного панства и униатов. Ксендз Халевский говаривал Ермоле Велесницкому, чтоб своего отрока вел в коллегиум, где содержать его будут за кошт короны - кормить и учить наукам разным, а также греческой и латинской мове. Не согласился тогда Ервдола. Ходил отрок в братскую школу…
- Горит. Не пожар ли? - встревожился Шаненя и потянул ноздрями воздух.
- Пожар не к месту, - Небаба забеспокоился. - Сухота стоит. Джура, коней!
Любомир подвел лошадей. Небаба вскочил в седло. Но не мог взобраться Иван - конь чувствовал чужого человека, топтался, отходил. Небаба смеялся, качаясь в седле:
- Пособь, Любомир!
Джура взял коня за уздечку. Только тогда Иван неуклюже всунул ногу в стремя и рысью пустился за атаманом. Завернули за угол, и отлегло сердце Небабы. Перед ратушей толпа. Неспокойный гомон. На мостовой разложен костер. Он чадит густыми сизыми клубами. Возле костра телега, на ней Ермола Велесницкий. Нос у Ермолы распух, Велесницкий гундосит. Что он говорит, издали неслышно. Только видно, что рукой машет и держит скруток пергамента. Увидав Небабу, толпа на мгновение притихла, и стал слышен голос Велесницкого…
- Грамота сия королевская дает право панам мети закладней. А те закладни, которые будут займаться ремеслом и торговлей разной, повинны платить сербщину и ордынщину…
Снова взорвалась толпа. Гневные голоса требовали:
- Спалити грамоту!
- В огонь!..
Велесницкий бросил в костер сверток. Рассыпались листы, вспыхнули разом синевато-фиолетовым пламенем и зачадили. Горело то, что было причиной многолетних споров и обид. Ермоле передали еще охапку бумаг.
- Читай! - требовала толпа.
- Паны нам почали кривду чинити, - продолжал Велесницкий. Он поднял скруток над головой и потряс им. - Моцно хотели люди их судити и рядити… Здесь квиты попасовые, подымные и поборовые…
- Огнем палити квиты! - взметнулись десятки рук.
- Чтобы в помине не было! - Мешкович вскочил на телегу, вырвал из рук Велесницкого квиты и швырнул их в костер.
- Слухайте, мужики! - Ермола сорвал с головы шапку и помахал ею. Стало тише. - Бесчинствует духовенство в городах и весях. В Меньске отняли униаты православный Свято-Духовский монастырь… Вознесенский монастырь отдали под начало виленским униатам…
Из ратуши мужики тащили охапками инвентарные книги, описи имущества горожан, купчие ведомости и все, что попадалось под руки. Шипела, скручивалась, как береста, бумага, чадила, бросала в небо снопы искр и белого удушливого дыма. По улицам, потрясая кольями, носились работные люди. В шляхетном городе звенело оконное стекло, летели наземь заборы, трещали в домах двери…
Небаба, объехав городскую стену, наказал часовым казакам зорко следить за дорогой.