Дом ксендза Халевского в шляхетном городе. Тут Иван последнее время бывал редко. Сейчас удивился. Возле ратуши - стража. У моста - гайдуки. Возле дома пана войта Луки Ельского толпятся рейтары.
В дом пана ксендза Халевского служанка не пустила. Разрешила ожидать в сенях.
Ксендз вышел в черной накидке с желтым крестом на груди и черной шапочке. Тяжелое, одутловатое лицо было усталым и синие мешки висели под красными веками. Легким, почти незаметным кивком он ответил на поклоны и, полуприкрыв глаза, выслушал Шаненю. Ксендз не торопился с ответом. Наконец, вздрогнули желваки на лице Халевского. Ксендз разжал губы.
- Велено…
- Как же вынимать из могилы усопшую, пане ксенже?
- Похоронена не по обряду. Господь бог не простит этого во веки веков ни мне, ни ему. - Халевский выставил палец в грудь Гришки.
- Усопшую отпевали, - настаивал Иван.
- Кто отпевал? - вздрогнул Халевский. - Не Глеб?
Шаненя замялся: понял, куда клонит ксендз.
- Он.
Уста Халевского задрожали и опустились вниз. Он сцепил пальцы и положил руки на желтый крест.
- А ведомо ли тебе, что Брестский собор предал анафеме давно умершую и никому не потребную православную церковь? - Щеки ксендза Халевского задергались. С каждым словом голос его креп. - Холопы и работные люди Речи Посполитой разумом и душой давно приняли унию. - Епископы твои и Глеб - никто другие как схизматики. Мутят и уводят с пути праведного чернь.
"Епископы и Глеб… - сжал зубы Шаненя. - Не пинский ли епископ Паисий и митрополит Рутский воздвигли гонения на православных, ловили монахов, подвергали их истязаниям и бросали в темницы…"
- Я, пане ксенже, простой мужик, - заметил Шаненя. - На Брестском соборе не был и не моим умом думать, что решали отцы духовные. Я червь земной и воле божьей подвластен. Хочу спросить тебя, можно ли из покоя вечного выносить?
Шаненя смотрел в глаза ксендза и видел, как вспыхивали в них колючие огоньки. Если бы мог ксендз, наверно, проклял его, испепелил огнем. Сознавая, что бессилен в этом сейчас, со злорадством, как показалось Шанене, повторил:
- Велено. - И добавил: - Богом.
Согбенный и понурый выходил Гришка Мешкович из дома ксендза Хаского. Шел и не видел земли под ногами. Опустив голову, в тяжелом раздумье рядом шагал Иван.
Во второй половине дня вся ремесленная слобода Пинска знала о решении пана ксендза Халевского. Толпа мужиков и баб собралась на кладбище у могилы. Вскоре прискакали рейтары. Кладбищенский смотритель вытянул крест из еще не осевшей земли и, не глядя на присутствующих, начал раскапывать могилу.
Застучала лопата о доски гроба. Баба Ермолы Велесницкого, Степанида, не выдержала, сомлела. Ее подхватили, вывели с кладбища и посадили на траву возле дороги. Гроб поставили на телегу и повезли к костелу. За гробом потянулись мужики и бабы.
Иван Шаненя шел с мужиками, но не думал ни об усопшей, ни о ксендзе Халевском. Душу терзает мысль, с которой не расставался всю весну. Шаненя в который раз, задавал себе неизменный вопрос: а как жить дальше?.. С каждым годом труднее и хуже становится простому люду. Раньше четыре дня в неделю работал тяглый на пана. Теперь пять, а то и шесть. Особым указом сейма Речи Посполитой ремесленным цехам строго заказано торговать с русскими купцами, и на межах Речи с Московией выставился залог. У рубежей рыскает стража и ловит тех, кто бежит на Русь из Великого княжества. Пойманных травят собаками и секут нещадно.
По Пинску ходили слухи, что король Владислав перед смертью по просьбе униатов издал указ, который отменяет дарованные ранее права православного митрополита, а сейм угрожает отступникам изгнанием. Поговаривают еще о том, что писать по-русски в державных актах будет запрещено и мова русская, как и белорусская, изгнанию подлежит. Ученый муж золотарь пинский пан Ждан, хоть и поляк, а говорил однажды Ивану Шанене, что одно спасение для работного люда и холопов - под руку государя русского. А ведь и это миром дано не будет. Черкасы во имя этого второй год кровь льют…
Не смотрел Иван Шаненя, как ходил вокруг гроба дьякон в черном орнате, не слушал, как пели реквием митернум.
Потом все, как в тумане, проплывало мимо. И крышка гроба, и два кудрявых мальчика в белых костюмах с крестами в руках, и дьякон, и грустные певчие, поющие на чужом, непонятном латинском языке.
До кладбища дошли немногие. Мужики завернули в корчму. О случившемся корчмарю Ицке уже все было известно. Он сочувственно кивал кудрявой черной головой, чмокал, выставив вперед толстые замасленные губы и, наливая брагу, неизвестно кого спрашивал:
- Слушайте, ну скажите мне, где это было видно, чтоб два раза хоронили усопшего?
Парамон, ругаясь на всю корчму, кричал хромому мужику:
- Пан все может! И выкопать, и воскресить!..
- Не кричи, Парамон, - просил корчмарь.
- Буду!.. Налей, Ицка, еще. Придет время - сквитаемся с иезуитами!
- Тише! - слезно умолял корчмарь. - Иди на двор и там болбочи хоть до утра…
- Пойдем, - предложил хромой мужик.
Мужики вышли из корчмы, столпились на улице, недружелюбно поглядывая на белую громаду иезуитского костела Святой Магдалины. Вмиг выросла толпа неспокойная, шумная. Говорили об усопшей, ругали Ксендза Халевского и грозились, вспоминали всякие обиды, что нанесли иезуиты черни.
На тот час к шляхетному городу по улице катил крытый дермез. Повозка гулко стучала колесами по бревенчатой мостовой.
- Расступись! - закричал кучер.
- Не расступимся! - раздалось в ответ.
- Проч с дороги, быдло! - Кучер занес ременный кнут.
- Сам быдло, прислужник панский!..
И сразу десятки рук схватили за уздечку вороного. Кучер задергал вожжи, замахал кнутом. Но кто-то схватил на лету ремень и вырвал его вместе с кнутовищем из рук.
- Как смеешь, погань! - закричал кучер.
- Прихвостень!
- Чего с ним говорить! Тащи с козел!..
Гневно зашумела толпа. Затрещал частокол возле корчмы - мужики выламывали колья. Кучера стащили с козел и в воздухе замелькали кулаки.
Рванули дверцу дермеза.
- Вылезай, шановный пан!..
- Вон, пся крэв! - раздался из дермеза властный голос.
Мужики оробели, притихли на мгновение, но тут же снова загудели:
- Бери его, братцы, смелее!..
Из дермеза грянул выстрел. Люди отпрянули назад. У раскрытой дверцы остался один лишь Парамон. Схватившись за грудь, стоял, широко расставив ноги, и вдруг зашатался, упал.
Гневные крики и ругань огласили улицу. Полетели в дермез камни и колья. Толпа снова подступила, налетели все разом, перевернули дермез, повалили набок коня. Дверца оказалась прижатой к земле, В одно мгновение притащили охапку соломы и подсунули под дермоз. Но поджечь не успели - бабий голос остановил:
- Гайдуки, гайдуки!..
Со стороны шляхетного города мчалась с алебардами и пиками стража. Мужики бросились врассыпную. Гайдуки поставили коляску на колеса и помогли выбраться из нее пану Гинцелю. Бледный и трясущийся, он умолял гайдуков:
- Быстрее к пану Ельскому! Пани Альжбета сомлела!..
Глава девятая
Владыка Егорий устало смотрел на бледно-розовый огонек свечи. Пламя дрожало, и фитилек постреливал крошечными голубоватыми искорками.
- Дальше как было?
Шаненя отвел взгляд от иконы Казанской божьей матери, что висела в углу.
- Принесли его челядники ко мне в хату. Дочка поила зельем и выхаживала. Неделю вроде добро все, а потом на два-три дня рассудок теряет, смеется, говорит нескладно.
- Как звать раба?
- Карпухой… И еще могилу бабы Гришки Мешкевича осквернили. Все больше ропщет чернь в городе, из деревень мужики бегут в леса, ищут защиту у казаков… - Шаненя приумолк: что скажет на последние слова владыка? Тот как будто и не слыхал их. - И так уж чаша полна, а капли падают. Как бы не пролилось…
- Знаю, сын мой, все знаю, - тихо ответил владыка, качая головой. Он сцепил тонкие белые пальцы, они хрустнули. - Такова тяжкая доля земли пинской и остатних славных городов Руси.
- Нету Пинска, владыка, и нету здесь Руси… Речь Посполитая, - горестно заметил Шаненя.
- Пинск испокон веков был городом Руси. - Егорий поднялся. Большая, быстрая тень качнулась на стене, застыла. - Еще шестьсот годов назад великого киевского князя Святополка уговаривал волынский князь Давид Игоревич карать Василька, князя Требольского. За то карать, что посягал на города его. Так говорил волынский князь: узриши, еще ти не заиметь град твоих Турова и Пиньска, и прочих град твоих… Это тебе неведомо. - Владыка Егорий пошевелил, пальцами фитиль. Ярче вспыхнула свеча. - С часом Туров и Пинск отошли к Минскому княжеству. Позднее славный князь Долгорукий передал его сыну… Потом объявились ливонцы, а следом ляхи. Белой Руси и киевских земель им было мало. На Московию с мечом пошли… Спас господь от нашествия новых басурманов и землю уберег.
Шаненя снова посмотрел на икону Казанской божьей матери. С такой иконой собирали ополчение Минин и Пожарский. С ее чудотворной силой освободили Москву от нечисти. Божья мать освятила престол Михаилы Романова и нынешнего государя Алексея Михайловича, долгия лета ему…
- Отпиши патриарху Никону про беды наши и страдания.
- Отписал, сын мой. Послать не с кем. Ловят дьяков на дорогах, раздевают и смотрят одежки. - Владыка косо глянул.
Иван подумал о купце. Сказать о нем не решался. Не знал, как встретит Егорий его слова. И все же не умолчал:
- Есть достойный муж, владыка. Купец Савелий… Должен быть скоро в Пинске.
- Дай знать, - попросил Егорий.
Шаненя стал на колени. Взволнованно стучало сердце. Снова начал он про черкасов. Говорил все, о чем думал, что волновало его.