- Эх, когда мы стояли под Казачьим Курганом - знаешь, сколько штыков было в нашей дивизии? - спросил вчера вечером советский артиллерийский лейтенант, который пришел навестить польских соседей. - Двести двадцать штыков во всей дивизии. Уж потом пришло пополнение.
Да, да… Они останутся здесь на месте, и с утра на них снова начнут падать бомбы, и они пойдут в атаку, будут закреплять захваченные рубежи и двигаться вперед, оставляя на этих пригорках, на этих мокрых лугах и почерневших полях "нормальный процент потерь"…
И только их Первую дивизию, только поляков, которые впервые с тридцать девятого года выступили против врага, отводят в безопасное место, чтобы сохранить это малое ядро будущей польской армии. Об этом позаботились в Кремле, который Марцысь мимолетно видел, остановившись на день в Москве, по пути в дивизию.
Человек в Кремле руководил движением сотен дивизий на тысячеверстных фронтах. И он нашел время узнать, что сделала одна эта дивизия, позаботился о том, чтобы дать ей отдохнуть, заживить раны, нанесенные двухдневными боями. Их, поляков, испытали в бою, дали им самим испытать себя, почувствовать пламя борьбы, пройти боевое крещение. Смыть позор армии Андерса, которая запятнала Польшу, покрыла стыдом имя поляка. Им дано было счастье показать врагу, что польская армия жива, хотя четыре года тому назад враг хвастал, что она скончалась и не воскреснет. Им дано было счастье перед глазами всего мира высоко поднять знамя Польши - знамя плененного, но не порабощенного народа. Им дано было своей борьбой засвидетельствовать, что "Польша еще не погибла", как говорят слова гимна. А затем заботливо подсчитали их "нормальный процент потерь", - ведь среди сотен дивизий они были одной-единственной польской дивизией! И тот человек в Кремле помнил об этом и чувствовал это так, словно сам был с ними. Он знал, что перед ними еще длинный путь, взвесил их судьбы отцовской рукой.
Там, в захваченной деревне, будут теперь обороняться и потом пойдут дальше братья в форме Советской Армии. Они будут проливать кровь на пути, ведущем в Польшу, выполнять боевую работу не только за себя, но и за них, поляков.
Да, это было понятно, ясно и просто. И все же тяжко было маршировать по этой дороге на восток, в то время как навстречу шли машины, полные солдат, темными колоннами двигалась пехота, грохотали орудия, идущие вперед, на запад. На запад шли войска, на запад - по варшавскому шоссе, к Варшаве…
Кто проходил навстречу полякам, кто шел занять их место? Вспомнилась Анастасия Петровна из совхоза; может, это ее Фрося проходила сейчас мимо, с глазами, устремленными в зарево далекого пожара? Может, брат Володи-конюха?.. В ночной тьме к линии фронта шли незнакомые и все же такие знакомые люди, крестьяне из колхозов, рабочие с заводов и фабрик, молодежь, советские люди со всех концов своей необъятной родины, все в одной солдатской форме… Шли по этому варшавскому шоссе, на запад, к Варшаве.
Позже на место отдыха и формирования Первой дивизии придет приказ. Он скажет, что дивизия выполнила боевое задание, прорвав оборону немцев. Будут розданы награды. И всем уже будет понятно, что дело было не в том, о чем говорили тогда, в вечер после боя, - что это, мол, великая битва, которая может определить судьбу войны.
Но уже и сейчас все понимают два измерения этой битвы. Это была одна из тысячи битв, какие уже два с половиной года идут на фронте. Битва настолько незначительная, что, если бы в ней не участвовала Первая польская дивизия, она не имела бы даже своего имени - прекрасного имени "Битвы под Ленино".
Но вместе с тем, если эта битва и не определяет судьбу войны, то она определяет судьбу Польши. Польша будет именно такой, какой она должна быть! Она будет связана вечным братством с Советским Союзом. Теперь поляки - уже не группки рассеянных по всему миру беспомощных людей, а союзник, который своей кровью засвидетельствовал великую истину братства народов. Это был их первый бой с тридцать девятого года - бой, который вела организованная, сознающая свои цели и задачи боевая единица.
Нет, не только линия немецко-фашистской обороны была прорвана в эти два дня. Была прорвана ложь, которой так долго окутывали историю. Обоюдные обиды и несправедливости были рассеяны этой битвой. Все это отодвинулось в древнюю историю, и началась история новая, которую создают они все, - значит, и он, Марцысь Роек из Груйца.
"И как удивительно, - думал Марцысь, - что как раз этот первый бой новой польской армии навеки теперь связал нас с именем Ленина, с именем человека, который от имени революции, от имени народа сказал великие слова о праве Польши на независимость!"
Правители Польши приложили все усилия к тому, чтобы заставить польский народ забыть об этих словах. Они приложили все усилия, чтобы о них никто в Польше не знал. Мусором лжи засыпали пламенные слова. И понадобились все эти страшные годы, чтобы лозунг польской свободы, снова прозвучавший из уст Сталина, был услышан сотнями тысяч поляков, которые донесут его до миллионов своих собратьев.
И вот как раз эта первая битва, которой никому не вычеркнуть из истории, называется "Битва под Ленино"… Случайность? Нет, справедливое веление истории - чтобы на этот раз уже никогда, никогда…
"Ведь вот и я сам - разве я знал? Нет, ничего не знал. В школе меня учили лжи, давали мне читать книги, полные обмана. И вместе со мной обманывали целое поколение".
Но теперь они уже знают. Во второй раз именно эта страна, а не другая, именно этот народ, а не другой, возвестили миру, что Польша будет независимой. И в сущности во второй раз русские льют свою кровь за эту независимость. Потому что ведь и тогда, когда они свергли царя и победили белых генералов, которые хотели, чтобы Россия продолжала быть старой Россией, кровь, пролитая в Петрограде, в Москве, под Царицыном, была кровью, проливаемой за свободу всего человечества - также и за свободу поляков. И теперь советские люди идут на запад, и это они кровью своих рабочих и крестьян, кровью своей молодежи, кровью целого поколения спасают и освобождают человечество и Польшу.
О битве под Ленино знают уже все. Солдаты вырывают друг у друга газеты. На всем протяжении Советского Союза в этот день люди читают в сообщении, напечатанном на первой странице:
"Выполняя боевое задание советского командования, польские пехотинцы частей дивизии имени Тадеуша Костюшко и танкисты танковой части имени "Героев Вестерплатте" в районе местечка Л. прорвали оборону немцев и стремительной атакой выбили их из нескольких населенных пунктов. Противнику нанесен большой урон в живой силе и технике. Около 200 гитлеровцев, в том числе 13 немецких офицеров, сдались в плен полякам.
Попытки противника остановить стремительное наступление польской пехоты путем массового применения пикирующих бомбардировщиков и контратак, поддержанных самоходными пушками "фердинанд" и танками, не увенчались успехом. Контратаки немцев были отбиты с большими для них потерями. Гитлеровцы не выдержали штыковой атаки и артиллерийского огня поляков…"
Теперь уже во всем Советском Союзе знают, что на этот раз поляки не обманули доверия, что на этот раз они выполнили обещание и могут прямо смотреть в глаза честным советским людям - всем, кто борется уже третий год, всем, кто потерял на фронте своих близких.
И там, в далекой Варшаве, быть может, уже тоже знают. Весть прилетит туда, прилетит через фронты, через все заграждения, через все запреты. Привет тебе, далекая отчизна, привет вам, братья в неволе, привет всем, кто в темную ночь выходит на борьбу с врагом! Всем, кто, не сдаваясь, умирает за стенами тюрем, за колючей проволокой концентрационных лагерей! Привет сражающейся родине! Услышьте наши слова ободрения, примите братское пожатие наших рук!
И во всем этом есть и его, Марцыся, доля. "Может, стоило бы дать знать маме?" - подумал он. Но мать уже, верно, и так знает. Открытку все-таки надо послать - одну матери, другую Ядвиге. Обыкновенные, короткие открыточки. Ведь в сущности ему нечем похвалиться: он не получил ордена, не получил даже медали. Он и вправду не заслужил ни ордена, ни медали. Что он делал? Шел в атаку, когда шли все, а потом бегал по полю боя, пока над ним, над сопляком, которому еще и семнадцати лет нет, не сжалился капитан и не приказал отдохнуть в землянке. И одно только осталось и останется навсегда - что все же он принимал участие в этом бою, в битве под Ленино.
- Смотри-ка, шинель тебе прострелили… - сказал Марцысю какой-то солдат.
И правда, рукав его шинели прострелен. Удивительно, как не задело руку! Висит оторванный лоскут обшлага. Пальцы нащупывают в нем что-то шелестящее. Что это? Сложенный вчетверо листок бумаги, слегка опаленный.
Марцысь осторожно разворачивает листок. Неумело, но четко выведенные буквы. По-русски. Что это может быть? Слабо мерцает огонек коптилки. Надо приблизить бумагу к самому огоньку.
"Польскому солдату, для которого я шью эту шинель, желаю счастья, здоровья, желаю храбро бить врага и благополучно дойти до Родины".
И даже фамилия не подписана. Просто - "Таня".
Чужая русская девушка, которой он не знает, которую никогда в жизни не увидит, с любовью шила эту шинель, вложила в каждый стежок свое горячее сердце. Послала польскому солдату свои пожелания, улыбку своих губ. Какая она, эта незнакомая Таня?
- А здорово, брат, выбрался ты из этой истории, - говорит Шигельский после того, как уже в сотый раз было обсуждено происшествие с Малевским.
Да, да. Ему посчастливилось. Выть может, в эти черные минуты измены и предательства его заслонили, спасли добрые пожелания Тани, работницы военно-обмундировочной мастерской? Конечно, это смешно - верить таким предрассудкам, но на дне его сердца все же горит крохотный теплый огонек веры, что именно Таня спасла его своими добрыми пожеланиями.