Но теперь дело обстояло иначе. Теперь ему рассказывать было не о чем, здесь видели побольше, чем он, - взять хоть бы этих девушек, которые пришли с коровами с Украины, не говоря уже о Павле Алексеевиче, не говоря о тех, о ком случалось читать в газетах, кого случалось видеть в документальных фильмах или слышать по радио. Многое порассказать могли бы они, здешние люди. Они видели больше и видели иначе. Нет, здесь не было беспорядочного бегства, паники, отчаяния. Здесь была упорная, ожесточенная борьба, была непоколебимая вера в победу, был единый порыв, как на крыльях подхвативший весь народ.
Да, Марцысь помнил в Польше и радостные дни накануне войны. Задорные дни, когда верилось, что победа будет завоевана разом; когда потихоньку мечталось: "Пусть бы уж, пусть бы они поскорее напали, мы им покажем!" И все эти курсы противовоздушной обороны, и все эти земляные оборонные работы. Но всего этого хватило только на первый день войны. В этот день толпа еще считала самолеты в безоблачном небе, и люди, задрав головы, кричали: "Глядите, глядите, наши гонят немца!" И все искали "немца" где-то впереди стаи плывущих в вышине самолетов… чтобы в конце концов узнать, что никаких "наших" там нет, что вся эта скользящая в небе серебристая стая и есть немцы, одни только немцы, и никто их не гонит. За все время своего бегства Марцысю пришлось увидеть один-единственный польский самолет - маленький, беспомощный, укрытый в зарослях над озером в Полесье, тогда как изо дня в день небо было черное от тех самолетов…
Нет, здесь дело другое. Когда по вечерам в строгом молчании все слушали сводку Советского Информбюро и тяжело вздыхали, слыша слова: "После ожесточенных боев наши войска оставили…" - Марцысь твердо знал, что бои были действительно ожесточенные и что каждую пядь земли враг оплатил потоками своей крови. Сводка сообщала число убитых немцев, сбитых самолетов, уничтоженных танков - и это было так.
Да, это другая война. Здесь кавалерия не атакует стальные туши танков. Здесь все настоящее, огромное, героическое.
И что значит перед лицом всего этого героизма его работа на тракторе, пусть даже добросовестная, пусть превосходная работа? Ему твердили, что это тоже работа для фронта, что каждым своим усилием он приближает час победы. Конечно, так говорили. А ведь даже Илья, калека, но превосходный тракторист, - как тяжело переживал то, что его не взяли на фронт!..
- Дурачок ты, - говорил Шувара. - Ну, и что бы ты сделал? Тебе бы даже винтовки не дали, потому что их не было. Нам дали кремневые ружья из музея, понимаешь? Дробовики… Самое подходящее оружие для современной войны!
- Но вы по крайней мере были в этих батальонах.
- Ну ладно, был, а что вышло? В конце концов так же, как и ты, очутился здесь. Варшаве я мало чем помог, хоть и с дробовиком в руках… А тут мы еще пригодимся.
- На тракторе?
- Что ж это ты с таким презрением говоришь о тракторе? Ну хоть бы и на тракторе… до поры до времени. А потом, может, и не на тракторе.
- Как бы не так! В Иран ехать, что ли? Нас ведь в Красную Армию не примут.
- В Иран? Ну не-ет! Немножко потерпи…
- Очень уж вы терпеливы.
- Может, и не так уж терпелив, как тебе кажется, - сказал Шувара, зажимая в тиски кусок железа. - Ты что, думаешь, что я успокоился на этом дробовике - и все? Нет. А только, видишь ли, ты выходишь из себя по поводу Ирана, а я полагаю, что ничего другого и ожидать нельзя было. Видел я их, вблизи видел. Такого старого воробья, как я, на мякине не проведешь. С самого начала знал, чем там пахнет. Конечно, теперь-то легко говорить, но уж если тебе угодно, так и я пытался туда вступить… Ну нет, брат, и они не такие дураки, чтоб меня взять. Тотчас почуяли, с кем дело имеют… Еще бы! Ведь у них служат все полицейские, шпионы, охранники, которые не остались под немцами. Я там сразу на старого знакомого напоролся…
- А у вас-то что с полицией было?
- Да так, знаешь, небольшие старые счеты… Не беспокойся, не уголовные. А таких людей, как я, им не требуется! Вот ничего у меня с ними и не вышло.
- Вот видите. А что же дальше будет?
- А дальше, брат, посмотрим. Подожди немного, сейчас мы и здесь полезную работу выполняем. Но это не все, не все… Ты не огорчайся. Увидишь, что мы еще пойдем в Польшу, да с винтовкой, а то и с автоматом, а не с дробовиком…
- Это еще откуда?
- Да отсюда же, отсюда, откуда еще? Не из Лондона и не из Ирана, а именно отсюда.
- Любопытно, каким это образом!
- Мне, брат, и самому любопытно, видишь ли. Но ты вот терзаешься, за всех хочешь отвечать, и за Рыдза, и за Бека, и за Андерса, и за Малевского… Все это хорошо, но бесполезно. Лучше делай пока свое нужное дело.
Голубые искры брызгали из-под напильника, которым работал Шувара, скрежет сверлил Марцысю уши.
- Говорю тебе, - убеждал его слесарь, - мы еще пригодимся, и как еще пригодимся! Только дураки могут думать, что эта война ничего не изменит.
Однако Шувара не все рассказал Марцысю. Он скрыл одну подробность, которую сам ни на минуту не мог забыть. Дело в том, что он ездил не только в Бузулук, где формировалась армия Андерса и откуда его спровадили после короткого и не слишком приятного разговора. Задолго до этого, как только началась война, он побывал в советском военкомате. Но там его категорически отказались принять в ряды армии. Напрасны были ссылки на революционное прошлое, на ударную работу в советской промышленности. Его любезно поблагодарили, сказав, что пока в нем нет надобности; конечно, в случае чего… И так далее.
Только после этой неудачи он отправился в Бузулук. Но об этом первом отказе он не упомянул в разговоре с Марцысем. Слишком болезненно пережил его. Незачем сопляку знать об этом.
Новые подробности об армии Андерса Марцысь узнал от Хобота.
- С евреями, ну, как с собаками обращаются! И не только с евреями. Там к ним немного западных украинцев и белорусов попало. Дают им жизни!.. А какая агитация ведется, не дай бог! Офицерики выфранчены, как до войны, а солдату тяжко. О войне они и не думают. Они ждут, чтобы немцы большевиков побили, а потом им Англия готовую Польшу даст. Я там повертелся - и ходу. Мерзость такая. С коммунистами без суда расправляются. И кругом воры. Продовольствия столько, что все могли бы есть вдоволь, так нет, они спекулируют, деньгу околачивают. Там один денщик хвастался, что они со своим капитаном золото скупают. Здесь золото дешево - посольство им дает монету, они и скупают. Говорит, уже полчемодана этот капитан набрал золотых портсигаров и всякой всячины. И потом… - Хобот огляделся и, понизив голос, сказал: - И потом, знаешь, чем они еще занимаются?
- Чем?
- Шпионажем. Разузнают, где аэродромы, где какие станции, склады, где какие дороги…
Марцысь остолбенел.
- Что ты говоришь? Для кого они станут шпионить?
- А холера их знает. Для англичан, что ли…
- Да ведь это союзники?!
- Ну и что с того? А может, и для немцев…
- Ну, это уж слишком!
Но тут вмешался Шувара:
- Почему - слишком? Многие из них еще до сентября у немцев на жалованье были, отчего бы им и не продолжать свою работу? Надо трезво смотреть на вещи. Видел этот журнальчик, что посольство издает? Так и пышет от него ненавистью, а ведь им еще приходится поневоле сдерживаться.
И вдруг, как бы припомнив что-то, обратился к Хоботу:
- У тебя, брат, какие-то грешки на совести есть, а? Смотри, как бы это не повторилось. Обстановка сейчас такая, что всем нам приходится отвечать друг за друга. Так ты гляди!
Загорелое худощавое лицо Хобота налилось кровью. Покраснел даже лоб.
- Вы, вы… Это про то, что я тогда в поезде тому фрукту сказал?
- Вот-вот!
Хобот хрустнул пальцами:
- Да ведь… ведь это же неправда!..
- Как, неправда?
- Ну, я только хотел, чтобы он от меня отвязался… А на самом деле было совсем другое… Скандал мы устроили с приятелями, ну выпивши были. Так вот, за хулиганство…
Шувара пожал плечами.
- Не верите? Я и бумажку могу показать. У меня есть бумажка, там все написано.
- Нашел время хулиганить!.. Но все равно, хулиганство ты тоже брось!
- Да что вы думаете, что я какой-нибудь скандалист? Просто так случилось, со всяким может случиться…
- Я тебя только так, на всякий случай предупреждаю…
- И предупреждать нечего, - обиженно огрызнулся Хобот. Но Шувара вдруг рассмеялся, и в его серых глазах блеснули веселые искорки.
- Эх, парень, парень, и врать-то ты не умеешь, сейчас и уши покраснели.
- Как это? - смутился Хобот.
- Да вот так. Ладно уж, меня не надуешь. Но, чур, уговор: что было, то было, но сейчас - ни-ни! Сейчас все по-новому, согласен?
Хобот молча кивнул головой, исподлобья глядя куда-то в сторону.
Некоторое время он сторонился Шувары, хотя его послали на работу в мастерскую, которой тот руководил. Но обида скоро рассеялась. Шувара, с его спокойным голосом, с его добродушной усмешкой и умением разъяснить все трудные вопросы, легко привлекал к себе сердца. К тому же он был превосходным слесарем, и это внушало уважение Хоботу, который имел за собой лишь недолгие годы практики у пьяницы-мастера, не горевшего желанием поделиться своими скудными знаниями с учеником.
Подружившись с Хоботом и получив от него все сведения об андерсовской армии, Марцысь окончательно убедился, что жалеть ему не о чем. Но ведь это он знает лишь теперь. А сначала казалось, что это настоящая армия и что именно там его место. Все же он тогда не сумел настоять на своем, не смог убедить мать… Конечно, в сущности вышло даже лучше, но мальчика мучили сомнения в твердости его характера.