Так же закрылась навеки одна глава в ее жизни, когда она вернулась из влуцкого костела уже не Ядвигой Плонской, а женой осадника Хожиняка. Тогда тоже что-то замкнулось и навсегда пропало, и казалось, незачем было вспоминать, что же осталось общего между прежней Ядвигой и той, которая переступила порог осадничьего дома не как гостья, а как жена и хозяйка.
Но ведь потом оказывалось, что это неправда. Что прошлое тянется за человеком, как тень, что ни от чего нельзя отделаться, ни с чем нельзя покончить. Когда-то она ушла от своей деревни, от людей, которые были ей близки, воздвигла своим замужеством между собой и ими непреодолимую грань. Но деревня напомнила ей о себе уже на рассвете следующего дня - красным заревом пожара, кровавым отблеском пылающих осадничьих построек. Напомнила ей о себе и свадьба во влуцком костеле в тот февральский вечер, когда Петр…
Нет, нет, об этом думать нельзя, на это не хватало сил.
- Дай-ка, Олесь, высморкаемся, у тебя опять из носика течет.
- Не хочу…
- Как это не хочешь? Разве хорошо так ходить? Такой большой мальчик… Ну, сморкайся, сморкайся сильнее…
Но Олесь не умел сморкаться и только шмыгал смешным маленьким носиком-пуговкой да поднимал на Ядвигу огромные голубые глаза, полные обиды и упрека: как может она требовать от него такой трудной вещи?
- Эх ты!..
Она невольно улыбнулась. Невозможно было не улыбнуться, глядя в эти прелестные глаза, - у кого это были похожие? Ах да, почти такого же цвета глаза были у маленькой рахитичной Авдотьи, внучки старой Петручихи… Где она теперь? Что с ними со всеми? И где сейчас Стефек?
Нет, неправда, что в человеке могут погаснуть, умереть, испепелиться все чувства. Ведь вот после того, что произошло в тот мрачный февральский день, - на севере в дремучем лесу появился на свет ее мальчик, и оказалось, что не умерла улыбка, что не умерло счастье, что было зачем жить… Теперь уже нет мальчика, но жизнь продолжается, и Ядвига снова кому-то нужна. Хоть бы этому Олесю, мать которого, погрузившись в полусонное отупение, не может им заниматься, или этой Мане, которая степенно рассказывает о себе: "Когда мама умерла, я, значит, стала жить с тетей, а потом тетя тоже умерла, и я, значит, решила ехать вместе со всеми. Не пропадать же человеку, как-нибудь устроюсь, правда?"
И кроме всего, есть же где-то еще Стефек, брат, Стефек, имя которого носил ее мальчик…
Нет, ничто не умирает в человеке, ни его радости, ни печали, ни страхи…
Где теперь может быть Стефек? До самого нападения немцев на Советский Союз он писал ей на север и присылал посылки. Нет, он не забыл ее, не выкинул из сердца, хотя ведь мог бы, имел на это право… Но потом с самого июня - ни слова, ни весточки. Над Стырью теперь немцы. Где же может быть Стефек?
Это мучительное беспокойство тоже было признаком, что ее сердце не умерло, хотя там, на песчаном холме, заносимом ветрами степей и пустынь, осталась маленькая могилка. В ее сердце жил еще страх за Стефека, жила вера, что он снова найдет ее, как уже раз нашел.
"Может, это только я такая подлая и злая, что все живу и живу, несмотря на все несчастья? - думала она. - Вижу, как здесь красиво, улыбаюсь этим широко открытым детским глазам, совсем не похожим на темные глаза того крошки, что остался на унылом, открытом всем ветрам кладбище…"
Но ведь живут и другие. Живет Шувара, у которого погибли от одной бомбы жена, двое детей и старушка мать, все его близкие до одного. И та советская проводница, потерявшая на войне обоих сыновей… Осматриваясь в теплушке, Ядвига видела, что в ней нет ни одного человека, который бы не таил в сердце тяжких ран, который не видел бы своими глазами таких вещей, которые видеть человеку, казалось бы, не по силам. И все-таки они жили и хотели жить - спали, ели, ссорились, смеялись, будто не было за их спиной могил и развалин, будто они позабыли об урагане, разбросавшем их по всему свету так, что, кажется, никому никогда не разыскать друг друга, никому никогда не найти дома, который можно назвать своим. И каждое место, где можно было хоть ненадолго приютиться, становилось для них как бы своим домом, и люди, вчера только познакомившиеся, - своей семьей. Уже нарождалось у них что-то вроде вагонного патриотизма - жители теплушек навещали друг друга, и госпожа Роек, которая успевала за день побывать во всех вагонах, с гордостью говорила:
- Как хотите, а наша теплушка лучше всех. Когда пойдете гулять с детьми, Ядвига, принесите хоть веточек каких-нибудь, поставим в кувшин. В третьем вагоне сделали букеты из каких-то блестящих зеленых листьев, очень красиво! А у нас куда чище, чем у них, и если еще букет…
Но эта спокойная жизнь продолжалась недолго. На четвертый день, когда Марцысь, пристроившись у входа, мастерил из раздобытых где-то досок обеденный стол, к вагону подошла группа незнакомых.
- Сюда, сюда…
Высокий мужчина в военных сапогах легко поднялся в вагон, окинул его внимательным взглядом и, не здороваясь, словно здесь никого не было, бросился обратно к дверям:
- Места много, прошу вас, сударыня, пожалуйста!
Из постоянных обитателей теплушки в этот момент почти никого не было. Но тут, словно почуяв нависшую опасность, они один за другим стали сходиться. Однако проникнуть в свое жилье им было нелегко. Мужчина в военных сапогах втаскивал по приставной лесенке даму в мехах и бесконечное количество чемоданов, баулов, пакетов, коробок. За чемоданами толпилось еще несколько человек.
- Это что же такое будет? - крикнула госпожа Роек, когда нога в лакированном сапоге энергично отбросила одеяло, соскользнувшее с больной женщины, матери Олеся.
- Сюда, сюда, сударыня, здесь будет удобнее.
Дама в мехах величественно опустилась на скамейку, собственноручно сколоченную сыновьями госпожи Роек.
- Что тут за рухлядь? - распоряжался человек в сапогах. - Прошу немедленно убрать.
- С какой стати? Это наши вещи, - ополчилась на него госпожа Роек.
- Все равно чьи!.. Прошу немедленно освободить место для супруги господина майора…
- Подумаешь, супруга господина майора! Куда опять эти дети девались? Марцысь, растолкуй этому господину…
- Толковать тут нечего. Вагон почти пуст. Здесь разместится шесть человек.
- Да что за люди? Новый эшелон пришел, что ли? - беспокойно спрашивали кругом.
- Какой там новый… Это же майорша, которая ехала в одном вагоне со Светликовским.
- Какой еще Светликовский?
- Ну тот, что сбежал…
- Посольство назначило нового коменданта транспорта, поручика Шатковского, - объявил неизвестный в военных сапогах.
- Ах, вон что… И откуда только берутся все эти капитаны, поручики как раз здесь? Ведь объявили, что сюда перевозят только семьи.
- Молчать! - заорал тот.
- Это вы мне? Да с чего я стану молчать?
- Большевистские порядки заводите? Нет, не выйдет. Теперь дело пойдет по-иному, хватит…
- Легавый… - вполголоса объяснил госпоже Роек кудрявый парень.
- Кто? - не поняла та.
- Легавый, полицейский.
- Какой полицейский?
- Ясно, какой. Польский, довоенный.
- Откуда вы знаете?
- Уж я-то его знаю… Ну, теперь он покажет, где раки зимуют.
- Какие раки? Что ему до нас? Господин Шувара, куда вы девались? Смотрите, что тут делается. И откуда только их набралось?
- Очень просто, - объяснил Шувара. - Сперва они расползлись по местечку, но за комнату приходится платить десять рублей в сутки. А ведь мы тут пока что щели законопатили, теплушки почистили, трубы к печкам сделали, все готово. Почему бы и не сэкономить десять рублей?
- Молчать! - надрывалось новоявленное начальство.
- А вы не орите. Кончилась ваша власть…
- Я вам покажу, кончилась или не кончилась… Вы кто такой?
- А вам на что? Протокол, что ли, составить хотите?
- Понадобится, так и составлю.
- Да бросьте, господин унтер, - сочла нужным вмешаться майорша, которая до сих пор лишь протяжно вздыхала. - Вы же видите, что это за сброд!
- Кто это сброд? - грозно спросил кудрявый.
- Вот уже и полицейские унтеры налицо и госпожи майорши. Все по-старому… - язвительно заметил кто-то из обитателей теплушки.
- Не успело кончиться, а уж снова начинается…
- Молчать!
Шум и крик в теплушке продолжались довольно долго, пока, наконец, полицейский не направился в следующий вагон.
- Я не говорю, что у нас уже никому больше не поместиться, - ораторствовала госпожа Роек, подкладывая в печурку кизяк. - Отчего же, место есть. А только кого к нам, прости господи, сунули? И с какой стати? Спрашивали нас, что ли? А как мы здесь славно, спокойно жили, боже ты мой…
- Прошу не трогать грязными лапами мои вещи! - пронзительно запищала майорша, которая все еще не решалась снять шубу, хотя в теплушке было жарко. - И снимите эти кастрюльки, невозможная вонь!
- Это не кастрюльки, кизяк воняет, - равнодушно объяснил кудрявый.
- Что это?
- Дермом, сударыня, печку топят, сушеным коровьим дермом, вот и воняет.
Из груди майорши вырвался протяжный стон, и, вытащив платочек, она тихо заплакала, демонстративно отирая слезы.
- Куда я попала, боже мой, что это за люди…
- Всякие люди бывают, это верно, - подхватила госпожа Роек. - И такие и этакие. Некоторым вот кажется, что ихнему барству никакая война конца не положит.
С момента назначения нового коменданта в эшелоне начались новые порядки. Утром явилась комиссия из нескольких человек в полувоенных костюмах и конфисковала ящики с продовольствием.
- Это с какой стати?
- С такой стати, что все припасы будут сложены в одно место и каждому будет выдаваться рацион.