Мне несколько раз приходилось пересекать границу между Ботсваной и ЮАР, и я хорошо знал, насколько подозрительно относятся чиновники к путешествующим. Было неприятно думать, что все это ожидает нас в Нгома-Бридж, тем более что вокруг шла война и строгости могли быть усилены.
К нашему облегчению, таможенный чиновник в зеленой униформе и при галстуке более всего интересовался тем, сможем ли мы обменять нашу ботсванскую валюту пула на его южноафриканские ранды с их низкой покупательной способностью. Его мало интересовало, есть ли в нашей машине что-либо запрещенное к провозу — например, оружие или слоновая кость. Сослуживцы таможенника тайком пытались продать нам очень красивый глиняный сосуд, который они прятали под конторкой. Когда же мы вернулись к машине и открыли ее дверцы, чтобы пограничник в военной форме смог осмотреть наш груз, он стал умолять нас отдать ему две наши драгоценные буханки хлеба. «Мы так обездолены», — причитал он, хотя эти слова никак не вязались с его откормленной физиономией. Уяснив себе всю нелепость ситуации, я, разумеется, отказался. Тогда он стал настаивать, чтобы мы купили у него еще одну порцию южноафриканских рандов. Я отъехал от пропускного пункта слегка сконфуженный, хотя и очень довольный тем, что чиновники оказались не столь мелочными и неподатливыми, как обычно.
Нам предстояло миновать шестьдесят девять километров ужасающей, грязной и размытой дороги, ведущей в Катима-Мулило. Все это напоминало езду по смазанной жиром доске. Попадавшиеся нам по пути машины шли юзом и сползали на обочину, увязая в глине. С серого неба лило не переставая, и трижды мы тоже едва не потеряли управление.
На полпути к нашей цели дорогу преградили несколько увязших в грязи грузовиков. Пришлось остановиться, и вскоре длиннющая шеренга разномастных машин и трейлеров выстроилась позади нас. Я договорился с хозяином легкого грузовика, остановившегося следом за нами, что мы совместными усилиями попытаемся проложить новую колею по целине, в обход загородивших дорогу машин. С помощью других водителей нам удалось кое-как вытолкать грузовик на целину, а затем — на дорогу, миновав таким образом возникшую пробку. Затем мы двинулись дальше, ободряемые энтузиазмом и прощальными гудками менее удачливых водителей. Как непохоже было все это на безводный Макгадикгади, лежащий всего в трехстах пятидесяти километрах к югу отсюда!
Более трех с половиной часов ушло на то, чтобы проехать какие-то сто двадцать километров до Катима-Мулило. На подъезде к нему один из участков дороги оказался особенно неблагополучным. Миновав его, я остановился, чтобы посадить отставшую Джейн, которая перед этим прошла вперед по грязи, определяя проходимость дороги. В это время к машине подошел пожилой негр в поношенной фетровой шляпе с полоской леопардовой шкуры вокруг тульи. Наш разговор состоял из обрывков английского, тсвана, фанакало и зулу. Речь зашла о животных, и я спросил прохожего, есть ли в округе львы. Он решительно покачал головой и указал на юг, из чего следовало заключить, что львы сохранились только по ту сторону реки, в Ботсване. «А как насчет слонов, леопардов, гепардов?» Негр снова сделал отрицательный жест и ткнул пальцем на юг этой столь богатой скотоводческими хозяйствами части Каприви. Негр наверняка упомянул бы о нападении зверей на скот, если бы львы еще оставались здесь.
Этот разговор напомнил мне другой, что произошел у меня накануне с комендантом кемпинга в Чобе. Мы созерцали противоположный берег реки, и я с одобрением отозвался о состоянии местных коров, пасшихся там. Мой пожилой собеседник согласился с моим замечанием и произнес, указывая через реку: «Там место лучше». Я спросил его, почему так, и он продолжал: «Нкомо (коровы) тучные, и там нет тау (львов), чтобы убивать их. Жизнь там лучше».