- Прелести Альбиона? - повторил он, - Да, от многих из них я в восторге. Не могу не ценить, в частности, достижений некоторых английских поэтов. Но наш журнал - политическое обозрение! Это как бы точно сфокусированный взгляд на общественную жизнь. Впрочем, пристрастность - черта моего характера. Что же касается некой моей неосмотрительности и несдержанности, то, смею заметить, я ещё молод. К тому же у меня пока нет ни голодающей жены, ни голодающих детей. Следовательно, я могу говорить свободно, то есть как нахожу нужным.
Последние слова об отсутствующей жене и детях Гейне произнёс с долей юмора. Потому собеседники, обменявшись учтивыми улыбками, вскоре стали прощаться.
- Вы не слишком торопитесь? - вдруг догнал Тютчев своего нового знакомца. - А то мы могли бы ещё с вами пройтись и немного поговорить. Признаюсь, я с большим наслаждением года два или три назад - да нет, скорее даже ранее - познакомился с вашими двумя поэтическими сборниками. И получил непередаваемое удовольствие. Немецкий, как вы сами понимаете, не мой родной язык. Но я усвоил его с раннего детства. И вот оказалось, что от меня не ускользнули тонкости ваших поэтических совершенств. Право, ничего подобного я не читал в немецкой поэзии. Глубина мысли и в то же время простота её выражения, свойственные вам, меня поразили.
Тютчев остановился и снял очки, чтобы протереть враз запотевшие стёкла. Он не ожидал от себя такого порыва и такого бурного изъявления чувств, что на какое-то время смутился и покраснел. Этого не мог не заметить Гейне, для которого также несколько неожиданным показалось откровение его собеседника.
От кого он только не слушал с определённого времени похвал в свой адрес! Но большею частью восторги, если они не исходили от людей, понимающих и чувствующих поэзию, походили на дежурные комплименты. Так сказать, напоминали своеобразную дань моде: смотри-ка, и тот и этот - хвалит; что же подумают обо мне, если я промолчу? Здесь же не было корысти, не было казённого выражения чувств, потому что никто не обязывал Тютчева говорить приятные слова новому знакомцу, к тому же когда они, уже поговорив, казалось, о главном, откланялись и разошлись.
"Тут явно оказалось другое: глубокое понимание поэзии и искреннее восхищение ею", - сразу решил про себя Гейне и с таким же искренним чувством сердечно поблагодарил русского дипломата за его откровенные высказывания.
"Готов биться об заклад - мой новый русский знакомец не только умён, но и блестяще образован, - продолжал думать Гейне. - Наверное, само Небо послало мне в этом чопорном Мюнхене хотя бы одного глубоко мыслящего человека. Буду счастлив, если наше знакомство перерастёт в дружбу".
Ещё не улеглось первое волнение, как Фёдор Иванович вдруг вспомнил, что не только с упоением и единым духом прочитал первую, а затем и вторую книжку стихов Гейне, но даже решился одну из его пиес переложить на свой родной язык.
На севере мрачном, на дикой скале,
Кедр одинокий, подъемлясь, белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его буря лелеет.
Про юную пальму снится ему,
Что в краю отдалённом Востока,
Под мирной лазурью, на светлом холму
Стоит и цветёт, одинока...
Тотчас возникло желание прочесть вслух хотя бы первую строфу, но он вовремя остановил себя.
"Да как он поймёт язык, в котором для него нет ни единого знакомого слова? Неужто для того, чтобы он уловил смысл моего рифмоплётства, я должен буду пересказать немецкими словами его же собственные немецкие стихи? Вот умора - рассказать кому-либо о произошедшем, не оберёшься смеху!"
Но более всего обескуражила и другая мысль, также неожиданно пришедшая в голову: "Право, да куда же мне со свиным-то рылом да в калашный ряд? Кто я в сравнении с ним, уже признанным поэтом, - так, рифмоплёт под настроение, бумагомаратель, каких, наверное, не счесть что в Германии, что в матушке России. Нет уж, как возникли когда-то, в минуту вдохновения мои строки на мотив его, Гейневых, стихов, так пусть тихо и помрут лишь в моей памяти. А вот касательно дружеского общения, тут я - со всею открытостью".
- Не откажите в любезности у меня отобедать, - Тютчев снова водрузил на свой нос очки в тонкой золотой оправе. - Время как раз обеденное, и мои близкие будут рады видеть у себя такого гостя.
7
Близкими, о ком сказал Тютчев, в его доме оказались жена, свояченица и их тётка баронесса Ганштейн.
Что касается пожилой титулованной дамы, она произвела на гостя впечатление жеманной, даже не очень образованной особы. И он как бы перестал её вообще замечать. Зато обе молодые особы сразу же привлекли его внимание. Да мало сказать - привлекли. Тридцатилетний, уже немало повидавший на свете известный немецкий поэт, говоря напыщенным слогом старинных романов, буквально оказался наповал сражённым редкостною красотою обеих сестёр.
Элеонора, жена Тютчева, была старшей, а Клотильда - младшей. Причём, как выяснилось значительно позже, разница в их возрасте составляла целых десять лет. Но им обеим, и тридцатилетней старшей, и двадцатилетней младшей, можно было смело дать никак не более восемнадцати - девятнадцати лет.
Сей комплимент гость не замедлил отпустить, как только появился в гостиной и оказался представленным дамам.
Впрочем, и по адресу баронессы им было сказано несколько учтивых слов, которые ею были восприняты с большою радостью.
Однако лица сестёр - подметил острый глаз известного литератора - буквально вспыхнули сиянием подлинного счастья, когда они услышали его сердечные выражения.
Особенно краска восторга и одновременно какого-то прямо детского смущения залила лицо Клотильды. Она опустила глаза, и рука её, поднесённая для поцелуя к губам кавалера, слегка задрожала.
"Кажется, она и впрямь нежное и чистое существо, которого не коснулись ещё пороки нашего испорченного общества, - с удовлетворением отметил про себя Гейне. - И я, по всей видимости не имея ещё никаких определённых намерений, занозил её сердце. Любовь с первого взгляда? А почему бы и нет, если она вся как свежий и яркий бутон розы, готовый вот-вот раскрыться".
Как ни казалась баронесса Ганштейн особой ограниченной и недалёкой, но в женском чутье ей нельзя было отказать. От неё не ускользнуло ни восторженное обращение гостя к племянницам, ни тем более слишком уж красноречиво выраженное чувство Клотильды. Посему она тут же сочла необходимым дать понять гостю, кто есть она и её любимые племянницы.
- Судя по всему, вы, господин Гейне, объездили всю Германию, - с уважением, скорее похожим на порицание, произнесла старая баронесса. - В таком случае в Штутгарте вы непременно могли встретиться с графом Ботмером. Так вот, если вам ещё об этом не сказал наш милый Тютчев, мои племянницы, Элеонора и Клотильда, - дочери этого сиятельного графа.
- Вот как! - воскликнул Гейне. - Я действительно имел честь быть однажды представленным сему достопочтенному мужу. Хотя совершенно тогда не представлял, что когда-нибудь судьбе будет угодно снова свести меня с этим столь уважаемым в Германии семейством. На сей раз с её самыми прекрасными созданиями.
Нежная белая кожа сестёр вновь вспыхнула лёгким румянцем. Зато взгляд их тёти сделался заметно жёстким.
- Конечно, вам не часто, наверное, доводилось вращаться в кругу истинной знати, - поджала она сухие узкие губы, - В противном случае вы непременно слыхали бы и о знатном роде баронов Ганштейнов, к коему принадлежу и я по своему рождению. Как, впрочем, и покойная мать моих любимых племянниц. Однако вы, как я могу сейчас припомнить, принадлежите к иному кругу?
- Совершенно верно, ваше сиятельство. - Холодный блеск теперь уже появился в глазах гостя. - Мой родной дядя, Соломон Гейне, не менее известен в Германии, чем представители самых сиятельных семейств. И с ним считают за великую честь водить знакомство не только графы и бароны, но князья и короли. Но он - еврей по рождению. Как, не скрываю, и я сам. Но разница между мною и дядей, а также между мною и носителями самых громких сиятельных имён в том, что моя известность - не родовая и не наследственная. Она - плод лишь моего ума и моего сердца.
"Мой друг, наверное, спутал сей семейный обеденный стол со страницами редактируемых им "Летописей", - подумал Тютчев. - Слов нет, ему нечего терять - он не имеет ни жены, ни детей. И он в самом деле азартный борец против отживших устоев. Но к чему ломать копья в полемике с этой выжившей из ума и изрядно мне самому уже надоевшей Ганштейнихой? Сделаем-ка мы наш разговор действительно почтенным, как и подобает в истинно чинных бюргерских немецких семьях".
- А что, любезный Гейне, - неожиданно произнёс Тютчев, как-то с вызовом блеснув стёклышками очков, - правда ли, что в Лондоне, в Виндзорском замке, проживают привидения?
Мгновенно за столом воцарилась гробовая тишина, но тут же она была прервана возгласом баронессы, исполненным таинственности:
- Так вы только что из Англии? Ах, это так интересно - привидения в королевском дворце! Так расскажите же нам о них, право, не томите наши души.
Да-да, - подхватила Элеонора, - я тоже слышала, как по ночам там, в замке... Так это правда?
И Клотильда, осмелившись, подняла от стола свой прелестный взор и остановила его на лице гостя.
- Неужели вы сами... собственными глазами?.. - изменившимся от ужаса голосом произнесла она. - Нет, этого не может быть! Однако, право, говорите. Говорите всё начистоту!
Выдержав паузу и приняв вид, подобающий сложившимся обстоятельствам, Гейне размеренно и чуть понизив голос начал: