- Россия становится на новый, невиданный путь, - заключил Иван. - Признаки этого - те же железные дороги и появление настоящих промышленных людей, истинных русских самородков. И Аксаков так считает. Ты читала, что он пишет в своей газете? Он убеждён: "Всякая верста железной дороги просветительнее тысячи казённых учреждений и благотворительнее целого свода законов". Каково, а?
Мари нахмурилась.
- Извини, Ванюша, но я не разделяю ни твоего восторга, ни убеждений Аксакова. Слов нет, железные дороги нужны. И хорошо, что в России появляются свои самородки-промышленники. Однако в народе в это же самое время погибают сотни и тысячи других самородков - Ломоносовых, Державиных, Пушкиных, Тургеневых... Погибают ещё в младенчестве от голода и болезней. Вот в чём всё дело. И от этой гибели их, увы, Губонины не спасают.
- Позволь заметить тебе, - возразил Иван, - что если Губонины, как ты выразилась, не спасают Ломоносовых, то они и не мешают их появлению.
- Как раз и мешают! - убеждённо высказалась Мари. - Промышленники ещё более осложняют и калечат народную жизнь. Я ведь, представь, тоже говорила с твоим кумиром из Гостиловки...
Произошло это совсем негаданно.
Несколько дней назад, как только Бирилёв оправился от жестокого приступа, Мари предложила ему проехать к Десне. Хотелось, чтобы и муж, и она сама после всего, что они пережили, быстрее отошли от тяжёлых воспоминаний. Но была у неё и иная цель для того, чтобы поехать в Гостиловку. Узнала, что Демьяну Артюхову, отцу Ванюшки с Поповой слободы, которого она учила грамоте, приказчики Губонина не выплатили заработанные одиннадцать рублей, и решила непременно выяснить, почему так случилось. Артюхов с зимы подрядился отвозить с лесосеки древесину, но к весне вернулся домой: умерла малолетняя дочь да приболела жена. А ему ничего не заплатили из того, что заработал.
Не думала Мари встречаться с самим Губониным, но случай свёл их. Перед самым поворотом к Гостиловке, у Летошников увидели лихо мчавшуюся тройку. Кучер осадил коней перед коляской Бирилёвых, и человек в белой поддёвке, слегка приподняв картуз, поздоровался.
- Владельцы Овстуга? - осведомился человек, в котором Мари, как и Иван, сразу признала купца, встреченного под Рославлем. - А я как раз прослышал, что ваш родитель, тайный советник Фёдор Иванович Тютчев, намерен был продать моему соседу, заводчику Сергею Ивановичу Мальцову, лесок...
- С Сергеем Ивановичем у нас договор: он арендует наш сахарный завод, - резко ответила Мари, решив сразу приступить к своему делу.
- Хм, арендатор... Только дела-то его сейчас плохи: с его стекольных заводов людишки бегут, ему не до приобретений... Так вот я и прикинул, если, конечно, Фёдор Иванович не передумал, самому прикупить ваш лесок. О цене не извольте беспокоиться. Губонин не обманет! Да и хорошую плату определю - понимаю ведь, не по прихоти лишаетесь дедовских рощ, нуждишка - она не тётка родная.
Мари нетерпеливо перебирала в руках зонтик.
Вот, оказывается, кто перед нею - сам владелец почти всех Брянских лесов! Теперь тянется и к их овстугским лесным дачам.
- Дождитесь папа. Он обещал скоро быть, - стараясь сдержать себя, произнесла Мари. - О лесе надо говорить с ним. Однако я не уверена, решится ли он продать его вам. - И тут же перевела разговор - спросила о деле Демьяна Артюхова. Законно ли его лишили заработка?
Разумеется, Губонин ни о каком Демьяне и слыхом не слыхивал. Но он определённо сказал, что работника лишили денег на законном основании: договор был на весь срок, а мужик его нарушил.
- Посудите, сударыня, сами, - усмехнулся Пётр Ионыч, - ежели бы я, например, взял подряд, а сам - в кусты? С меня бы десять шкур изволили б содрать.
Мари рассказала о бедственном положении артюховской семьи, о том, что теперь у них и урожая нет.
- Ну-с, - развёл руками Губонин, - за это, простите, я не ответчик. Придёт ко мне сам, целковый на бедность дам. Войду в положение, и то из уважения к вашим хлопотам. А так, чтобы нарушать закон, потворствовать каждому, кто сегодня - у меня, завтра - дома, такого не будет. Вон, к Губонину очередь стоит - на любые работы согласны! Так что внакладе я не останусь: ушёл Демьян, а на его место, глядишь, уже Касьян...
Губонин вновь приподнял картуз и ткнул кучера в спину. Тройка рванула так, что искры полетели из-под ошиненных железом колёс...
Сейчас в разговоре с братом Мари вспомнила эту встречу и убеждённо повторила:
- Настоящий волк твой Губонин, и от него, как от недородов, болезней и других напастей, надо спасать людей... Между прочим, тебе, правоведу, придётся не раз защищать интересы народа, если ты хочешь служить по совести. Знаешь, о многом я здесь успела подумать, были причины... Но это как-нибудь в другой раз, потом...
28
В середине августа 1867 года в Овстуг пришло письмо Тютчева. В нём он сообщал о том, что был на праздновании пятидесятилетней деятельности московского митрополита Филарета. Фёдор Иванович отдавал должное личности человека, на его взгляд, исполненной огромной нравственной силы.
Тогда же в селе получили по почте и очередной номер газеты "Москва", издававшейся Аксаковым. Иван Сергеевич хотя и приветствовал юбиляра как хранителя первородных истоков православия, но оставлял за историей право выносить окончательную оценку деятельности этого столпа церкви.
По прочтении статьи Мари написала отцу:
"...Вчера вечером я получила "Москву" от 5-го числа, Аксаков прав, предоставляя Богу и истории судить о достоинствах этого патриарха. Я сама расположена чтить его в молчании, но не мог ли бы он сделать что-нибудь для духовенства, а именно для деревенского духовенства? Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе. Мне его очень жалко, ибо в результате одиночества, скуки и нужды дошёл он до состояния такого отупения... Никогда ещё народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле слова, или же произойдёт благоприятный кризис, ибо предоставленные самим себе пастыри и овцы с каждым годом становятся всё более отталкивающими..."
Всё, что Мари успела узнать в своём Овстуге, встало у неё перед глазами. Маленький гробик, который выносят из церкви, и пьяный поп, даже в скорбный час не стыдящийся своего скотского состояния... поп, сонно рыгающий за столом, и мальчонки, забившиеся в угол, пугливо склонившиеся над книжками, в которых они не разбирают слова... Богослужение в престольный праздник - и пьяная удаль, завершающаяся звериной жестокостью...
А непролазные бедность и нужда, рядом с которыми - алчные, сальные рыла губонинских подрядчиков-обирал?.. Перед кем отвести душу, кому поверить безысходную печаль? Тому же отцу Алексею, который хуже животного?.. Заколдованный круг, откуда многие не находят выхода, опускаются сами и тянут за собой в нравственную пропасть остальных...
Перо на мгновение зависает над бумагой и решительно выводит заключительные слова:
"Впрочем, может быть, это - особенность, присущая Брянскому уезду, и к тому же - "в Россию можно только верить...".
Совсем недавно написал Тютчев стихи, которые ещё не появились в печати:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.
Строчки, чеканные, как металл. В них и спрессованная слава веков, и взлёт к грядущему.
И в них - чувство родины, которое выражается не напоказ, а таится в святая святых...
Но человек, который создал эти стихи, ещё создал и её, свою дочь. Дочь, наделённую такого же склада умом, как у него самого. Пусть не той силы, но той же самой природы, склонной к беспощадному анализу. И ум этот не может, продолжая спор, начатый два года назад, здесь, в Овстуге, не спросить прямо: "в Россию можно только верить"?
Не часто обращалась Мари к отцу со своими жалобами. Не хотела тревожить бедами. К тому же она, столкнувшись с собственными несчастьями, решила оберегать от них близких. Но тут речь шла не о её личном горе. Потому она и отважилась написать отцу, в начале письма сразу же оговорив, что и её здоровье, и здоровье Николая Алексеевича сейчас хорошее и что в этом смысле опасений для тревог пока нет.
Ответ пришёл вскоре, в общем письме Эрнестине Фёдоровне и Мари:
"Обращаюсь теперь к тебе, моя милая Мари, чтобы поблагодарить тебя за письмо, несколько успокоившее и очень заинтересовавшее меня. Что касается моих опасений, которые могли бы быть устранены лишь личным присутствием, отсылаю тебя к тому, что я только что написал мама, умоляя тебя никогда ничего не скрывать от меня под предлогом оберегания моих нервов, не стоящих того, чтобы о них заботились, да к тому же ничто не могло бы лучше успокоить и наладить их, как полная уверенность в том, что я точно осведомлен..."
Неужели знает о том, что случилось тогда на берегу Овстуженки, что могло там произойти? Тот день, конечно, был потрясением для мама, хотя она, как всегда, не выдала своей тревоги. Но, видно, дала понять папа... Не отсюда ли его опасения и настоятельная просьба никогда ничего не скрывать? Впрочем, озабоченность папа - теперь постоянное его состояние... Однако надо читать дальше.
"Что касается подробностей, которые ты сообщаешь мне относительно того, что происходит у тебя на глазах, то твоё свидетельство представляет для меня такую цену, что я хочу сообщить эту часть твоего письма Аксакову для его личного сведения.