Иисус снимает с плеча холщовую суму и передает ему. Водрузив ее на себя, точно хоругвь, Иоанн тут же задает нескромный, но милый, как это у него всегда получается, вопрос:
- А что в ней?
- Посмотри, - охотно разрешает Иисус.
Дважды повторять это не нужно. Юноша мгновенно распахивает ее и, чуть отстав от своих спутников, жадно разглядывает поклажу. Его любопытство вполне удовлетворено: в багаже учителя нет ни гроша, зато там есть алебастровый флакон со снадобьем, мешочки с травами и кореньями, смена белья и два свитка: Когелет - Проповедник, приписываемый мудрому царю Соломону, и какой-то греческий манускрипт. Вот поклажа, достойная бродячего мудреца! Теперь ее несет Иоанн.
Он гордо оглядывается по сторонам. Никто его не видит. Дорога из Каны к Галилейскому озеру пролегает меж холмов. В месяце Эфаним воздух в Галилее уже по-осеннему свеж. Недавно закончился праздник кущ -Суккот, следующий сразу за днем искупления, и на склонах среди опустевших виноградников, гранатовых плантаций и оливковых рощ попадаются уже завядшие шалаши и шесты от палаток, в которых народ справлял праздник после сбора урожая. Ныне все вернулись в свои дома. Настала пора свадеб.
- Правда, учитель, хорошо в нашей Галилее? - впитывая полной грудью в себя окружающую атмосферу, вопрошает Иоанн.
- Хорошо, - соглашается Иисус.
- А Иуда из наших? - громко продолжает он, не обращаясь по заведенному порядку прямо к их хромому спутнику.
Тот лишь хмуро косится на юнца и отворачивается.
- Иуда из Иудеи, - отвечает за него Иисус.
- Понятно, - многозначительно произносит он, будто только галилеяне отличаются добрым нравом, а в Иудее живет лишь сборище мрачных существ.
- Что тебе понятно? - резко одергивает его Иуда.
Иоанн сознает, что нарушил шаткое перемирие, да и сказать ему нечего.
- Так… вообще… понятно.
- Впредь понимай про себя!
Иоанн не может стерпеть, что его одергивают как мальчишку.
- Но ведь я к вам не обращался.
- Но говорил обо мне.
- Достаточно, - останавливает их обоих Иисус.
Наступает молчание. И опять череда холмов безмолвно оплывает спутников с двух сторон. Тянутся все те же рощи, виноградники, фисташковые деревья на скалистых вершинах. Это однообразие утомляет Иоанна, он не выдерживает больше окружающей их со всех сторон тишины, в которой слышен лишь шелест листьев и постукивание пенала при каждом шаге Иуды.
- А куда мы идем, учитель?
- Мы просто идем. Дорога нас ведет, в ней смысл.
- Но дорога ведь нас куда-то приведет?
- Несомненно.
- А там, куда она нас приведет, нас никто не ждет? - Иоанн тщательно подбирает слова и выстраивает вопросы, ибо всякий разговор с учителем воспринимается им как философская беседа, а не как праздная болтовня. Весомое немногословие Иисуса стало вторым искушением Иоанна. Ему бы научиться так значительно и просто хранить молчание. Теперь ему приходится следить за своей речью, умнея на своих собственных глазах. Язык Иоанна выровнялся, стал глубокомысленнее. – Ведь в дорогу отправляются ради встречи, - мудро заключает он.
- Встречи будут. Но нас никто не ждет.
- Значит, мы идем, чтобы идти, - рассуждает он дальше. - Но так можно уйти очень далеко. На край света, где кончается земля и начинается Океан.
- Не дальше Царства Небесного, мой мальчик. Никому не уйти дальше него.
- Так мы идем в Царство Небесное?
- Именно. Все туда идут.
- Все.
Иисус кивает головой.
- Все-все? И праведники, и грешники?
- Все, в ком есть душа.
- Расскажи, учитель.
- Все кончается для человеческих душ Царством Небесным.
- Расскажи.
Иисус ласково взглядывает на юношу и, наконец, после нескольких часов молчания с того момента, как они вышли утром из Канны, начинает говорить. Иоанн превращается во вдохновенного слушателя. Он обожает речи Иисуса, ради их небесной музыки, он готов идти и на край света. Нужно лишь питать его все это время молоком премудрости.
- Людям кажется, что мир полон дорог, и каждый идет по своей дороге. Поэтому они говорят, что пути их сходятся и расходятся, сплетаются и пересекаются. А когда кто-то умирает, говорят, что его путь оборвался.
- Еще говорят: на его пути было много препятствий, - живо откликается на эту игру Иоанн.
- А про целеустремленного человека говорят: он не свернет с избранного пути.
- А про слабого и грешного: он сбился с пути. А еще говорят: он шел вверх, но скатился вниз. Или: он оступился и упал. А вот еще: он шел извилистой дорожкой. Мой отец часто такое говорит мне и брату, - тут Иоанн осекается, упомянув отца, против воли которого он сегодня ушел за ненавистным тому Иисусом. Некстати он вспомнил своего отца, но учитель, словно не заметив ничего, продолжает:
- Люди думают, что жизнь состоит из множества дорог, по которым можно идти вправо и влево, вверх и вниз, вперед и назад. Но говорю тебе, что есть лишь одна дорога в этом мире и все мы с рождения вступаем на нее. А вступив, идем вместе со всеми по ней до смерти. И у этой дороги есть важная особенность: по ней нельзя идти назад, можно лишь продолжать свой путь вперед или сойти с нее и остаться на обочине. Если бы эта дорога была обнесена стенами с двух сторон, то человек был бы обречен идти по ней до конца или, по крайней мере, до своей смерти. Но стен нет, хотя иные люди хотели бы их возвести. Порою я сам этого хочу, - иронично признается Иисус. - Но дорога открыта и пролегает по всему миру. И человек, идя по ней от рождения, видит слева и справа от дороги леса и луга, горы и озера, дворцы и сады, моря и пустыни. И в том месте, которое окажется по сердцу человеку, сходит он с дороги и часто уже больше не идет никуда. Он закончил свой путь и стал все равно что мертвый. Он и есть мертвец для Святого Духа. Он возлежит в своем дворце, или блаженствует у озера в саду. Возможно, ему так хорошо, что и мечтать больше не о чем, но говорю тебе: он мертвец отныне. Чтобы воскреснуть, должно ему все бросить и опять выйти на дорогу. Все живое и воскресшее из мертвого находится в пути. Посох и сума - вот его собственность.
Воображение Иоанна рисует широкую как море и длинную как человеческая жизнь дорогу, утоптанную миллионами ног. Она уходит в сказочную даль, покрывая все земные просторы, и там за горизонтом сливается с голубым небом, по которому плывет Храм, сотканный из белых облаков и переливающийся драгоценными каменьями. Золотая крыша его блистает вместо солнца, получая свет от божественного источника. С исходной высоты, на которую мысленно поставил себя Иоанн, все перед ним как на ладони. Он видит движущуюся массу смертного человечества. Порой из нее выходят отдельные существа и останавливаются восхищенно в прекрасных краях. В этих краях, в листве деревьев, в густой траве, под водой и за дворцовыми колоннами скрывается дьявол-змей, который обольщает людей, чтобы не шли они дальше к Небесному Храму, который ждет их вдали.
- Трудно же человеку оставить прекрасные места. Правда, учитель? - вслух рассуждает он.
- Трудно, Иоанн. Тем более трудно, что вместе с человеком часто живут в этих местах близкие его, которым вовсе не хочется покидать их и выходить на дорогу. Ведь недаром они получили свои места, чтобы расстаться с ними запросто. Но кто не оставит отца и мать своих, и брата, и жену свою ради Царства Небесного, тот мертв для Духа Святого. Первые враги человека - домашние его. И не простится им хула на Духа Святого, ибо, когда ты берешь посох свой и суму, чтобы идти, а они говорят: это безумие, - безумным они называют то, что их породило. Дух Святой! Всякая душа происходит из Духа, но не помнит и не может помнить об этом. Когда-нибудь я расскажу тебе, почему. А пока помни одно: немногие похвалят тебя за праведный выбор, но многие осудят. И первыми будут твои родные. Вовек им не простится это! - добавляет Иисус.
И на лице его проступает холодное, упрямое выражение, которое Иоанну уже довелось видеть несколько раз. Он понимает, что последняя фраза относится уже не к метафизической доктрине, а к личным высказываниям Иисуса, направленным против его младшего брата Иамеса. Иоанну становится даже неловко от своей догадливости и вообще от воспоминаний о сцене разлада Иисуса со своей семьей в Назарете, невольным свидетелем которой он стал. Именно такое холодное, упрямое лицо было тогда у Иисуса. Юноша понимает, что его возлюбленный учитель ранен этой историей в самое сердце, но ему уже хватает чуткости не трогать эту рану. Та же деликатность не позволяет ему пересказать учителю сцену своего собственного расставания с отцом сегодняшним утром. Он сказал, что его отец был недоволен желанием Иоанна пойти с Иисусом, но это была ложь. Зеведей пришел в ярость от этой новости. Когда сын в максимально уклончивой форме заявил отцу, что хочет всего лишь посмотреть Галилею вместе с Иисусом, отец побагровел. Он затопал бы ногами, если бы они не были у него опухшими от водянки. Тем сильнее был его гнев, нашедший себе выход в крике. Иоанн испугался, что его отца хватит удар, и одновременно почувствовал раздражение против тирании семейных уз. Если ты поступишь по-своему, твоим близким будет плохо, и поэтому ты должен жить по их правилам. Но ведь это твоя жизнь! Иоанн чтит сыновний долг, но он против сыновнего рабства.
Судья Зеведей невзлюбил Иисуса с того дня, как тот появился в Назарете после многих лет странствий. Ведь Зеведей чуть не погубил учителя, и это стало первым ударом по сыновним чувствам Иоанна. До тех пор он лишь мысленно не соглашался с отцом, в тот день он его осудил сердцем.
А сегодня утром Зеведей тоже назвал Иисуса безумцем.