Два жандарма схватили Байбарина своими ручищами, а один из агентов бесцеремонно обыскал его. Второй принялся рыться в вещах. Прокл Петрович выворачивался, как уж, всеми силами пытаясь освободиться:
- Я жаловался его величеству императору! От него скрывают, но до него дойдёт…
Штаб-офицер усмехнулся высокомерно и ненавидяще:
- Я исполняю высочайшую волю! И советую быть спокойнее - если не желаете угодить в сумасшедший дом.
Слова о "высочайшей воле" подрезали ходатая. Однако он старался, несмотря ни на что, не уронить себя:
- Па-а-звольте, ваше имя?
Офицер сделал знак, и Байбарина повернули, держа за руки, к стене, притиснули к ней носом. Только после этого хорунжий услышал чётко и гордо произнесённое:
- Подполковник жандармского корпуса барон фон Траубенберг!
У Байбарина забрали, за исключением паспорта, все бумаги и даже письменные принадлежности. Затем ему было сказано:
- Сейчас вы отправитесь с нашим служащим на вокзал и незамедлительно покинете Санкт-Петербург! Вам оплачен проезд в вагоне второго класса до станции Тосно, - подполковник протянул железнодорожный билет.
Это могло свидетельствовать, что жалоба действительно попала к царю. Прогоняя "народного стряпчего" прочь, государь сопроводил высылку поистине царственным жестом. Обида, возмущение разрывали грудь Байбарина, и он излил это в возгласе:
- Почему - Тосно? Что мне делать в Тосно?
- Катиться оттуда, куда будет угодно! - с холодным безразличием указал фон Траубенберг.
Агент в щегольском костюме, взяв извозчика, проехал с Проклом Петровичем на Московский вокзал. В купе франтоватый господин, усаживаясь, упёр в пол модный дорогой зонт, который, будучи сложенным и помещённым в футляр, выглядел тростью, накрыл рукоятку ладонями и принял непроницаемо-скучающее выражение. Байбарин был вынужден притворяться таким же спокойным. По его требованию, помощник кондуктора принёс ему билет до Москвы. Господин, выходя в Тосно, сказал вместо прощания:
- Советую не задерживаться в Белокаменной. Езжайте домой! В Петербурге, в Москве никогда больше не показывайтесь!
19
Марат показался Юрию в то утро юношески воодушевлённым. Предстояла очная ставка Сотскова с Нюшиным. В столовой НКВД завтракая с приятелем, Житоров возбуждённо глянул ему в глаза:
- Много бы дал, чтобы присутствовать? Но… и ради тебя не могу нарушать.
Вакер вяло кивнул, подумав: "Знай, что непременно блеснёшь, - нарушил бы". Томясь и подгоняя время, он занялся тем, ради чего его сюда направили: материалом для очерков "Дорогами революционного отряда". Вспоминая героизм Житора и его красногвардейцев, требовалось рассказать, какая, благодаря заботам партии и правительства, благословенная колхозная жизнь расцвела в местах, где восемнадцать лет назад беспощадно столкнулись новое и отжившее старое.
* * *
Марат многое связывал с этим днём. От избытка трепетного огня он едва не вскочил из-за стола, когда к нему, в специально предназначенный для допросов кабинет, привели Нюшина.
Видать, в своё время это был казак большого здоровья, "дядя, что надо". Но сейчас Житоров отметил: исхудавшее лицо с землистым оттенком, глаза заморённо запали.
- Пра-а-шу садиться! - проговорил ехидно, натянуто-звенящим от нетерпения голосом.
Казак сел на табуретку, положив тяжёлые руки на колени, тягостно смотря в пол. На остриженном под "нулёвку" черепе белели два шрама: вероятно, следы клинка.
- Расскажите, как вы решили вернуться на родину!
Нюшин не поднял глаз:
- Много раз рассказывал, гражданин начальник. Всё у ваших записано. - Голос захирел в покорности.
- А вы лично мне расскажите. Уж уважьте! - Марат подчёркнуто говорил "вы", играя издевательски-любезной интонацией.
Арестованный сказал с тоской:
- Никому не дай Бог по чужбинам странничать, быть бездомным и для людей чужим. Всяко натерпелся. Конечно, мечтал про родину, думал… А тут ваши послы сагитировали, обещали…
- Дальше пока не будем! - прервал Житоров. - Остановимся на ваших словах, что всегда вы желали на родину. Было?
- А как иначе?
- Тогда почему вы на родине, в станице Изобильной, носа не показали, а хотели затеряться в Ташкенте?
Нюшин не глядел на начальника. Молчал.
- Боялись?! - в крике выразилась высшая степень злорадства.
Пригнув придавленно голову, арестованный стал объяснять:
- Мать умерла ещё в германскую войну, отца убили ваши в девятнадцатом… Два брата были со мной у Дутова - убиты в боях. К кому мне ехать-то в Изобильную?
- У вас сестра имеется, - напомнил Марат; он не сказал, что сестра Савелия и её "кулацкая" семья были отправлены в тридцать первом году к низовьям реки Лены.
Нюшин ответил со старанием передать искренность: сестра, по его предположению, должна быть замужем за советским; зачем же ему, бывшему белогвардейцу, бросать на неё тень своим появлением?
Житоров подпустил в крик бешенство нападения:
- Не вра-а-ть!!! Ты боялся - в Изобильной тебе припомнят эпизод… как ты, вместе с другими, предательски напал на отряд Житора!
Внезапно арестант тоже закричал, и неожиданно громко:
- Не участник я ни сном, ни духом!
Марат едко рассмеялся.
- Сотсков Аристарх повинился, всё нам раскрыл. О тебе - тоже!
Казак был обречённо нем. Наконец медленно, будто в сомнении - говорить или нет, - произнёс:
- Обо мне он может одно сказать: оно вам и так известно. Да, был я у Дутова, воевал с вашими.
Житоров отрицательно помотал головой:
- Нет-нет, не это! Сотсков раскрыл, как ваша банда тайно готовилась напасть на отряд… как ты добивал раненых…
- Не было этого! - теперь Нюшин смотрел противнику в глаза. - Зазря на пушку берёте.
Тот, сидя, с необычайной быстротой пристукивал сапогом по полу.
- Чернуху налил на тебя?! - и как бы изумлённо выпучил глаза. - Значит… - продолжил в остром волнении, словно ухватывая догадку, - сам он был среди напавших? Убивал?! Что же ты молчишь о нём - могилу себе роешь? Чтобы его спасти?
Арестант как-то весь потемнел.
- Зря вы, гражданин начальник. То, что про Сотскова сказали, я про него не знаю!
Марат, жгуче подброшенный порывом, взлетел с места:
- Шаликин!
Лейтенант Шаликин и двое конвоиров ввели в кабинет Сотскова. Тот, сделав два шага, увидел земляка и оцепенело остановился. Нюшин смиренно произнёс:
- Вот, привёл Бог свидеться.
Аристарх ответил опустошённо:
- Здравствуй, Савелий. Помоги нам Бог!
Сотскова толкнули в спину:
- Ну-ну-у!!
На середину кабинета передвинули стоявший у окна небольшой стол. Арестантам было приказано сесть за него друг против друга. У каждого за спиной встал чекист.
Житоров подошёл сбоку к Нюшину, а руку протянул к лицу Сотскова, защемил у того нижнюю губу большим и указательным пальцами. Аристарх не шелохнулся.
- Что же ты мою руку не отведёшь? - Марат улыбался улыбкой неумолимо-лютого вдохновения и, не выпуская губу арестанта, повернув лицо к Нюшину, прошептал одержимо-убеждающе:
- Гляди! Он говорит, ты причастен к гибели отряда.
Сотсков пытался возражать - его тянули и дёргали за губу. Он, не смея с силой схватить, взял обеими руками руку чекиста, однако тренированные железные пальцы не разжимались.
Будто из-под спуда вырвался мучительно-упрекающий голос Нюшина:
- Пустите его, гражданин начальник, пусть он мне в лицо скажет!
- Скажи! Скажи ему! - Житоров, выпустив губу Сотскова, без взмаха ударил его кулаком по носу.
Скрежетнувший болью вскрик, казалось, родился где-то рядом с человеком, что залился кровью помертвело-беззвучно. Кровь бежала из носа, струилась изо рта: нижняя губа полуотодранно отвисала страшным комком. Сплёвывая, не утираясь, Аристарх одеревенело, не двигая ртом, выговорил:
- Нет ни одного мово слова… против тебя, Савелий.
Марат, клоня торс, бросил над столом руку - в правое подглазье Сотскову. Конвоир у того за спиной не дал ему упасть, схватил за уши. Избитый прохрипел Нюшину:
- Показываю лишь правду: в Буранной ты был!
Житоров метнулся к своему столу, рванул дверцу тумбы, выхватил стальную трубку, на которую был натянут резиновый шланг.
- Выручаешь подельника? Заботишься? - плеснул глумливой злобой в окровавленного. - Так пусть будет ему хорошо-оо! - повернулся к Нюшину, сплеча рубнул его трубкой по скуле.
Казак качнулся в сторону и усидел на табуретке. Марат странно, словно собираясь что-то съесть, приоткрыл рот, на побелевших щеках резко выделились розовые пятна. Савелий не пытался прикрыть голову руками - после пятого или шестого удара повалился боком на пол. Житоров самозабвенно наотмашь бил и бил его трубкой…